В этот момент женщина открыла дверь купе.

– Мы закончили, – сказала она.

Екатерина только кивнула в ответ и женщина прикрыла дверь.

– Потом я женился второй раз, – продолжил мужчина, смотря на темноту за окном идущего поезда, – у меня двое детей. Снова, кстати, девочки, – когда он это говорил, он повернул голову к Екатерине и улыбнулся, затем снова стал смотреть в окно и продолжил, – так что цените! Цените и помните то, за что воевали люди, за что терпели насилие женщины, за что умирали дети. Если бы у меня была возможность что-то одно изменить в жизни людей…я бы к чертовой матери уничтожил всё оружие на Земле, – он поднял глаза на Екатерину, – и сделал бы так чтобы никто никогда не смог его производить.

– К сожалению, войны – это деньги. И очень часто те, кто их затевает, эти войны, о людях думают в последнюю очередь. Если думают о них вообще, – вставила тихо и грустно Екатерина.

– Согласен с вами. Сейчас этот действительно, просто деньги. А главное то, что всем на это плевать.

– Знаете, я впервые общаюсь с участником войны вот так…близко. Мне кажется, что вы могли бы рассказать еще очень очень многое.

– Конечно, – он сделал паузу и сказал четко и жестко, – могу, – а затем всем телом повернулся к Екатерине и посмотрел ей прямо в глаза, – но я думаю, что вы не захотите слушать обо всём этом Много снято достойных фильмов в Советском Союзе об этом. Война рассмотрена с различных сторон и разными взглядами. И они все, эти фильмы, книги, правдивы, честны. Но. Запомните одно – все было гораздо страшнее.

Екатерина вмиг вся вздрогнула.

– Есть что-то, что навсегда остается здесь, – он указал на голову, – что нужно пережить, чтобы ощутить всецело. И если люди об этом когда-то забудут, скажут чтобы все это ерунда, особенно жители стран, переживших это…цикл повторить, только кровавее, страшнее, ужаснее.

Екатерина стояла и не двигалась. Кроме них в проходе была еще одна пара мужчин в самом конце вагона, которые яростно что-то обсуждали.

– Спасибо вам, – только и смогла она сказать сейчас.

– Когда я вижу таких девушек как вы, то я не беспокоюсь за то, что память об этом всем не умрет. Надеюсь, что в нашей стране осталось большенство именно таких людей. Главное, не забывать это, но и шибко праздновать и делать что-то глобальное , делать из этого великое торжество тоже нельзя. Хоть это и победа, великая победа, без преувеличения. Но в первую очередь это боль, это страдания, которые пережили люди. Праздник скорби и радости. Но больше все же скорби, а лишь потом радости. И я надеюсь, что больше никогда не увижу танки на площади Урицкого.

– Вы говорите абсолютно также, как и считаю я сама, – тут Екатерина решила сменить тему, – вы спать пойдете?

– Я плохо сплю в поездах, честно вам скажу. Зачем я беру такой поезд, если все равно почти не сплю? – угадывая вопрос Екатерины, сказал он, – я не знаю. Может, это связано с историей, может еще с чем-то. Но поезд удобен своим временем, это правда.

– Ну вы ведь ляжете? – с заботой, которая появилась сама не понимания откуда, спросила Екатерина

– Конечно. И кимарить буду. Но полноценно спать я не могу.

– Понимаю.

– А вы как спите в поездах?

– Крепко. Я привыкла, потому что, практически, только на них и езжу. Извините, вы подождете? Я переоденусь и выйду снова.

– Конечно.

– Спасибо.

Мужчина отвернулась к окну, а Екатерина открыла дверь купе. Над верхней полкой горел свет, там женщина лежала и читала, а над Екатериной сверху уже спала девочка. Екатерина старалась как можно тише достать вещи, но когда так тихо, то это сделать проблематично. Она достала из сумки спальную футболку и шорты. Быстро переоделась, повесила вещи на крючок. Лифчик она не стала снимать. И через несколько минут снова вернулась к мужчине, который сразу развернулся, как услышал открывающуюся дверь купе. На ней была белая, довольно свободная, футболка и светло-желтые шорты, которые доходили до середины бедер. Ходила она босоножках. Они снова стояли рядом.

– А сколько вам лет? – спросила Екатерина, прижимаясь спиной к перекрытию между окнами.

– Восемьдесят пять лет.

– И все это время вы так и ездите в Петербург?

– Да. После войны я вернулся к родителям в Москву, остался жить там. Жену и дочку навещаю на кладбище два раза в год. Зимой, когда они умерли. И летом, когда родилась наша дочь. Из года в год. Один раз зимой не смог несколько лет назад. Операция была, а затем восстановление.

– Вы очень бодро выглядите, – заметила Екатерина искренне, потому что внешность выдавала его годы, но движения его, то, как он говорит в восемьдесят пять лет заслуживало уважения.

–

Спасибо, – смущенно улыбаясь, поблагодарил он, – знаете, стареть никогда не хочется

.

И главное, ты в это не веришь! Ты идешь в двадцать, тридцать, даже сорок лет, смотришь на стариков и думаешь: «Ну я точно таким не буду. Я исключение. Я всегда буду таким, как сейчас». А потом идешь ты все медленнее, каждое движение дается труднее, организм делает позывы…и ты понимаешь, что стареешь также, как стареют все вокруг. Знаете, вот у меня была кошка, у нас с женой, которая сейчас со мной. Она долго жила и умерла в восемнадцать лет по ихнему, кошачьему. Это очень долго. Но знаете, как она умирала? Я предлагал жене ее усыпить, но она не в какую этого не хотела. Мы уже жили вдвоем, дочки съехали, – он сказала это предложение так быстро, что Екатерина не сразу поняла, – она умирала как человек. Кошка умирала как человек! Она только лежала, извините за подробности, какала и писала под себя. Она кричала, когда ей было больно, даже слезы! Я впервые увидел кошачьи слезы. Ей делали уколы специальные, обезболивающие,

– слово «обезболивающие» он произнес как «обесбаливающие»

, – она была в другой от нас с женой комнате. И знаете, что в итоге произошло. Тогда…я такого не ожидал. Мы с женой утром просыпаемся, а она лежит на полу перед нашей кроватью. Свернулась в клубок и положила голову на передние лапы. Уже мертвая. Вы представьте, она из последний сил как-то дотелепалась до нас! Легла рядом с нами, как раньше. Пришла к хозяевам, к тем, кто заботился за ней. И умерла, – он вдруг усмехнулся и с ироничной улыбкой и интонацией сказал, – ухаживали, ухаживали, а смерть все равно проспали, – затем продолжил уже с той же интонацией, как говорил ранее, – просто мне этот эпизод запал так сильно в жизнь. У всех все происходит одинаково. Обезьяны в джунглях будут умирать также как и люди. И наоборот

.

Повисла пауза. Екатерина не могла и не знала, что сейчас сказать.

«Да и нужно ли сейчас что-то говорить?»

– Вы извините, что я так много о смерти сегодня.

– Ничего страшного. Вы мне открыли новое, чего я не знала ранее.

– Вы, наверное, хотите спать? – поинтересовался мужчина.

– Да знаете, ваши рассказы так затягивают, что, честно, сон пропал, если он и был, – она улыбнулась.

Собеседник улыбнулся ей в ответ.

– Если вас что-то конкретное интересует, то вы спрашивайте, не стесняйтесь.

– Спрошу, – Екатерина ненадолго задумалась, – а вот вы можете сказать, за что вы воевали? Конкретно вы, – она указала рукой на своего собеседника.

– За что я воевал? Я воевал за людей, которые мне дороги, за свою страну, с великой историей, страну, которая дала миру множество писателей, художников, композиторов. Но в первую очередь все же, я воевал за самых моих близких. За жену, за дочь, за родителей, и за близких друзей. Это был мой стимул. Оставить их я мог только, если бы умер.

– Какие люди были рядом с вами на войне? Я имею ввиду солдат, товарищей.

– Абсолютно разные. Как и в жизни. Вот там были все. И те, кто получал нескрываемое удовольствие от того, что мог убивать. И такие, которые были настолько безрассудны, что почти всегда расплачивались за это пулями врагов. Были и те, кто прятался за спины других и выживал. Разные были, но, конечно, большенство нормальных, приличных людей. Да и война меняет людей очень сильно. Психологически для некоторых это очень трудно. Самострелы тоже были. Было все. Все были хороши. И нацистские солдаты, и советские. Но никогда нельзя всех грести под одну гребенку. Я еще раз скажу, что было абсолютно все и были абсолютно все. С обеих сторон.