– Может, и занималась, просто до нашего приезда.
– Короче, пока все это очень сомнительно, – признал Марат. – Я бы хотел снова поговорить с этим дедом. Вдруг он подскажет, что способно стать по-настоящему весомым аргументом?
– Так поговори, он будет рад обсудить эту тему.
– Я его давно уже не видел… И если честно, я бы хотел, чтобы ты выступила в роли переводчика, что ли…
Обычно у Марата не было проблем в общении с людьми, он мог наладить контакт с кем угодно. Но случай с Федором Михайловичем – особый. Старик остался жив, он даже не пострадал – и все равно рядом с ним как будто висело ощущение смерти. Да, чужой, но всегда готовой к новым жертвам… Марат боялся ляпнуть лишнего, сказать нечто такое, что снова подтолкнет немолодого мужчину к безумной ярости.
Полина тоже это понимала.
– Пожалуй, ты прав… Прямо сейчас я не могу его искать.
– Так прямо сейчас и я не могу – съемки продолжаются. Вечером можем попробовать… Слушай, а это нормально вообще?
Полина сидела возле окна и наблюдала за цветами, окружавшими ресторан плотным кольцом. А вот у Марата, устроившегося напротив нее, открывался великолепный вид на зал ресторана. Поэтому Майоров первым заметил нечто странное – не пугающее, но настораживающее на уровне тех самых инстинктов, которые в «Пайн Дрим» неожиданно обострились и приобрели особое значение.
Завтрак в отеле шел своим чередом, люди выбирали блюда у общего стола и возвращались к своим столикам. Лишь один человек никуда не спешил: худенькая девочка лет четырнадцати. Она стояла с подносом в руках, на подносе уже была глубокая миска, тарелка с булочками, стакан сока и чашка кофе. Девочке полагалось нести все это к столику, чтобы не удерживать такую тяжесть на весу, а она просто застыла. Как игрушка, у которой неожиданно кончился завод.
Люди не обращали на нее внимания, как будто она вдруг превратилась в одну из колонн, поддерживающих потолок. Они обходили ее – кто молча, кто с ворчанием, а кто демонстративно задевая, хотя места для прохода хватало. Девочка же не реагировала ни на упреки, ни на оскорбления. Ее лицо оставалось ничего не выражающим, как у манекена. Глаза, широко распахнутые и устремленные в никуда, медленно наполнялись пеленой слез.
– Это ведь плохо, да? – прошептал Марат.
– Это очень плохо, – напряженно ответила Полина, тоже заметившая девочку.
– Я ее видел раньше, она с психологами сидела… Ты с ней работала?
– Я не работаю с детьми, не мой профиль.
– Да? А какой профиль у того, кто оставил ее в таком состоянии?
– Человек – это не игрушка, которую можно за пять минут починить. Нам сейчас нужно не спорить, а увести ее отсюда как можно скорее, потом разберемся с остальным. Она вот-вот сорвется…
Но увести ее они не успели – девочка сорвалась раньше. Они только-только начали вставать, чтобы не спугнуть ее, как маленького загнанного в угол зверька. И вот тогда девочка приподняла поднос чуть выше, а потом изо всех сил швырнула на каменный пол.
Был грохот, дребезжание металла, звон стекла – и все это такое гулкое, оглушительное в тихом утреннем ресторане. Отлетел в сторону металлический поднос. Разбилась на крупные белые осколки миска, оказавшаяся в луже молока и размякших хлопьев – забавных кругляшков, похожих на миниатюрные пончики. Стакан превратился в прозрачные айсберги, проглядывающие в оранжевом море сока. Чашка кофе оказалась самой мстительной: она разлетелась на части у ног девочки, обжигая кожу горячим напитком, оставляя на память кровавый порез.
Но девочка будто не заметила ни грохота, ни крови, ни устремленных на нее взглядов. Она прижала обе руки к голове, словно закрываясь от града невидимых пуль, и крикнула:
– Почему никто не говорит мне, что происходит?!
– За мной, – коротко скомандовала Полина.
Могла бы и не говорить, Марат и сам не остался бы на месте. Он видел, что толпа уже приходит в себя после первого шока и раздражается, злится, готовится выкрикнуть какую-нибудь глупость. Наверняка обвинить и отчитать. Подростки многими воспринимаются как существа, которых можно без стеснения отчитывать, пока они еще не стали «полноценными» людьми. Марат не понимал до конца, что происходит с этой девочкой, но чувствовал: если на нее успеет обрушиться рев оскорбленной грохотом толпы, станет намного хуже.
Вот поэтому он подошел к ней одновременно с Полиной, накинул на плечи девочке собственную байковую рубашку – он вышел из отеля рано, до того, как утренняя прохлада отступила к близким горам. Девочке вряд ли было холодно, но она тут же закуталась в эту байку, как в одеяло. Полина стала с одной стороны, Марат – с другой, и втроем они направились к выходу.
Лазарет располагался в том же здании, что и ресторан. Заправлял там всем турок средних лет, с трудом изъясняющийся по-английски, а на русском знающий только слово «нет». Он выглядел сонным в любое время суток и старался сделать все, чтобы его не перехватили в кабинете. Не было его на месте и сейчас, и никто не знал, где его вообще носит. Но он и не понадобился: Марат просто взял у пожилой медсестры перевязочные материалы. Полина в это время отвела девочку на открытую террасу и вместе с пострадавшей устроилась на плетеном диванчике.
К возвращению Марата девочка смогла лишь сообщить, что ее зовут Марго, а больше ничего – она рыдала на груди у Полины, словно только этого и ждала все дни. Когда Марат видел ее в библиотеке с другим психологом, она вела себя иначе: нервно улыбалась, отводила взгляд, но оставалась собранной.
Изменилась и Полина. Сейчас, общаясь с ребенком, она уже не казалась профессионально безупречной, достаточно мудрой, чтобы не поддаваться страстям и знать все тайны мироздания. Она что-то шептала на ухо девочке, гладила ее одной рукой по волосам, а второй набирала сообщение на смартфоне. Марат сначала не понял, зачем ей это понадобилось, а потом Полина повернула телефон к нему, и он прочитал: «Ее мать зовут Лариса Сухова. Иди к спасателям и узнай, что с ней стало. Будут выпендриваться – спроси Бориса Доронина».
Марат лишь кивнул и поспешил уйти, ему так было даже легче – точно знать, что от него требуется, чтобы помочь. Девочка его ухода, кажется, даже не заметила.
Полина оказалась права: спасатели на контакт не шли. Они прекрасно знали, кто такой Майоров, и в этом была проблема. Им почему-то казалось, что вся жизнь Марата сосредоточена вокруг кино, соцсетей и безмозглой погони за хайпом. Если он что-то спрашивает, это нужно для скандала – и никак иначе!
Ему пришлось вызывать спасателя, на которого указала Полина. Им оказался хмурый бородатый здоровяк, который выглядел так, будто последнюю неделю основу его рациона составляли битые кирпичи. Ему Марат тоже не понравился, и он не собирался этого скрывать. Но он все же позвонил кому-то и дал ответы, а на остальное Марату было плевать – к неприязни незнакомцев он относился точно так же, как к слепому обожанию своих фанаток.
Когда он вернулся на террасу, девочка окончательно успокоилась, она лишь жалобно всхлипывала, прислонившись к Полине. Полина же успела аккуратно перебинтовать ей ногу.
– Узнал? – коротко поинтересовалась она.
– Что с моей мамой? – встрепенулась девочка.
– Она… в больнице, – уклончиво ответил Марат. Он не был уверен, что нужно сообщать всю правду, потому что правда эта была неприятной.
Девочка посмотрела на него так, будто он ее ударил:
– Вы опять? Опять будете рассказывать мне, что мама поправится и все будет хорошо?! Опять одно и то же?!
– Тихо, тихо, – успокоила ее Полина. – Марат так делать не будет. Он расскажет все, что узнал, слово в слово.
Идея по-прежнему казалась ему сомнительной, но он решил довериться Полине. Мать этой девочки лежала в реанимации – она оказалась среди тех немногих, кто выжил после обрушения первого корпуса, да и то потому, что находилась в пристройке. Впрочем, сложно было сказать, что ей повезло. Травмы оказались очень серьезными – переломы, ушибы, повреждение многих внутренних органов… В первые сутки врачи даже сомневались, что она выживет, теперь сомнения отпали. Но сказать, что с этой женщиной «все будет хорошо», – явное преувеличение.
