Уже стемнело, когда я постучался в первый попавшийся дом. Женщина лет тридцати нехотя открыла дверь. Сперва она не хотела пускать меня ночевать. Потом всё же согласилась. У неё было большое горе: отца и мать то ли бомбой убило, то ли немцы расстреляли, а мужа забрали в армию. Она осталась с двумя маленькими детьми. В доме ничего особенного нет, видно, семья жила бедновато. Есть совершенно нечего. Кое-как я примостился в передней. Уснуть не смог на голодный желудок, а на рассвете двинулся в путь.

Теперь я шёл дорогой, по которой почти никто не ходил и не ездил. По обе стороны тянулся лес. Опять, как и раньше, искал ягоды, а порой ел траву. Ночевать приходилось в лесу.

Однажды по дороге я встретил одного молодого украинца лет двадцати пяти. Я спросил, куда он держит путь. Он ответил: «Мы теперь свободны, немцы дали белорусам и украинцам бумагу. Нас трогать не будут, мы вольные люди». По всей вероятности, это бывший красноармеец, переодетый в гражданскую одежду. О себе он почти ничего не рассказал.

Я высказал своё мнение: «Это фашистская брехня, не верь ты им. Какая может быть свобода для советских людей у фашистов? Зачем тебе идти на запад? К кому? Для чего? Чтобы стать холуем? Надо идти на восток, прорываться к своим». Долго он со мной не соглашался, но всё-таки я его уговорил, как мне показалось. Парень призадумался.

Уже солнце зашло за горизонт. «Давай зайдём в село, – предложил молодой человек. – Там живет знакомый старик, у которого можно немного перекусить и переночевать, а утром двинемся на восток». Я сперва не соглашался с его предложением. Во мне боролись два чувства. Одно говорило: «Хорошо бы сейчас перекусить да переночевать в хате», а другое: «Не надо в село заходить, это провокация, надо идти лесом на восток». В конце концов, я всё-таки поддался уговорам попутчика. Мы пошли в село. Это было местечко Иви.

Плен

В центре села стояло несколько человек. Мы только хотели пройти мимо, как к нам подошёл поляк. Позже узнал, что это староста. Мой попутчик указал старосте на меня. На ломаном русском языке староста-поляк предупредил, чтобы мы никуда не отходили. Оказывается, староста хорошо знает моего попутчика, кое в чём он помогал ему. Я понял, что попал в ловушку. Через несколько минут на мотоцикле прибыл немецкий офицер со старостой. Офицер завёл нас с парнем в сарай и запер на замок. В сарае, кроме нас, находился ещё один человек. Я обратился к попутчику: «Куда же ты меня привёл? К фашистам в лапы?» – «Откуда же я знал, что так получится?» – «Врёшь, ты знал!» – «Ведь я тоже с вами вместе».

Вмешался третий: «Ты попал сюда по своей воле, ты всё время околачивался возле поляка-старосты, был его «холуем». Третий хотел было ударить его, но почему-то воздержался. Мы в один голос крикнули: «Предатель!» Перебранка между моим попутчиком и третьим продолжалась ещё несколько минут. Потом все замолчали, и каждый погрузился в свои раздумья. По всей вероятности, незнакомец попал в сарай тоже из-за попутчика.

Рано утром три немецких солдата вывели нас из сарая. Попутчик поглядывал по сторонам, видимо искал старосту-поляка, чтобы он выручил его. Но старосты не было. Всех троих привели к штабу немецкого батальона, который находился недалеко, в одном польском доме. Немецкие солдаты приставили нас к стенке фасада дома. Из штаба вышли два офицера. Один из них что-то сказал на немецком языке. Солдаты направили автоматы на нас.

В это время вышла хозяйка дома, полька, женщина лет тридцати. Её красота всех нас изумила, особенно немцев: чёрные волосы и брови, узкое белое лицо, греческий нос, широкий лоб, среднего роста, пышногрудая, с узкой талией и стройными тонкими ногами. Лично я такой красивой женщины в жизни ещё не встречал. Её красота настолько покорила немцев, что сыграла в нашей судьбе решающую роль. Я раньше этому не верил. О почти таком же случае я давно прочел в каком-то романе и подумал, что это просто художественный вымысел, который дозволяется всякому автору.

Женщина крикнула: «Was machen Sie?» («Что вы делаете?») Офицер дал знак солдатам, они опустили автоматы. Офицер отменил расстрел. Эта прелестная женщина, совершенно не зная нас, то на польском, то на немецком языке убеждала немцев, что мы не шпионы, как они думали, и не переодетые красноармейцы, а всего лишь рабочие аэродрома в Лиде, которые после бомбёжки решили уйти с аэродрома.

Не успели мы поблагодарить эту прелестную женщину, как нас погнали на сборный пункт, а оттуда этапом в Гродно.

Шли мы длинной колонной (около 500 человек), в каждой шеренге по шесть человек. Нас сопровождали солдаты с собаками и офицеры с обеих сторон колонны. Вооружены были они автоматами, резиновыми плётками. Из колонны отойти в сторону ни в коем случае нельзя. Кто выходил из строя, того сейчас же расстреливали на месте, а тех, кто отставал, смотрел по сторонам или шёл не в ногу, избивали плётками или натравливали собак. Если пленные, обессилев, не могли идти, их тоже расстреливали. Многие по дороге «отдали душу богу».

На всём протяжении движения колонны люди толпами выходили из домов смотреть на нас, они тяжело это переживали. Многие вслух в адрес гитлеровцев посылали проклятия, некоторые женщины плакали. Женщины подходили близко к колонне, бросали куски чёрного хлеба, подносили в вёдрах воду. Но конвоиры их отгоняли, били прикладами, даже стреляли в толпу. То, что делалось с пленными, когда в толпу бросали куски хлеба, трудно описать. Если кусок хлеба не попадал в руки пленному, а падал на землю, человек 10-20 старались схватить этот кусок, отталкивая и наваливаясь друг на друга. В этот момент конвоиры плётками или прикладами избивали сбившихся в кучу военнопленных, а иногда и оружие пускали в ход. Одна сердобольная женщина бросила и мне кусочек хлеба, но я не смог его поймать, он попал к другим, началась свалка, а я получил несколько плетей по голове. Колонну погнали дальше.

Прошли несколько километров. По какой-то причине колонну остановили. Один немецкий офицер с правой стороны колонны, завидев девочку лет трёх, отделился от колонны. Он вытащил из кармана шоколадную конфету и поманил девочку к себе, поодаль стояла её мать. Девочка робко стала двигаться в сторону офицера, протянув правую ручку. Офицер протянул девочке конфету. Только она хотела её взять, как в этот момент офицер руку убрал. Так он дразнил девочку минут пять. А потом вытащил пистолет и в упор выстрелил в девочку. Мать закричала: «Ой ты, зверь, проклятый фашист! Что ты наделал!» – и бросилась к дочери, упала на труп. Колонну погнали дальше.

Гродно

Сравнительно благополучно я добрался с колонной до Гродно. Окончательно выбившись из сил, свалился на землю. То ли уснул, то ли был без сознания. Помню, что стоял ясный солнечный день. Около трёх или четырёх часов услышал крик: «Обед!» Пленные начали строиться в колонну за едой, а я не могу встать. Подошли ко мне два эстонца, жители Ленинграда:

– Вставай, а то немцы пристрелят!

– Я не могу встать, пусть стреляют, я всё равно не выживу, – сказал я. Тогда оба они нагнулись, с обеих сторон взяли меня под руки, подняли и поволокли в колонне до котла. Хорошо, что в это время конвоиры не увидели нас, а то убили бы.

Меня подвели к котлу, сунули миску. Налили в неё какое-то варево с рисом и даже с маленькими кусочками мяса. Оно (варево) показалось мне невероятно вкусным, больше такой еды никогда не давали, и запомнилось надолго. Меня усадили в сторонке на траве. С большим наслаждением я опустошил миску (порция была солидная), но мне хотелось ещё, ведь несколько суток я не ел. Немцы сравнительно сносно нас покормили потому, что у них было неплохое настроение: успехи на всех фронтах, много трофеев и награбленного.

Я почувствовал какой-то импульс к жизни, как будто вновь народился. Мне самому не верилось, что я ожил, теперь захотелось жить. Я поднялся и даже походил по лагерю. Это всё благодаря сердобольным товарищам, эстонцам из Ленинграда. После еды хотелось пить, но воды нигде не оказалось. Через некоторое время дали команду строиться.