Но у них был один недостаток, пусть единственный, но зато весьма существенный. Где-то в четыре часа утра они стройными рядами возвращались с кормежки на свои квартиры, отчаянно при этом топая. Бум-бум-бум! Впечатление было такое, что по крыше проходит если не рота солдат, то, по крайней мере, рота ежей. Кроме того, основательно насытившись, они иногда затевали возню прямо у меня над головой, и тогда казалось, что потолок вот-вот обвалится. Возились ли они просто от хорошего настроения или это было настоящее выяснение отношений, я не знаю, но делали они это очень громко. Ванда к соням привыкла, но я каждый раз просыпалась и пыталась сосчитать, сколько же их, производящих такой шум? Нет, я решительно не хотела оставаться у Ванды.
Инна Вертоградова предложила мне поселиться в их маленьком лагере за оградой, в палатке, которая предназначалась для их дочери Китти – но Китти предпочитала жить вместе с другими подросшими детьми сотрудников в другой, "детской" палатке дальше в лесу. Я уже говорила, что Рахманов не любил, чтобы на территории базы находились дети – он считал, что в лагере и так слишком много народа, и дети отвлекают родителей от науки, что сильно замедляет ее прогресс. Но никто из ученых, уезжая на благодатный юг, на Черное море, не мог допустить мысли, что его чадо останется на лето в душной Москве или в скучном пионерском лагере – и потому если не на самой базе, то возле нее всегда было много детей; так как их мамы и папы были постоянно заняты, то они быстро дичали и начинали жить самостоятельно – что, впрочем, было только к лучшему для всех.
Так вот, я уже готова была согласиться на предложение Инны, как погода окончательно испортилась. Задул сильнейший норд-ост, и он принес с собой холод и дождь – погоду, довольно редкую для июля. В этих краях, если уж подует холодный северо-восточный ветер, то он продолжается либо три дня, либо шесть, либо девять… Стало очень холодно и сыро, мы натянули на себя все теплые вещи, что при нас были, и все равно мерзли. Ветер отчаянно завывал в ветвях деревьев, и даже в домике Ванды уснуть было трудно – он так отчаянно скрипел во всех своих сочленениях, что, казалось, вот-вот развалится. Жить в палатке в таких условиях мне почему-то не улыбалось.
В лагере народа было еще немного – большая часть сотрудников обычно приезжает в Ашуко ближе к августу, – и несколько домиков оставались незанятыми, так что я могла выбрать себе отдельное жилье. Поварих поселили в одной из "пятихаток", и Вика с Никой позвали меня поближе к себе – избенка, предназначенная для тех кухарок, которые не смогли приехать, была свободна.
История появления пятихаток на биостанции достаточно характерна. Просто однажды Рахманову удалось по случаю перехватить изрядное количество листов ДСП, которые тут же сложили на складе с уверенностью, что для чего-нибудь они обязательно пригодятся. Но тут впереди замаячила ревизия, и если бы она обнаружила неизрасходованные стройматериалы, то Рахманову грозили бы крупные неприятности – под него и так уже подкапывались "доброжелатели", которых страшно раздражало и то, в каком темпе идут у него дела и то, что работы его лаборатории сотрудников слишком часто цитируют на западе. И Тахир нашел гениальное решение: он сам создал проект домиков из этих листов, и уже в апреле, в самом начале полевого сезона, его коллеги были ненадолго оторваны от своей науки и брошены на ударную стройку. К лету домики уже ждали постояльцев.
В той хатке, куда меня привели, стояли две кровати с проволочной сеткой и между ним тумбочка, она же столик. Это было не самое комфортабельное жилище: в нем пока еще не было ни окон, ни дверей. Вернее, был дверной проем и было окно со вставленной в него рамой, но без стекол. Впрочем, дверь тут же при мне принесли и вставили в петли, так что она даже открывалась и закрывалась. Вдохновленная этим, я сейчас же с помощью первых попавшихся под руку студентов перенесла свои вещи от Ванды на новую квартиру; естественно, нас сопровождал Тошка, так что процессия оказалась внушительной. Весь переезд занял минут пятнадцать.
С окном дело обстояло сложнее. У Ники и Вики, живших рядом, окно тоже было не застеклено, но им было проще – оно у них выходило на восток, а кроме двери, в дверном проеме висела даже цветастая занавесочка – от мух. Моя же пустая оконная рама смотрела прямо на север, и ветер врывался ко мне с оглушающим свистом и воем, к тому же приносил с собой брызги дождя.
Вика, которая в этот день была свободна, сказала, что это дело поправимое, куда-то ушла и через четверть часа снова появилась в сопровождении двух парней, нагруженных с ног до головы какими-то инструментами. Одного из них я видела до этого только мельком: это был Дима, аспирант с кафедры зоологии, высокий красавец с темно-каштановой порослью на подбородке и щеках. Вторым оказался техник Витя, к тому же еще и водолаз, который был придан нашей группе в качестве ассистента; он только что вернулся из армии, и все на гражданке казалось ему чудесным. Я никогда не видела, чтобы человек так наслаждался свободой, он прямо ею упивался!
Вика прозрачно намекнула, что прежде чем приступить к делу, ребята бы с удовольствием выпили кофе, но я не нуждалась ни в каких напоминаниях: я уже поместила кипятильник в банку с водой и включила его в розетку. Мастера минут сорок пили кофе, солидно и основательно, поддерживая при этом светскую беседу – впрочем, нам не надо было искать тем для разговоров. Ребята поведали нам последние новости с "Дельфиньего озера", где возводили новые вольеры и подводные работы, в которых они принимали участие, шли полным ходом. Впрочем, я все время пыталась перевести разговор с тем профессиональных на самую банальную – я все порывалась поговорить о погоде и о том, как неприятно, когда в Ашуко идут дожди…
Наконец, приняв к сведению мои весьма грубые намеки, они поднялись и, с самым серьезным видом разложив инструменты, принялись осматривать раму; эта процедура продолжалась минут десять. После этого Дима сообщил мне, что стекла такого размера у них нет, склад уже заперт, а тревожить в неурочное время Елену Аркадьевну может только самоубийца. Поэтому сегодня они мне временно вставят в раму полиэтилен – чтобы за ночь я не превратилась в сосульку – а завтра уже у меня будет настоящее окно, даже со стеклом.
– Вот, кстати, у тебя и полиэтилен есть, – заявил он, увидев кусок прозрачной пленки, валявшийся среди моих разбросанных на кровати вещей. – Немножко велик… Ну да, ничего, сложим его вдвое – так будет прочней.
Он что-то прикинул на глазок, и, аккуратно сложив пленку, велел мне:
– Шей здесь.
Я нашла свою жестяную коробочку со швейными принадлежностями, вытащила оттуда самую толстую иголку и суровые нитки и принялась шить. Шила я долго. Пока я шила, в хатку все время заходили люди – и оставались в ней. Так как я была занята, то роль хозяйки приняла на себя Вика: она варила для гостей кофе и наливала его в кружки и пластмассовые стаканчики.
Пришел Славик Отколенко, молодой научный сотрудник, с роскошной копной светлых волос и такой же белокурой бородой. Это был очень приятный парень с философским складом мышления, с ним было страшно интересно говорить на самые умные темы; правда, мне казалось, что, кроме философии и его собственной науки, его ничто не интересует. Как выяснилось, я ошибалась. Он, получив свою порцию крепчайшего кофе, куда положил огромное количество сахара, затеял было с Викой ученую беседу – о том, как в гипнозе преломляется бессознательное психическое – и вдруг прыснул. Потом он попытался придать своей физиономии серьезную мину – но не тут-то было! Он не смог справиться со смешинкой, и, продолжая умный разговор, периодически хихикал, пока не бросил всякие претензии на серьезность и не закатился в гомерическом хохоте. Я, надо сказать, была удивлена его поведением – это как-то не соответствовало моему представлению о нем; только позже я выяснила, что Славик, при всей его учености, отличался необыкновенно тонким чувством юмора.
