Как отмечал ранее, наша школа была перестроена из довоенного барака; своего школьного двора не имела; перед ней был пустырь, где проходили уроки физкультуры; на нём в 50м от здания школы в углу пустыря находилась деревянная уборная на несколько очков, типичный сортир, как и в других городах и посёлках страны: сортир полный нечистот, зимой – весь в сталактитах испражнений, на полу жёлтый лёд замёрзшей мочи; в мороз на переменке ученики без пальто бежали в уборную, толчея и очередь; запомнились в четвёртом классе первые «уроки курения», иногда даже «цыганского», т.е. изо рта в рот, но часто кто-нибудь давал курнуть; курили, в основном, самокрутки с самодельным вонючим табаком из заготовленных осенью сушёных берёзовых листьев.

Зимой 1946 года началось всеобщее увлечение катанием на коньках; вначале это были выструганные из дерева полозья, на которые для хорошего скольжения снизу прибивали стальную упаковочную ленту; коньки привязывали к валенкам всевозможными верёвками, концы которых туго закручивали короткими палочками, а их, в свою очередь, крепили к голенищу валенок; катались обычно на дороге, укатанной машинами, но на этих примитивных коньках нельзя было разогнаться, и удовольствия мы не получали; тогда появилась забава, довольно опасная: длинными железными крючьями ребята цеплялись сзади за борт грузовика и неслись за ним по проезжей части улицы, получая удовольствие от быстрой езды; когда машина развивала большую скорость, ребята отцеплялись; но особенно опасно было при повороте машины: стоило чуть вильнуть в сторону и попадёшь под колёса встречной, если вовремя не отцепишься и не съедешь с дороги; после нескольких несчастных случаев во время такой езды с крючьями родители так кататься запретили, предупредили, что сожгут коньки в печке. Вскоре стали появляться стальные «снегурки» и их так же надо было привязывать к валенкам, но чем? Бельевые верёвки наши мамы прятали от ребят надёжно, а вывешенное бельё было постоянно под присмотром; да и верёвки не очень годились, т.к. теперь при скоростном беге и, особенно при «игре в хоккей», где в качестве мяча использовались замёрзшие конские кругляшки, верёвки ослабевали и крепление разваливалось; у нас на посёлке был огромный конный двор, автомобилей совсем мало и основной транспорт – гужевой; голь на выдумку хитра и у некоторых ребят я заметил крепления из тонких и прочных кожаных сыромятных бечёвок, которыми коньки было крепко привязаны к валенкам. Было чему завидовать! Ребята поделились воровским секретом: тёмным вечером они срезали вожжи у стоящих конных экипажей, затем эти сыромятные кожаные ленты резали вдоль на тонкие изумительного качества бечёвки и прочно привязывали ими коньки; я тоже поучаствовал в спецоперации: вечером, когда возчик директора мясокомбината Сандлера зашёл выпить чаю, ребята из нашего дома обрезали вожжи у стоявшего возле подъезда экипажа; теперь проблема креплений была решена; вскоре на весь посёлок распространилась это эпидемия с обрезанием вожжей, особенно когда почти у всех появились коньки «ласточки», «дутыши» и даже «советский спорт»; какие только меры не принимали возчики (дежурили, снимали вожжи и брали с собой, ловили воров…), ничего не помогало; прекратилось это только после того, как завод огородил деревянным забором большой пустырь на окраине посёлка, предназначенный для строительства стадиона; там залили настоящий каток и организовали прокат коньков с ботинками.

В августе 1947 г. перед тем, как идти в четвёртый класс, мама из старой отцовской гимнастёрки сшила мне рубашку, которую я носил навыпуск и опоясывал ремнём; я называл её почему-то «пожарной», возможно, по ассоциации с одеждой пожарных, которых я видел в городе на учениях; рубашка мне очень нравилась, ходил в ней в школу с удовольствием. Хорошо помню наши домашние воскресные послеобеденные посиделки за большим столом; отец рассказывал удивительные истории, всё в его рассказах таинственно освещалось тем особенным внутренним чувством, какое кладёт истинный художник в изображение интересующего его предмета; мы замирали от удивления и страха; вероятно, в его душе был большой запас благодушия, в эти минуты мы его очень любили; иногда мы все вместе пели, папа без голоса пел ужасно, но бодро, все смеялись.

Учился я плохо, поскольку все мысли были сначала о футболе, а позже о лёгкой атлетике, волейболе и баскетболе. Откуда всё это? Наверное, от старшего брата, заядлого спортсмена, и от друзей, вместе с которыми играл; папа поощрял спортивные увлечения, а мама, хотя не любила спорт, но не запрещала; сыграли свою роль книги о спорте, радиопередачи, репортажи; на уроках и дома из-за своих мечтаний часто отвлекался на посторонние мысли о спорте, пропускал объяснения учителя… Оля была ещё совсем маленькая, серьёзно её ничему не учили; но когда я зубрил наизусть какую-нибудь басню Крылова, она так внимательно прислушивалась, что нередко запоминала всю басню от начала до конца, подсказывала мне, а я злился на неё за это. Да, учился я без особых успехов, нехотя, мечтал об играх со школьными товарищами; отличался неуверенностью в себе, резко сниженной самооценкой; особого желания учиться не было, от того переходил из класса в класс с тройками; зависти к отличникам и к тем, кто учился успешнее меня, не было; завидовал соседскому Владику Сандлеру, мама которого не работала (отец был директором мясокомбината) и занималась с сыном при подготовке домашних заданий; моя мама работала в детских яслях, а дома нянчила маленькую Олю, не было времени заниматься со мной; когда я днём не успевал сделать домашние задания, мама прибегала к крайнему средству: запрещала мне ехать на пригородном поезде вместе с Виктором смотреть футбол на стадионе «Локомотив Востока», расположенном в 5км от нашего посёлка.

С арифметикой я был в ладах, а с диктантами существовали трудности, поскольку правил грамматики не запоминал, а те, что зазубривал, не умел применить на практике; лишь однажды в четвёртом классе учительница Татьяна Васильевна, выдавая проверенные диктанты, как всегда сообщила статистику: сколько пятёрок, четвёрок, троек и двоек; я без интереса слушал, зная, что буду, как всегда, в числе отстающих; удивился, когда увидел в своей тетради жирную пятёрку – в диктанте не было сделано ни одной ошибки; дома не стал хвастаться, а вечером мама, проверяя тетради, увидела пятёрку и от радости расцеловала меня; что касается выражения своих чувств и любви – этого в семье, и тем более вне дома, совсем не было, наоборот – всегда недовольство; поэтому даже микроскопическая похвала доставляла удовольствие.; ведь мама, как говорится, «имела слабое мнение» о младшем сыне; когда пришла пора заводить новую тетрадь взамен исписанной, мама, всегда испытывавшая трепетное отношение к своему первенцу, вырвала листок с моим диктантом и послала Вите, который учился в Москве в институте на первом курсе, с намёком, мол «учись на пятёрки, как младший брат»; я понимал случайность этого счастливого эпизода, что и подтвердилось в дальнейшем; ведь до девятого класса особых успехов в учёбе у меня не было, если не сказать, что их не было совсем; только в девятом классе взялся за ум, и по итогам экзаменов на аттестат зрелости чуть не стал медалистом, об этом ещё напишу. Во мне росла неуверенность из-за отношения ко мне в семье и отсутствия внимания; рано развилось дикость и сосредоточенность, что отразилось и на характере; бывало при гостях, я стоял, насупившись, от меня нельзя было добиться ни слова; как не уговаривала меня мама, я молчал упорно и только поглядывал на всех исподлобья, пугливо, пока меня не отправляли в другую комнату или на улицу; мне было стыдно за себя перед гостями.

Я окончил четвёртый класс в одиннадцать лет; как и многие мои друзья, во время летних каникул получал некоторое сексуальное воспитание; это сегодня дети его получают из Интернета, рассматривая порнографию, а мы знали только улицу; однажды я, мой товарищ Виталька Муха и другие мальчишки впервые наблюдали в нашем обширном дворе случку лошадей; конюх подвёл коня к кобыле сзади; по команде конюха конь поставил на кобылу передние ноги и стал выдвигать свой длинный член, который едва ли не доставал до земли; но как он не изгибался, никак не удавалось ему подняться и достичь заветного места у лошади; тогда конюх взял конец члена рукой, на которую была надета брезентовая рукавица, и вставил куда надо; мы с интересом наблюдали за этой сценой и никто из взрослых нас не прогнал; часто видели, как скрещивались бродячие собаки на глазах у публики; мы, мальчишки, не понимая сути, улюлюкали, кричали, бросали в собак камни и, бывало, сучка от испуга замыкала в себе кобеля намертво, а он от боли, пытаясь вырваться, разворачивался в другую сторону и дёргался, сучка визжала; мы при этом ещё больше проявляли жестокость – даже палками били собак; кончалось тем, что они всё-таки расцеплялись и убегали от нас, извергов. Вспоминаю, в туристической поездке по Индии наблюдал подобную сцену; ребятишки кричали: «Кама сутра, Кама сутра!», но над собаками не издевались. Это о животных, а однажды люди в посёлке заговорили о том, что на заводе в ночную смену один рабочий насиловал женщину; она от испуга сжалась, защемила член, они никак не могли расцепиться; их обнаружили рабочие, пострадавшая была без сознания; мастер вызвал милицию и скорую помощь; кончилось это печально: в больнице после хирургического вмешательства, женщина умерла; что же касается наших детских «сексуальных» игр в одном из сараев на сеновале с участием девочек из нашего дома, то об этих, совершенно неопытных деяниях малолеток, вспоминать стыдно. И в заключение; когда я начинаю перебирать и классифицировать мои первые воспоминания, то они постоянно как бы раздвигаются передо мною; вот, кажется, нашёл я то первое впечатление, которое оставило по себе отчётливый след в моей памяти; но стоит мне остановить на нём мои мысли в течение некоторого времени, как из-за него тотчас начинают выглядывать и вырисовываться другие впечатления – ещё более раннего периода; и главная беда в том, что я никак не могу определить сам, какие из этих впечатлений я действительно помню, т.е. действительно пережил их, и о каких из них я только слышал позднее и вообразил себе, что помню их, тогда как в действительности помню только рассказы о них; что ещё хуже – мне никогда не удаётся вызвать ни одно из этих первоначальных воспоминаний во всей его чистоте, не прибавив к нему невольно чего-нибудь постороннего во время самого процесса воспоминания.