Обо всех этих странностях я, впрочем, начала думать лишь впоследствии, когда сборник был утрачен. Простите, что излагаю так сумбурно, перескакиваю с одного на другое. Сейчас я вернусь в тот день, когда мы купили «Повести» у бедного Аркивисти.

Говорю «мы», потому что платили за него втроём: папа, Леван и я. Едва лишь Аркивисти закончил рассказывать историю о диссидентах в издательстве «Мецниереба», как я выпалила, прижимая сборник к груди: «Мне очень нужна эта книга! Сколько она стоит?» Он разнервничался ещё больше, замахал руками: «Я же сказал, на эту книгу есть уже покупатель, она не для вас!» Его попросили успокоиться: «Что вы расшумелись? Нанико всего лишь спросила о цене!» В конце концов мы общими усилиями заставили его назвать цену. «Сто рублей!» – сказал Аркивисти.

За каких-то советских писателей, изданных в Грузии, пусть и неподцензурных, это было много. Даже редкие атласы или альбомы по искусству стоили меньше, за них брали 50–70 рублей. Но мне уже было всё равно, так сильно я хотела прочитать эту книгу. Я залепетала: «Вы сможете достать ещё один экземпляр? К следующему разу обязательно соберу деньги…» Аркивисти буркнул, что постарается.

Я уже оторвала книгу от груди, чтобы вернуть ему, но в этот момент подскочил Леван. Он меня остановил и заявил громогласно: «Мы даём вам двести прямо сейчас!» А потом обвёл нас всех жалобным взглядом и добавил уже совсем по-другому, чуть ли не заискивающе: «Ведь даём, да? У меня с собой только сорок три рубля двадцать копеек…» Не помню точную сумму, но помню, что примерно такого порядка и с копейками. Контраст между этими репликами Левана был настолько комичен, что все засмеялись, включая Аркивисти. Леван сначала покраснел как рак, но потом и сам засмеялся.

(Леван, кстати, выделялся даже в нашей компании «золотой молодёжи». Отец его заседал в Совете министров ГССР, дедушка по маме был ректором Сельскохозяйственного института. У Левана всегда в карманах водились банкноты по десять и двадцать пять рублей. Он их тратил на друзей и на пластинки, то есть, в конечном счёте, тоже на нас, потому что пластинки ходили потом у нас по рукам.)

После долгих уговоров и торгов Аркивисти согласился продать сборник, причём за 130 рублей. Я упросила папу сделать мне ранний подарок на восемнадцатилетие (мой день рождения в начале апреля), и в итоге бо́льшую часть суммы внёс именно он. Леван добавил свои сорок с чем-то. А моя доля составила восемь рублей. Вероятно, это были все мои оставшиеся деньги за ту неделю, из чего следует, что был вторник или среда. На первом курсе родители выдавали мне каждую неделю десять рублей на карманные расходы.

Так я ненадолго стала обладательницей книги, которую вы ищете.

Сегодня издательство «Мецниереба» («Наука») существует постольку, поскольку существует и что-то издаёт Академия наук Грузии. Я списался с отделом Академии наук, который занимается выпуском национальной энциклопедии. Попал там на сердобольнейшую женщину по имени Тамар Бидзинашвили. Больше часа проговорил с ней в видеочате. Она навела справки и заверила меня, что ничего похожего на «Фантастические повести ленинградских писателей» в «Мецниереба» не выходило «никогда в истории» и никого в середине восьмидесятых из издательства за диссидентство не увольняли. Разумеется, пригласила меня заходить в гости, если буду в Тбилиси. Обещала и впредь помогать «в ваших интересных поисках».

Я (надо ль уточнять?) готов рвануть в Тбилиси в любое время, лишь бы самолёты летали. Но подозреваю, что есть резон сначала навести кое-какие справки известно в каком городе. См. ниже. Поскольку я туда не ездок, придётся кому-то из вас.

конец распечаток, найденных в «лаконии»

Хельсинки. Первый зал книжного магазина «Лакония».

Июль 2020 года

Бурую коробку, в которой нашлись загадочные распечатки, привезли к открытию магазина. Она была самая большая из четырёх, высотой по колено. Почти неподъёмная в одиночку. Долговязая женщина, представившаяся Анной, занесла её в «Лаконию» вдвоём с белобрысым парнем очень спортивного телосложения. Парень был раза в два моложе Анны, но имел такой же несимметричный подбородок, узкий нос и тонкие губы. Он, видимо, приходился ей сыном. Анна не пояснила.

Утро, когда принесли коробку, было июльское, солнечное. На улице свежо пахло мокрым скандинавским городом после ночного дождя. В «Лаконии» в тот день работали две волонтёрки. У кассы хозяйничала Мирейя Муньос Эррера, испанская студентка, застрявшая в Хельсинки на все каникулы из-за большой любви и пандемии. Коробку поставили к её ногам. Точнее, наполовину поставили, наполовину шлёпнули – белобрысый парень слишком рано выдернул руку из паза в картоне.

Грохнув первой коробкой, парень отправился за второй. Долговязая Анна осталась в магазине. Она надела маску с цветочным узором, которая до того болталась у неё на ухе, и заговорила с Мирейей по-фински. Владельцы магазина в курсе происходящего, объяснила она. Она звонила им накануне, и ей сказали, что да, «Лакония» готова забрать четыре коробки преимущественно русских книг и даже немного заплатить, если в коробках попадётся что-нибудь ценное. На что она, Анна, ответила: спасибо, деньги не нужны. Это не её книги, ей просто жаль их выбрасывать.

Испанка Мирейя покраснела. Она уже несколько месяцев пыталась учить финский, но все эти месяцы в её жизни столько всего происходило, несмотря на пандемию, да и большая финская любовь Мирейи не требовала никакого языка, кроме того, который по традиции называют английским, хотя его давно следовало бы назвать как-то иначе. Теперь, натужно вслушиваясь, Мирейя поняла две вещи: что женщина с коробкой и спортсменом-альбиносом представилась Анной и что «вчера» эта Анна совершила некое действие, связанное с владельцами магазина. Но дальше было как всегда: речь женщины потекла ручьём плюшевых звуков, которые по-прежнему казались Мирейе инопланетными.

– I’m sorry, – в конце концов спохватилась она. – I’m afraid I don’t speak Finnish[1].

Анна сменила язык. Пока она повторяла свои объяснения, терпеливо подбирая английскую лексику, белобрысый атлет принёс вторую коробку, поменьше, и вышел за третьей.

Из коридорчика, уводящего в туалет и подсобные помещения, между тем выскочила, на ходу напяливая маску, другая волонтёрка, Даша Кожемякина. Опять же студентка, только местная. Ну, или если кому-то сразу надо знать, привезённая мамой в Хельсинки из города Кингисепп в возрасте одного года и восьми месяцев.

В отличие от Мирейи, Даша Кожемякина около восьми утра получила сообщение от хозяйки магазина (к слову, крупнейшей финской специалистки по философским мыслям Владимира Вернадского и прочих научных космистов). Хозяйка предупреждала, что в течение дня принесут книги, оставшиеся от «убитого русского». Эти книги, поясняла хозяйка, надо «тематически разобрать», если у Даши «найдётся время». Сообщение заканчивалось стикером с премудрой выдрой в очках. Выдра обнимала перепончатыми лапками толстенный красный фолиант.

У Даши, которая из-за пандемии не смогла на лето устроиться ни на какую оплачиваемую работу, времени было навалом. Иначе бы она не помогала букинистам, пускай и лучшим в Скандинавии, за большое спасибо и старые книжки. К тому же Даша ничего не слышала про «убитого русского». Сгорая от любопытства, она полезла гуглить в финских новостях «убийство русского», «убили русского» и «русский найден мёртвым».

Запрос по словам «русский найден мёртвым» выдал среди прочего коротенькую заметку недельной давности:

«В ночь с 23 на 24 июля, – скупо отчитывалась столичная редакция общественной телерадиокомпании Yle, – в подъезде своего дома на Линнанкоскенкату обнаружен мёртвым 48-летний мужчина, гражданин России, проживавший в Хельсинки с 2018 года. Тело нашли соседи. Причина смерти устанавливается. По предварительной информации, явных следов насилия на теле покойного нет».