В январе 1989 г. в Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде поступило семь тетрадей с маньчжурскими и дагурскими текстами в маньчжурской письменности. Они были куплены у Ольги Ивановны Стариковой, вдовы Владимира Сергеевича Старикова (1919-1987), известного специалиста по этнографии Северо-Восточного Китая. Все материалы показались нам весьма интересными и заслуживающими специального исследования. На скорую руку с них было сделано предварительное сообщение и затем составлено их краткое описание[1]. Две из семи тетрадей содержали два почти идентичных списка широко известной в маньчжуроведческих кругах "Книги о шаманке Нишань". По ознакомлении с этими двумя тетрадями стало ясно, что они содержат новый вариант текста, отличный от уже известных науке.

Обе рукописи озаглавлены: Nisan saman i bithe damu emu debtelin "Книга о шаманке Нисань, только в одной тетради". Одна из них (шифр Отдела рукописей — маньчж. н.с. № 20) имеет размеры 22,4*14,6 см и насчитывает 29 листов по II строк на каждой странице. Вторая рукопись (маньчж. н.с. № 19) — 26,1*18,2, 49 листов по 8-9 строк на странице, почерк более аккуратный. Сопоставляя рукописи, мы пришли к выводу, что вторая является лишь небрежной копией первой, причем выполненной переписчиком, который, возможно, не вполне владел маньчжурским языком (не иностранцем ли?). Это подтверждается многочисленными ошибками во второй рукописи, сделанными как по небрежности, так и из-за неграмотности. Само собой, именно первый текст был выбран нами для этой публикации.

В конце второй тетради стоит дата переписки, отсутствующая в первой: Irgen gurun i orici aniya jurgon (sic) biya orin jakuci inenggi "28-й день 12-го месяца 20-го года Народного государства", т.е. ясно, что ее переписка относится к зиме 1931-1932 года. О времени составления первого списка приходится только догадываться.

Происхождение рукописей В. С. Старикова скорее всего так и останется неясным. Возможно, что они были приобретены им самим во время его длительного пребывания в Маньчжурии в 1920-1955 гг. или последующих кратковременных поездок 1957 и 1965 гг. В одну из его тетрадей, приобретенных Отделом рукописей вместе со списками "Книги о шаманке Нисань" была вложена записка, в которой местом сбора было названо село Мэхэртэ[2]. В первой половине 20 века оно было заселено дагурами, а тетрадь, в которой была найдена записка, содержит маленький маньчжуро-дагурский словарик. Можно допустить, что и списки "Книги о шаманке Нисань" коллекции Старикова происходят из тех мест. В пользу такого предположения косвенно свидетельствует сходство их сюжета с устным рассказом, записанным в нынешнее время у дагуров близлежащего района [см. 1.11.1].

"Книга о шаманке Нисань" также могла попасть к В. С. Старикову от легендарного востоковеда Бориса Ивановича Панкратова (1892-1979), собиравшего материалы по языку дагуров на берегах реки Нонни (около устья Нэмура). Однако нет тому прямых свидетельств, и в обширном архиве Панкратова мы не находим пока упоминаний о подобной рукописи.

"Книга о шаманке Нишань" до сих пор является наиболее самобытным из известных образцов народной литературы маньчжуров, хотя и не избежавшим влияния со стороны соседних народов. Исключительный интерес к нему за короткое время побудил к работе большое количество ученых во многих странах мира. В начале мы намеревались дать в предисловии краткий обзор исследований и публикаций по памятнику. Однако, когда наша рукопись уже была в основном закончена, нам стал доступен доклад Дж. Стари, отлично выполнивший эту задачу [1.2.29]. Поэтому предисловие было максимально сокращено.

Впрочем, одно замечание все же хотелось бы сделать. Кажется, что Стари (возможно, намеренно) сузил рамки новой науки, названной им "нишанология". Рассказ о шаманке по имени Нишань (или очень похожему) с характерным сюжетом бытовал не только у маньчжуров, но также у дагуров, эвенков, орочонов, хэчжэ. Наверное, нельзя не обращать на это внимание, особенно если провозглашать нишанологию в качестве алтаистической науки, как это делает Дж. Стари.

Рассказ о шаманке Нишань известен по маньчжурским рукописям и устным пересказам. Структура библиографии в конце книги отражает четырнадцать различных вариантов, которые удалось выделить[3]. Цель настоящей публикации — ввести в научный оборот еще один текст, избежав пока какого-либо анализа или интерпретации. Более того, почти везде мы намеренно воздержались от комментариев, кроме тех, что касаются трудностей перевода. Последний максимально приближен к оригиналу и не претендует на литературность. Некоторые особенности маньчжурского синтаксиса, сохраненные при переводе (например, длина фразы), местами делают его трудночитаемым. Представляется, что нишанология должна теперь выйти на новый этап — комплексное исследование всех существующих версий. Предварительной работой здесь могло бы стать составление конкорданса текстов о шаманке Нишань. Обширные публикации фольклора северо-восточных народов, предпринимаемые в настоящее время в КНР, послужат хорошим вспомогательным материалом. Ученому, который возьмется за это дело, пригодится и публикуемый ниже текст.

/1 a/ Во времена древнего государства Цзинь[5] был один богатый человек, живший в деревне Лоло[6]. /Его/ звали Балдубаянь[7]. Богатство и знатность /его/ прогремели, прославились меж четырех морей. /Его/ скот в избытке наполнял горы и степи. Кроме рассказываемого о /его/ богатстве и изобилии, /нужно сказать, что/ рабов, служивших /у него/ в доме — тридцать с лишком. Среди них было двое рабов по имени Ахалчжинь и Бахалчжинь[8], уродившихся умными и сметливыми. А если так, то Балдубаянь воспитывает /их/, любя, словно /родных/ сыновей. Однако когда Балдубаянь с женой достигли двадцати пяти лет, /у них/ родился /собственный/ сын. Детское имя /ему/ дали Сэргувэдэй Фянго[9]. Достигнув десяти лет, /он/ умер от болезни. Поэтому не было дня или ночи, чтобы Балдубаянь с женой не возжигали благовония, Небу, не просили бы /у него/ счастья. Отдавая добро и деньги нуждающимся людям, поступая хорошо, умножая долголетие, /они так/ достигли тридцати пяти лет, и /у них/ /1 b/ родился еще один сын. /Его/ также назвали Сэргувэдэем Фянго. После того, как /Сэргувэдэй Фянго/ достиг семи лет, пригласив /для него/ хорошего учителя, /они/ обучают /его/ книгам. /У Сэргувэдэя Фянго/ от рождения было Небом рожденное умное и сметливое сердце, и если говорят /ему/ одно, то /он уже/ два знает, а если говорят /ему/ два, то /уже/ четыре знает. В течение этого /обучения он/ вполне усвоил стрельбу из лука спешившись и стрельбу из лука верхом, а также охоту с ястребом. Поэтому Балдубаянь с женой воспитывают сына, любя /его/, словно драгоценную жемчужину.

Вдруг в один день Сэргувэдэй Фянго, сев на подкованного пестрого солового коня, веля Ахалчжиню и Бахалчжиню следовать /за собой/, взяв на подставку ястреба, выехал за /ворота/. Возвращается /он/ назад и слышит, как все люди говорят, что в горах Хэлин-шань[10] на юге развелось много зверя. Услышав /такие/ разговоры, /Сэргувэдэй Фянго,/ в душе очень радуясь, вернулся домой и вечером, наевшись вдоволь каши, уснул. А на следующее утро, встав рано, /он/ с поклоном говорит отцу и матери: