Теперь мне забавно – если только можно применить такое фривольное слово к тем трагическим обстоятельствам – вспоминать свои реакции и поведение в тот памятный день. С одной стороны, я никак не могла примириться с тем, что Сергей, который еще вчера так нежно и чувственно меня целовал, жар чьего чересчур живого, так хорошо мне знакомого тела воспламенял меня через одежду, теперь уже не живет. С другой стороны, я чувствовала себя какой-то ущербной и бесчувственной оттого, что я, как мне казалось, не испытывала должного горя от смерти мужа, хотя и бывшего. И, наконец, меня страшил тот момент, когда я должна буду сесть в машину скорой помощи и сопровождать его тело в Новороссийск, а потом и еще дальше, в Москву. Как ни странно, именно это меня расстраивало больше всего – как будто, соприкоснувшись со смертью, я всеми силами старалась отодвинуть ее подальше от себя и о ней не думать.

Коля Антонов напоил меня чаем и рассказал, как было дело. Впрочем, рассказать он мог очень немногое. Вчера вечером они с Борей, молодым тренером-стажером, вернувшись на Озеро (и встретив нас с Сергеем по дороге), рано улеглись спать, не дожидаясь возвращения Чернецова. А сегодня утром, проснувшись, он обратил внимание на необычное поведение зверей – они явно беспокоились. Коля пошел проверить, в чем дело, и увидел Сергея. Дверца вольера была не заперта, а только полуприкрыта, и лодка, которую они обычно использовали, чтобы добраться до вольеров морских львов и котиков, свободно дрейфовала по акватории. Они с Борей подтянули ее багром к берегу, сели в нее и вытащили из воды тело, в призрачной надежде, что Сергей жив, и совсем позабыв о том, что могучий самец-сивуч может быть опасен и что он же, вполне вероятно, повинен и в гибели своего тренера. Но сивучи, на вид перевозбужденные, не подплывали к людям, а старались держаться от них подальше.

Раны, обнаруженные на теле Сергея – в основном на ногах – были несмертельными, хотя и с рваными краями – у сивучей, в отличие от их родственников-котиков, тупые треугольные зубы, и они оставляют рваные раны; скорее всего, он умер, захлебнувшись, то есть попросту утонул. Но как это произошло?

Сережу перенесли в его домик – приближалось время первого представления, и ожидались катера с публикой из Новороссийска и Анапы. Они пришли почти одновременно с машиной скорой помощи; чуть раньше из Абрау на мотоцикле явился милиционер и тут же принялся составлять протокол.

На катере из Новороссийска приехал Андрей Малютин, старший тренер "Дельфиньего озера"; он привез с собой какие-то железяки, впрочем, сейчас всем было не до них. Посовещавшись с Рахмановым, они решили: раз уж люди приехали, то представление не отменять, просто сильно сократить, ограничиться работой только с дельфинами, как с существами практически безопасными. Пусть артист умер, шоу продолжается! Если бы жертвой несчастного случая стал бы кто-то из товарищей Сергея, то Сергей наверняка бы в таком случае работал.

И пока публика рукоплескала дельфинам, параллельно прыгавшим через обручи, из хибарки за озером ребята вынесли носилки с телом того, без кого я не могла себе представить "Дельфиньего озера". Шофер "скорой" торопил, но тренеры возроптали, настояв, чтобы прощанье состоялось по-человечески. И когда катера гудками собрали пытавшийся разбрестись кто куда праздный народ и поспешно отчалили, брезент откинули, и почти все сотрудники биостанции и "Дельфиньего озера" по очереди подошли попрощаться с Сергеем.

Я, натягивая на себя антоновскую рубашку, собиралась уже залезать в «скорую», как вдруг меня отстранили. Молодая, очень тонкая женщина лет двадцати пяти с какими-то прозрачными глазами и перевязанным локтем весьма невежливо отодвинула меня в сторону, бросив на меня при этом убийственный взгляд, и уселась в кабину медицинского рафика; в ту же машину сел и Тахир, и они медленно тронулись вверх по серпантину.

– Кто это? – ошеломленная, спросила я у Антонова.

– Это Лиза, – неохотно ответил тот. – Она живет на Озере, а вчера вместе с Малютиным уезжала в Новороссийск.

Лиза… Блондинка с прозрачными глазами. Мне все стало ясно – и то, почему вчера Сергей не настаивал на посещении своего домика и не слишком пытался меня соблазнить, и то, почему в его комнате, куда я сегодня успела заглянуть, чувствовалось присутствие женщины, вплоть до небрежно брошенных на стул у окна женских тряпок.

Я немедленно принялась расспрашивать, вернее, допрашивать, Антонова и выяснила, что Лиза была из цирка, приехала на озеро вместе со своим мужем, дрессировщиком морских львов, который передерживал здесь своих животных – да так тут и осталась. Да, это в духе Сергея – чужая жена для него привлекательнее, чем своя. Впрочем, о нем теперь надо говорить в прошедшем времени… К тому же Лиза блондинка…Крашенная, подумала я со злорадством. Впрочем, мужчины в таких вещах не разбираются. Сергей любил светловолосых женщин – и я в то время, когда мы познакомились была перекисной блондинкой, этакой Изольдой златокудрой. Когда я от него ушла, то вернулась к тому цвету, что мне был дан от рожденья – волосы у меня русые и на солнце выгорают прядками. Как-то меня встретил институтский приятель и сделал мне комплимент, сказав:

– Молодец, что ты покрасила волосы в более темный цвет! Он тебе идет гораздо больше, чем твой естественный тон.

Сергея же тогда неприятно поразило, что я изменила цвет волос и прическу (я отпустила волосы); он сказал мне, что я стала какой-то чужой – чего я, собственно говоря, и добивалась.

Меня удивило, что при данных обстоятельствах я могу испытывать нечто вроде ревности. Лиза же, несомненно, меня просто возненавидела – если судить по тому, как мило она со мной обошлась; ей наверняка уже рассказали о моей вчерашней встрече с Сергеем.

Впрочем, Лиза же в конечном итоге меня и выручила. Я понимала, что, как бы я к этому не относилась, но мой долг – сопровождать гроб с телом моего бывшего мужа в Москву, Я была в ужасе – и от самой ситуации, и от того, что мне предстояла встреча с его мамашей, которая и так обвиняла меня во всех смертных грехах – а теперь наверняка обвинит еще и в гибели сына, причем громко и прилюдно, и я уже видела в красках сцену на кладбище. Чернецовы меня никогда не любили, возможно, из-за того, что они были кондовые русаки, а во мне смешалось много кровей: польская, украинская, еврейская. После свалюбы они изо всех сил старались настроить Сергея против меня, и, насколько я знаю, моя разлюбезная свекровь, говоря обо мне, употребляла исключительно слова, начинавшиеся с букв "б" или "ш".

Наверное, вид у меня был совершенно обреченный, потому что все, буквально все, подходили ко мне и уговаривали меня не уезжать в Москву.

– В конце концов, вы с ним уже пять лет как расстались, – говорила Ника.

– Ты ему ничего не должна, – подхватывала тему Вика.

Ванда, моя добрая и безотказная тетка, которая никогда не любила Сергея, считая, что он меня сделал несчастной – как будто он был виноват в том, что у него был такой характер – старалась на этот раз настоять на своем:

– Ты не можешь уехать, Таня, и оставить меня без помощника. Если ты задержишься на неделю, то мы можем пропустить нужный момент, и весь сезон пойдет насмарку. Ты не можешь меня так подвести…

Тахир Рахманов высказывался более определенно:

– Тебя приняли на работу, ты получила командировочные, так что давай работай. Ты здесь нужна. С похоронами мы как-нибудь и без тебя справимся.

Конечно, все они понимали, как мне не хочется ехать, и я уже почти готова была сдаться, если бы не внутреннее чувство долга, которое было выше меня. К тому же никто из них не видел, как мы с Сергеем целовались возле ворот накануне его смерти – равнодушные, давно уставшие друг от друга бывшие супруги так не делают. Впрочем, когда я рассказала об этом своим подругам, то они уверили меня, что это ничего не меняет.

Но когда я на следующий день пришла на Дельфинье озеро, чтобы собрать кое-какие его вещи, то обнаружила, что в его домике хозяйничает та самая девица с прозрачными глазами, и молча вышла; смущенный Антонов сказал мне, что Лиза намерена лететь в Москву, и они не могут ее отговорить. Тут с моих плеч как бы спал тяжкий груз – одной плачущей женщины у гроба будет более чем достаточно.