Наверное, мы постарели, но я этого не чувствую: наоборот, мне кажется, что с возрастом мы похорошели. Ника в юности была просто красивой, теперь же ее красота приобрела какую-то особую утонченность и изысканность. Вика, миниатюрная, кругленькая, круглолицая, со сверкающими темно-карими глазами за стеклами очков, которые все равно не могли оптически уменьшить их громадность (индусы говорят о таких очах; "глаза коровы", и это считается высшим комплиментом), просто расцвела; она никогда не могла бы считаться красавицей, но сейчас она так и искрилась обаянием и остроумием. Я считаю, что для этого ей просто надо было расстаться с идиотом-супругом, но вслух этого не высказываю. Что же касается меня – хоть себя хвалить неудобно, но все же скажу, что все последние годы я боролась с лишней мышечной массой – наследством моего спортивного прошлого – и победила в этой борьбе. Теперь я здорово постройнела и выгляжу как женщина, а не как член сборной команды по плаванию; вот только плечи остались у меня чересчур широкими, но с этим уже ничего не поделаешь.
Так что в тот день мы все трое были в великолепном настроении, и никакие дурные предзнаменования нас не мучили; если у нас и были какие-то предчувствия, то это было – ожидание любви; дельфинарий всегда для нас окружала атмосфера влюбленности, и мы трое познакомились со своими будущими (первыми) мужьями именно там. И сейчас мы подспудно были готовы снова влюбиться – пусть на месяц, пусть не очень серьезно, но все-таки влюбиться и помнить об этих мгновениях счастья потом, в серой московской жизни.
… Наконец, объявили наш рейс, и мы пошли на контроль, опасливо закрывая корзинку с кошкой чемоданами. Нам в тот день повезло: самолет задержался всего лишь на час, и в аэропорту Анапы нас уже ждал наш экспедиционный "уазик", который без приключений доставил нас на место. Впрочем, "без приключений" – это в нашем понимании; то есть у машины не отказали тормоза, мы не застряли на каком-нибудь особо крутом подъеме и не сорвались в пропасть. Ехать на тряском "уазике" по горной дороге, засыпанной камнями после оползней и размытой ливнями (грейдерщик помер, сообщил нам шофер, и трассу в этом году никто не чистил), большая часть которой к тому же проходит по краю обрыва, да еще по тридцатиградусной жаре – удовольствие не из самых приятных. Когда мы прибыли наконец на место, я чувствовала себя так, как будто кто-то пытался сделать из меня яичницу-болтушку. Представляю, какие ощущения испытывала во время переезда несчастная кошка!
Первым, кого я встретила, когда с трудом сползла с подножки "уазика", был мой старинный приятель Никита Вертоградов, работавший в дельфинарии тренером. Он радостно "принял меня в свои объятия" и, целуя, так крепко притиснул к своей широкой груди, что сломались висевшие у меня на шее солнечные очки на цепочке. Дорогие американские очки, сувенир на память от уехавшей за рубеж подруги! Правое стекло пошлотрещинами, левая дужка отскочила… Они теперь годились только в мусор. Завидев жену Никиты Инну, я, едва успев поздороваться, принялась жаловаться ей на мужа. Но она почему-то мне не посочувствовала – пропустив мимо ушей рассказ о безвозвратной утрате, она, всплеснув руками, возмущенно заявила:
– Как!? И тебя он тоже обнимал и целовал?
Поварих тоже встретили с распростертыми объятиями – как всегда и даже более радостно, чем всегда. Выяснилось, что в этом году по совершенно необъяснимым причинам на наших работниц горячего цеха одновременно набросились всевозможные напасти; девушки, которых должны были сменить мои подруги, уехали раньше – у одной муж в Москве сломал ногу, а вторая сама здесь разболелась. Вторую смену поварих, двух девчонок-студенток, с позором изгнали: мало того, что они готовили совершенно несъедобно, но они еще умудрились сварить суп из непотрошенной курицы! Оказывается, они пребывали в полной уверенности, что куры бегают под ногами уже готовые для котла. Если учесть, что из одной синюшной и с таким трудом добытой курицы предполагалось приготовить полный обед на двадцать пять человек (курицу сначала варят, потом вынимают из бульона и режут на множество мелких кусочков, которые смешивают с рисом – получается так называемый "куриный плов"), то можно себе представить, насколько оголодали обитатели биостанции! В последние два дня перед нашим приездом кашеварил один из сезонных рабочих, студент Саша-тощий, проклиная свой длинный язык – он неосторожно кому-то сболтнул, что в армии служил поваром.
Вика и Ника, войдя в положение, тотчас благородно проследовали на кухню, а кошку поручили мне. Я успела только забросить свои вещички в домик Ванды, облобызаться с Тошкой, черным красавцем-лабрадором моей тетушки (и с ней самой, разумеется, тоже), окунуться в море – и отправилась на Озеро.
Тут я совершила крупную ошибку. Я по природе своей не кошатница, а собачница. Если я иду по улице, то ни одна овчарка или сенбернар не пройдут мимо – нет, им обязательно надо подойти ко мне, положить передние лапы мне на плечи и облизать лицо – особенно если я в черном пальто, к которому замечательно прилипает собачья шерсть. Зато представители кошачьего племени меня не очень-то жалуют, и эта неприязнь взаимна. Я кошек не понимаю. Это была величайшая самонадеянность с моей стороны – вынуть кошку из корзинки, а саму корзинку бросить в лагере в полной уверенности, что незнакомая мурка, самым жестоким образом оторванная от дома, будет спокойно сидеть у меня на плече или на руках весь трехкилометровый путь до озера.
Биологическая станция Академии наук расположена на самом берегу моря в расщелине между покрытыми скудной, но зато крайне ценной и редкой, по словам наших ботаников, растительностью, горами. Тут, например, растет туполистная фисташка, или ложный бакаут, вымерший уже почти всюду; это мощные раскидистые деревья с плодами в виде миниатюрных орешков, которые облюбовали симпатичные сони. Сам же лагерь со всех сторон защищен кустарником, у которого много названий, но мне больше всего нравилось прозвище, не вошедшее ни в какие определители: держиморда; может, оно и не слишком благозвучно, но очень точно определяет его характер: попав в заросли держиморды, самостоятельно выбраться из них было невозможно – разве что с огромными потерями для одежды и собственной кожи. Другие, более научные названия этого растения – держидерево или "христовы страсти"; они тоже отдают должное его загнутым назад огромным колючкам.
Горы здесь не слишком высоки, но склоны их со стороны моря подвержены частым оползням, и проложенные чуть ли не по самому краю обрыва дороги настолько отличаются от цивилизованных серпантинов (местами по ним проехать может только вездеход), что это достаточно надежно защищает и сам дельфинарий, и реликтовые леса от слишком назойливых визитеров. К тому же непрошеных гостей настойчиво отлавливали пограничники, особенно в сумерках, в погранзону можно было попасть только по пропускам.
В трех километрах от биостанции находится соленое озеро, на котором был построен дельфинарий для публики, с трибунами и причалом, к которым приставали катера из Анапы, Геленджика и Новороссийска, привозившие зрителей. От биостанции до "Дельфиньего озера" (так называлось это заведение) можно было добраться двумя путями: по верхней дороге, проходившую по горам мимо погранзаставы, и нижним – по самому берегу моря; внизу приходилось прыгать с камня на камень, и пройти, не замочив ног и не набив себе синяки, было затруднительно. К тому же узкая полоска берега проходила под крутыми скалистыми обрывами, и всегда сохранялась опасность камнепадов. Надо ли говорить, что я выбрала именно этот путь?
Впрочем, я бы добралась до озера вполне благополучно, если бы не кошка. Она совершенно озверела. Как только мы с ней дошли до кромки моря и она его увидела и услышала, то принялась выть – да, другого слова я и не подберу! Это было никак не мяуканье и не мурлыканье. Мне надо было бы сразу же повернуть назад и взять корзинку, но я же упрямая! И я храбро отправилась вперед. Кошка отчаянно царапалась и вырывалась; когда она попыталась кусаться, я от неожиданности ее выпустила. Она тут же шарахнулась подальше от пугавшего ее моря и попыталась взобраться вверх по обрыву, но это ей, по счастью, не удалось. Когда она соскользнула со скалы вниз, я хотела снова взять ее на руки, но не тут-то было! И тогда я отправилась вперед, а черное насмерть перепуганное создание пошло за мной, отчаянно, во весь голос, мяукая. И так мы с ней и шли: то я несла ее на руках, пока могла терпеть ее когти, то она брела за мной под самым обрывом, то я снимала ее с очередной отвесной скалы, опасаясь, как бы она не вызвала камнепад. Она не обратила внимание даже на стрижей, тучами носившимися над нами, непрошеными визитерами, когда мы забрели в их царство – мы проходили под сплошь изрытой норками стеной из песчаника. До озера мы дошли не за сорок пять минут, как обычно, а через полтора часа; первым, кто встретил нас, был мой бывший супруг.
