— Страшно было, — продолжал «колхозник» тихим, сипловатым голосом, — снаряды рвутся, мины. Нам самим страшно, а лошади — что они понимают? Ржут, взвизгивают, копытами в стены грохают. Бойцу одному ногу перебили. Ну, мы и решили их выпустить. И пошли, пошли лошадки… — Он показал рукой, куда они пошли. — Тихие пошли, довольные, думали — на водопой. Давно их не поили. Подошли к колоде, опустили морды, а колода сухая. И пошли они дальше, к воротам. Больше мы их не видали.
— Жалко лошадок! — сказала Ира Круглова, моргая глазами.
— Лошадок было жалко, — подтвердил дядя Петя, — но людей еще больше, особенно ребятишек.
Он помолчал, потом сказал каким-то другим, глухим голосом:
— Недавно тут делали раскопки и среди останков нашли детские башмачки…
Наступила такая тишина, что стало слышно, как насвистывает ветер в густой траве. Ребята будто окаменели. Дядя Петя стоял, опустив подбородок на грудь. Потом он поднял голову и ясными глазами поглядел на ребят.
— Румяные, здоровенькие, радость на вас смотреть! Видели бы ребятишек, которые у нас тут были! Оборванные, пропыленные, на щеках грязные полосы от слез. Губки от жажды порваны в кровь… Вот здесь мы их и укрывали, — Петр Гаврилович показал в сторону конюшен. — Все мы, конечно, были хороши, не только ребятишки. Одна девчушка, маленькая такая, — Петр Гаврилович наклонился и показал рукой, какая была маленькая девчушка, — долго на меня смотрела и говорит: «Дядя, ты очень страшный. Ты, наверное, очень старый, но ты добрый, врагов от нас отгоняешь!..» — Петр Гаврилович засмеялся коротким, добродушным смешком.
— А чьи это были ребята, откуда? — спросила Лида.
— Семьи военных тут жили, — ответил дядя Петя, — из разрушенных домов бежали. Не все и добежали-то до нас, по дороге их обстреливали. Сколько они принесли в своих ручках и ножках осколков и пуль! Нашей Раисе, военврачу, много с ними было работы. — Петр Гаврилович помолчал. — Сперва у меня тут немалое семейство было. Ведь командир, он кто? Он — отец. Он и учит, и требует строго, но он и заботиться должен. Молодежь у меня была необстрелянная. Брали мы только крепким боевым духом, верой в победу и дисциплиной. Голоден боец — есть просить не будет. Жажда его мучает — и пить не попросит. А командир должен обеспечить питанием и водой. Если нет возможности — терпит боец. Жара стояла страшная, дождей не было, всюду пожары, гарь. Стены рушатся — пыль, известка… Дышать совсем нечем было. И глаза ест, и горло так дерет, так жжет… Но мои солдаты, хоть и молодые, понимали положение, терпели. Солдат, он на все готов, он и жизнь готов отдать за Родину. А ведь маленькому-то не объяснишь. Как приду, бывало, сюда, ребятишки обступят, хватают за руки: дядя, пить, дядя, пить! А где я возьму? Где? Фашисты прежде всего позаботились: водопровод разбили и все реки и каналы под огнем держали. Было у нас тут немного льда на складе, очищали от опилок…
— А еще бочки у нас были с рыбой, помните? — вмешался «колхозник». — Там рыба во льду сохранялась. Так мы этот лед растапливали и вроде ухи пили. Но и уха эта скоро кончилась. Что делать, где воды взять? Мы от жажды все как помешанные были. Стали колодец тут, во дворике, копать, докопались до воды, а она из-под конюшен, вонючая. Уж я глушил, глушил этот запах хлорными таблетками, все равно невкусная была вода, но и такую пили.
Ребята стояли тесно, слушали напряженно. Тамара Васильевна забыла, что она старшая вожатая. В пионерском галстуке, с такими же округленными, взволнованными, как у ребят, глазами, она казалась девочкой-пионеркой, только большой и толстой.
Костя глотнул и почувствовал, что во рту у него пересохло. «Пускай! — думал он. — Так и надо! Пускай еще больше пить захочется, ни за что не попрошу!»
9. НАГРАДНАЯ ВОДА
— Вода у нас тут кругом, вы видели! — говорил Петр Гаврилович ребятам, — а никак ее не достанешь. И ночью-то к ней не подберешься! Повесят фашисты ракету — светло как днем — и стреляют. Но все равно наши бойцы на охоту за водой ходили. Жизнью рисковали, а приносили воду. Немного, конечно, сколько там в котелке или во фляжке уместится. Жажда всех мучила, но воду мы давали с большим разбором: ребятишкам, раненым, бойцу, который подвиг совершил. Глоток воды считался у нас большой наградой!
Худощавый военный быстро взглянул на Петра Гавриловича, повернулся к ребятам и сказал, блестя глазами и улыбаясь:
— Слушайте, что я вам скажу! Пил я такую наградную воду! Дорвался! Не вволю, конечно, но все-таки всласть попил!
Ребята заинтересовались:
— А за что вам была награда?
— В разведку с одним лейтенантом ходил.
— Ой, расскажите! — как девочка вскрикнула Тамара Васильевна.
— Расскажи, расскажи, — подбодрил его Петр Гаврилович.
Военный обдернул сзади гимнастерку и, быстро поворачивая голову на тонкой шее то к Петру Гавриловичу, то к ребятам, начал громко, с азартом рассказывать.
— Вон дерево, видите? — он показал на небольшое раскидистое дерево на гребне вала. — Так за этим деревом, по другую сторону вала, фашисты вырыли окопчик. Засели и стреляют. Петр Гаврилович дает задание: снять автоматчиков. Одному лейтенанту и мне. А сколько их там, в окопчике, — неизвестно. Ползем, они стреляют, а мне не терпится. Ох, думаю, как мы тихо ползем! Вскочил бы — живо добежал!..
— Ну и убили бы тебя! — спокойно вставил Петр Гаврилович.
Военный усмехнулся:
— Молодой еще был, не понимал. Уговорились мы с лейтенантом так: он махнет рукой, и мы бросим гранаты. Ползем. У меня уже руку с гранатой сводить стало, не могу терпеть, а мы все ближе, ближе. Вот он, окопчик, уже слышно, как говорят… Тут, наконец, лейтенант махнул рукой, мы гранаты бросили — взрывы, крики… Я не помня себя вскочил в окоп… Ну, конечно, французской борьбой пришлось заняться…
— А как? — закричали ребята. — Как вы боролись?
— Вот так и боролся. Фриц тяжеленный как прыгнет мне на спину! У меня аж все кости затрещали. Сидит на мне и заламывает руки назад. Я изловчился, как дам ему головой в подбородок! Он залился кровью и выпустил меня. Я в него выстрелил, он и упал. Вот вам и вся французская борьба!
Ребята восторженно зашумели.
— А сколько их там оказалось? — спросил Коля Тимохин.
— Четверо. Всех из окопа выкинули. А наследство они нам богатое оставили: четыре пулемета и ящики с патронами. Как их тащить? Вынимаю из кармана моток телефонного кабеля, — запасы-то всегда при мне. Привязали мы кабель к пулеметам, обмотали ящики и поползли. Когда дрались, то и про жажду забыли, а тут сверху палит, сами ползем, да еще пулеметы с ящиками тянем, так нас жажда скрутила — невозможно! Кругом копоть, чернота, а нам все вода чудится, будто где-то блестит, где-то дрожит… Но зато когда доползли, — военный даже зажмурился от удовольствия, — старшина нам по полной крышке от котелка налил. Пейте, говорит, сладкая, из реки! Смотрю и не верю: это мне снится или правда вода? Я сперва губы смочил, сразу легче стало. Глотать старался понемножку, но сколько ни тянул, все же она скоро кончилась. Верно, сладкая была, не то что из-под конюшни!
Петр Гаврилович продекламировал:
— «Из копытного следа, из реки, какой угодно, лишь вода была б, вода». А из-под конюшни, — добавил он, — это уже не вода! Книжечку про Теркина-то читали, наверное, знаете, кто такой Теркин?
Костя хорошо знал Теркина. Костин папа часто по вечерам читал про него вслух. Папа читал хорошо, задушевно; он говорил, что в книжке — все правда. Папа ведь сам был на войне, только не любил про это рассказывать. Теркин для Кости был живой. Он ясно представлял себе, как тот «кашу ест, сутулясь». Нет! Теркин воевал не так, как Петр Гаврилович и его боевые товарищи. Теркину все-таки было легче. Вот он кашу ел, да еще добавку ему давали! Он мог полежать на солнышке у речки. Теркин воевал вместе со всей армией, им все подвозили, а крепость была отрезана от армии, не было патронов, еды… Когда Теркин совершил подвиг, генерал ему орден дал, — в крепости каждую минуту совершались подвиги, а награда была — глоток воды!
