— Циалочка, а где Света?

Она, полные глаза слез, говорит:

— Ей папа не разрешает со мной играть.

Я поворачиваюсь и иду в соседний подъезд к этому папе. Боже мой, вы бы его видели: маленький, плешивый, носик пуговкой — плюнуть некуда. Но я держусь. Говорю:

— Слушайте, Петр Иваныч, что случилось?

— Ничего. Просто я не хочу, чтобы моя дочь дружила с еврейкой.

— Во-первых, да будет вам известно, Циалочка — не еврейка.

— Кто? Она?! Да вон у нее какой нос! За километр видно.

— При чем тут нос? Нос еще не определяет национальность. Вот у вас почти совсем нет носа. Ну и что? Я же не говорю, что вы — русский, может, вы просто сифилитик.

Словом, я ему сказала все, что я думаю. И про него, и про жену, и про всех родственников до седьмого колена. Когда я уже открываю рот, его не может закрыть даже милиция.

В общем, я хорошо разрядилась. А потом весь вечер пила валидол и думала: ну и чего ты добилась? Сказала мерзавцу, что он мерзавец. А как ты объяснишь своей девочке, что в дружбе главное не душа, не сердце, а величина носа? И чем больше нос, тем больше цорес.

Но, слава богу, дети быстро забывают обиды. Пару недель прошло, и Циалочка успокоилась. Но тут новое несчастье. То есть началось все хорошо. У моего Тарасика оказался чудный голос. Такой нежный, как у ангела. Откуда — не знаю, но точно, что не от меня. И хоровой ансамбль, где он поет, выдвинул его на международный конкурс.

На отборочный тур я его одела, помыла, причесала — ну, как игрушка. В добрый час! К вечеру он возвращается мрачнее тучи и говорит:

— Я туда больше не пойду.

— Почему? Кто тебя обидел?

Молчит, ни слова. Как камень. Всю ночь мы оба не спали. Он вздыхает, я вздыхаю. Утром я уже не выдержала, села в троллейбус и поехала в это жюри. Нахожу председателя.

— Здравствуйте, я мама Тараса Рубинштейна. Что случилось?

Он мнется, жмется, наконец, говорит:

— Понимаете, ваш сын приготовил не тот репертуар.

Что же?

Он выбрал песню «А идише мама».

Что вы говорите? Я даже не знала. Ну, так что, разве это плохая песня?

— Дело не в том. Понимаете, он представляет нашу страну. И в этом случае песня на еврейском языке звучит как-то странно…

— Да-да. я понимаю… А если бы он пел про украинскую маму?

Ну, это уже лучше.

Значит, про ту маму, что его бросила, он может петь, а про ту маму, которая в нем души не чает, — нельзя?

— Да нет, вы поймите…

Я уже всё поняла. Знаете что? Пойте уже сами. У вас есть прекрасный репертуар: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды!»

Вот я вам это рассказываю, а сама не понимаю, как мне жить? Я знаю только одно: мне очень жалко моих детей. Ну ладно, мы евреи, и за это всю жизнь страдаем, хотя я тоже не понимаю, за что? Но ведь они даже не евреи. За что они должны кушать этот компот?

Я иногда думаю: может, мне их увезти в Израиль?.. Ведь они записаны на мое имя. Но могу ли я решать их судьбу? И что они скажут, когда вырастут:

— Тетя Фира, зачем вы нас увезли в еврейскую страну? Ведь мы вовсе не евреи.

А не увезешь, они потом могут сказать:

Мама, что же ты наделала? Ведь мы могли жить в прекрасной еврейской стране.

Просто голова раскалывается. Может, я не имела права брать этих детей? На что я рассчитывала? Я ведь не первый день живу… Но что сделано, то сделано. Я сама себе выбрала эту должность: еврейская мама. А мама это больше, чём Гёрой Советского Союза. Потому что героем надо быть один раз, а мамой — всю жизнь.

Каждый день я молюсь Богу за своих детей. Наверное, такой молитвы нет, но я думаю, что Бог все равно меня услышит и поймет:

— Господи! Сделай так, чтоб мои дети не знали горя! Я уже старая, я не доживу. Но пусть, когда они вырастут, они не смогут понять даже через переводчика, что значит армяшка и кацап, чурка и хохол. И что такое жидовская морда, которую у нас из приличия называют лицом еврейской национальности.

Театральный разъезд

(из программы гастролей по Соединенным Штатам Америки)

(После концерта…)

I

Вот встретились две подруги, причем одну из них явно переполняет чувство гордости:

— Ну, что скажете? Здорово, а? Сразу видно нашего одесского мальчика!

— Почему одесского? С чего вы взяли?

— Но как же! Он еще был капитаном одесского КВН!

— Ничего подобного! То был другой Хайт.

— Что вы мне говорите! Он еще писал хохмы для одесской оперетты.

— Ничего подобного! Он вообще москвич. Вот «Ну, погоди!» это он писал.

— Да? Это вы точно знаете?

— Абсолютно.

— Tак знаете, что я скажу? Он таки больше похож на Волка, чем на одессита.

II

А вот явно супружеская пара. Он несколько мрачноват, зато она оживлена сверх меры.

— Ну как тебе? — осторожно спрашивает она.

Ничего. Знаешь, вполне на уровне.

— Видишь, а не хотел идти. Еле уговорила.

— Интересно, он с этой программой будет в Чикаго?

— Да, я читала в «Русском слове», что будет.

Надо обязательно твоей маме позвонить. Пусть тоже сходит.

Правильно! Молодец! Как это ты о ней подумал?

— А почему нет? Почему я один должен быть фраером? Пусть она тоже заплатит деньги и послушает эту чушь!

III

Следующая пара. Две пожилые женщины о чем-то очень горячо спорят:

— Нет, вы мне объясните: почему он всё время читает по бумажке? Он что, Брежнев?

— При чем тут Брежнев?

— При том, что тот тоже все время читал.

— Что вы сравниваете? Тому тексты писали другие, а этот себе пишет сам.

— Сам пишет и не может запомнить?

— А что такого? Может, у человека плохая память?

— Чего вдруг? Он еще не такой старый.

— Ну и что? Вы тоже не старая, а память — никуда!

— Почему это?

— Потому! Вы мне уже полгода должны 50 долларов — и ни ответа ни привета!

IV

А вот выходит большая семья, которая была в полном составе. Привели даже маленького мальчика в костюмчике и бабочке, который выглядит, как маленький американец. К нему наклоняется его бабушка:

— Семочка, мамочка, тебе понравилось?

— Нес, ит уоз вери интрестинг.

— Ой, мама моя, как он уже хорошо говорит. Люба моя, ты смеялся?

— Иес, итс вери фанни.

— Фанни! Любонька, чтоб ты был здоров! А ты всё понял?

— Оф корс. Еврисинг.

— Сердце мое! Еврисинг! И что же ты понял?

— Что мы все правильно оттуда уехали!

V

Следующая — нарядно одетая женщина с украшениями на руках, ушах и вообще на всех местах, которые можно увидеть.

— Какой вечер! Какой вечер! Я сегодня встретила весь город. Гёрштейнов, Будницких… Рахиль с Абрашей вообще пришли всей семьей с новым зятем.

— Слушайте, говорят, он какой-то ученый. Что-то там открыл.

— Я вас умоляю! Открыл. Вы его видели, этого шмендрика? Форточку открыть он тоже не сможет.

— А Софу вы видели?

— Конечно! Пришла сразу с мужем и с любовником. Вот несчастная!

— Почему? Приятный муж, красивый любовник… Чем она несчастная?

— Именно тем! Муж и любовник все время надеются друг на друга, а она сидит на бобах. Но вообще, вечер замечательный. Я получила истинное удовольствие.

— А сам артист вам понравился?

— А кто его слушал? Пусть себе болтает. Я пришла на людей посмотреть.

VI

Неподалеку два хорошо одетых господина средних лет, явно несогласные друг с другом.

— Ой, такие дорогие билеты и такие дешевые хохмы!

— Ну почему? Вы не правы, были и удачные вещи.

— Перестаньте! Такие шутки может рассказывать любой еврей, только стесняется.

— Нет, не могу с вами согласиться. Это всё-таки юмористическая литература. Тут нужны и выдумка, преувеличение, гротеск. Это не каждый может написать.