Это горе было наше.

И его не приукрасит

этот пушечный снаряд

летящий в ряд подряд, подряд!

Красиво сложим на пригорке

от снарядов все осколки —

это наши души. Плачем.

Нет, не можем мы иначе,

отвечаем на обстрелы

(наши губы онемели),

отвечаем градом в гадов.

Ширятся, растут отряды

в наши славные войска!

Вот и всё. Война ушла.

Хорошо ль судьбе иль плохо,

подрастай, мой милый кроха,

свою землю береги

и беги, беги, беги

к тому страшному пригорку.

Где снарядов те осколки

нашими кричат сердцами:

чёрной силы нет уж с нами,

чёрна сила вся ушла

на другие города!

Теперь там пригорков куча.

Ты учебник свой не мучай,

а следи, чтоб тёмна рать

опять не вышла воевать.

Вздохнула кроха, не спеша

зубрить учебник свой пошла.

Но смутно стало на душе:

– Вроде я был на той войне…

Русь никуда не спешила,

она ведь шла на войну,

и её грозная сила

крепла от дня ко дню.

Собирались бабы в кружочек,

разжигали свои костры:

– Как же нам жить без дочек,

куда денутся наши сыны?

Некрасивое солнце светило,

ослепляя наши сердца.

Что же это такое было?

То и было – пришла война.

Врастая в землю, как в плазму,

солдат к границе ползёт.

Я успела забыть эту фразу:

– Вперёд и только вперёд!

А ну, вспоминай, мать, былое

и становись под ружьё!

У меня было их только двое:

две дочки – врагам назло.

На печальку накладывалась печалька.

Та война, эта. Да, жалко

не себя, а уже сыночков,

дочек, внуков… И колобочком

покатилось эхо расстрелов:

– А ты, старая, что пригрелась?

Не дадим забыть наши лики! —

блики фашистские, блики

и порохом пахнущие города.

9 Мая всегда,

9 Мая навечно!

Плакала б ты, человечек,

как-нибудь не так горько.

Вырастает от слез твоих болька

у маленьких внуков-внучат,

те знать ничего не хотят.

Они пока не успели,

как вы, сосчитать потери,

они смотрят на нас с укором,

с укором, который

рвет у ангелов души!

9 Мая снаружи,

9 Мая внутри.

Иди, бабка, в дом и жди.

Ангел с белыми крылами

говорил, что небо плачет.

Небо – это просто небо,

ничего оно не значит.

Ангел с красными крылами,

разрывая злую силу,

говорил, что нет уж с нами

тех, кого давно убил он.

Ангел с чёрными крылами

улетел уже далёко;

что ему тут не жилось:

хорошо, тепло, глубоко.

Так цвета перечисляя

крыльев ангелов мохнатых,

я сидела у порога

полудохлой своей хаты.

Кошка мордочку лизала,

капала вода из крана,

я с работы не встречала

мужа милого Ивана.

Говорят, Ивашка мёртвый

далеко по небу ходит;

я ему рукой махала,

он ко мне во сне приходит.

Сядет тихо у кровати

и расскажет, как несмело

я его поцеловала

в тот наш вечер самый первый.

Вспоминает, вспоминает,

а потом крыла наденет

и исчезнет – улетает,

зная, что жена поверит

в кучу подвигов громадных,

там на небе совершённых,

и в злых демонов мордатых,

ангелами убиенных:

Ангел белый, Ангел красный,

Ангел чёрный и цветной.

– Ваши подвиги прекрасны! —

шепчет скрипом дом чумной.

Я сидела у порога,

обрывая с клумб цветы

и считала виноватых

Ангелов своей беды:

Ангел белый (самый злой)

не был никогда со мной.

Ангел чёрный (бедоносец)

жизни наши он уносит.

Ангел красный (это войны),

пусть он спит всегда спокойно.

Нервно капала вода,

кошка пила из ведра,

я письмо пишу Ивану:

«Никогда не будешь пьяным,

никогда не будешь злым,

потому что молодым

я запомнила тебя.

Всё. Прощай.» И я пошла

на войну, как на работу,

красной Армии в пехоту.

А сегодня я мертва;

мама, ты прости меня.

Ангел белый, Ангел красный,

Ангел чёрный и цветной.

Ангел самый, самый страстный

молча ходит вслед за мной…

Из сорок первого в сорок пятый

строились мы в отряды

и погибали на месте.

Письма писали невестам:

«Здравствуй, моя родная.

Я каждый день умираю

за тебя, моя радость.

Никто нас не сможет сглазить,

ведь мы бойцы-невидимки.

И от льдинки до льдинки

проплывём ещё милю.

Лишь бы ты не забыла

обо мне, родная!

Песня есть неплохая:

пока милая помнит,

моряк не потонет;

корабль волной не накроет,

если есть дом, который

своим домом зовётся.

Знаешь, как нам плывётся…

А сейчас извини, курносик,

в бой идёт твой матросик.»

Письма летели, письма.

В прошлом они повисли,

ведь войн таких больных

не будет больше, а войны

будут уже другие —

совсем плохие.

Какие смешные солдаты —

уплывают куда-то,

а уплывая куда-то,

сжигают свои мандаты

и раны лечат водою,

водою не ключевою:

водою с красною краской,

она была бы прекрасной,

да липкая почему-то.

Подплывали солдаты к тучам

и наверх уходили.

Мы им цветы носили,

мы о них забывали,

к майским праздникам вспоминали.

Но солдатам смешным нет дела

до подвигов своих, они белым,

белым светом замажут раны

и если умрут, то не с нами.

Солдаты идут, шагают.

Солдаты спят, почти не моргают,

на ресницах иней застыл.

Ну и сколько ты немцев убил?

Солдат идёт и считает:

«У дерева фриц, фриц в канаве…»

И от крови не больно сердцу,

на сердце дубовая дверца,

а на дверце замок железный

да камень тяжеловесный.

Вот так бывает не больно

воинам подневольным,

воинам с сердцем из стали.

Они идут, они не устали.

Они шагали бы вечно

в саван свой подвенечный —

в саван из облачной пыли.

Как жаль, что о них мы забыли,

позабыли, в игрушки играя,

как они от пуль умирали.

Редел тот строй бесконечный.

Снег падал на плечи

всем, кто в строю остался.

Ресницы в инее,

шагает солдат – не сдался!