Я удивлялся Антону. Сильнейшая боль пронизывала его мозг, но ум работал очень трезво. Я по слабому следу, оставленному прыгающей и катившейся сумкой, вычислил её полёт и медленно пошёл искать Антона. Теперь я не спешил, и старался подниматься чаще на торосы, чтобы охватить взглядом всё пространство, не пропуская зоны, скрытые торосами для обзора.

Через приблизительно полтора часа я его нашёл. Он лежал в странно изогнутой позе на боку в виде угла. Его словно разломили в районе поясницы и вывернули назад. Увидев меня, Антон попытался улыбнуться и пошутить. – Вот снова мы вместе. Как неразлучные братья.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, мне было не до шуток.

– Плохо, очень плохо. У меня сломана спина, и всё отбито внизу тела.

Я подошёл к нему, желая помочь удобнее лечь и проверить его показатели. Но он резко сказал. – Не трогай меня, Лексис. Любое движение причиняет страшную боль, которая может убить меня, – он застонал, но через минуту сказал. – Знаешь, когда я вижу тебя, мне немного легче.

Я сел недалеко от него, так чтобы он меня видел, и расслабился. Я устал, и очень сильно болело колено.

– Может, кто-то ещё жив, – спросил я, правда, без надежды.

– Нет. Связь я сам настраивал в шлемах. На одну частоту, – слабым голосом ответил Антон.

Я вспомнил, что Антон во время полёта занимался проверкой и настройкой спасательного оборудования в грузовом отсеке. Он говорил, что всё будет хорошо, но осторожность никогда не помешает, и поэтому он проверил комбинезоны, шлемы, запасные баллоны и батареи и подготовил сумки на случай аварийной посадки. И все похвалили его за работу. Но никто не воспользовался его усидчивостью. Кроме его самого и меня.

– Почему нас атаковали? – печально спросил я.

Антон усмехнулся через боль. – Из-за микрочипов. Они испугались огласки. Кто я в ВОБР? Секретный агент. Меня даже официально нет в штате. Все документы – утверждённый план операции, мои отчёты о проделанной работе можно уничтожить. И вся ответственность по работе с тобой ложится на меня. А если нет и меня, а значит, и тебя, то все концы в воду. Да, скажут, был один тип, работающий по собственной инициативе, но за его действия ВОБР не отвечает. Сволочи, не поленились отправить челнок в такую даль, только чтобы перехватить и уничтожить нас. Меня и тебя. Мы – причина гибели экипажа и пассажиров корабля.

Антону было тяжело говорить, но молчать было ещё тяжелей, и он, превозмогая боль, отрывисто и с паузами продолжал говорить.

– Не скрою, идея с контрольным микрочипом была моя. Жестоко, но эффективно. Я подготовил операцию, и её утвердили в ВОБР. Но когда я поближе узнал тебя, то микрочипы стали по сути бесполезными. Я долго беседовал с руководством, настаивая на отмене их использования. Но они не поняли мои доводы и сказали, что тогда я буду без страховки, и операция сорвётся. Они приказали продолжить всё согласно плану, а в случае неповиновения я буду отстранён. У меня не было выхода. Пришёл бы на моё место другой агент и легко убил бы тебя.

Я чувствовал, что Антон не врал. Да и зачем ему сейчас врать, когда смерть совсем близко. Антон немного передохнул и попросил меня, – не молчи, пожалуйста, мне легче, когда ты рядом и не молчишь.

– А что говорить? У нас шестнадцать часов до смерти, – я посмотрел на Антона и добавил, – а может и того меньше.

– Лексис, мы должны держаться, чтобы восстановить справедливость, – произнёс Антон.

– Кому нужна эта справедливость? – усмехнулся уже я.

– Извини, я не то сказал, – поправился он. – Мы должны держаться, чтобы ты вернулся домой.

– Наш экипаж не успел послать сообщение на научную станцию об аварийной посадке, мы были вне зоны соединения. Десантный корабль, конечно, приземлился на неё, но военные никому ничего не скажут. Им приказали не болтать. К тому же, они уверены, что все люди на транспорте погибли. Мы затеряны во льдах, и никто нас не будет искать.

– Надо верить, терпеть и ждать, – со стоном сказал Антон.

Может, пустить ракетницу? Хотя толку от неё, – спросил я.

– Нет рано. Ещё рано. Если нас будут искать, то часов через пять,– совсем тихо сказал Антон и замолчал.

Я посмотрел на него. Антон находился в состоянии полузабытья – защита организма от болевого шока. Стойкий человек. Не сдаётся до самого конца. Я тоже чуточку отключился. Но сильный стон Антона привёл меня в чувство. От резкой боли пришёл в себя и он.

– Удивительные эти марсиане. Ничего кроме оружия у них нет, даже элементарных обезболивающих средств, но воюют и побеждают. Лексис, ты слышишь меня? – пытаясь уйти от боли, позвал меня Антон.

– Да.

– Мне кажется, земляне не нашли марсианский корабль. И они сомневаются в своей победе, и поэтому, боясь огласки, послали челнок нас убить. В нашем неразумном мире победителей не судят, но судят проигравших.

– Вполне возможно, – ответил я, вспоминая спор Антона и Макса.

– А я проигравший, по всем пунктам, – с отчаянием от боли и предательства ВОБР произнёс Антон и снова забылся.

А я смотрел на космический холодный пейзаж и думал об Антоне. Бедный человек, выигрывал, выигрывал, но в конце всё проиграл. Я говорил ему, что именно так кончится его жизнь-игра. Но он продолжал играть, не чувствуя, что сам являлся шахматной фигурой, которая постепенно и неизбежно велась другими людьми к жертвоприношению. И наступил мучительный конец. А если и не конец, как ему жить дальше? Не знаю. Антон застонал. Я посмотрел на его бледное лицо. А может остановить его мучения и свои тоже. Что скажете глаза Младенца? Что-то вы на меня не смотрите, ждёте, когда и я отключусь. Перекрыть баллон и всё. Я вздохнул. Нет, Антон верит и терпит, и я должен. И время терпит.

Я всё-таки решил подползти к Антону (вставать не хотелось, чтобы не спровоцировать сильную боль в колене) и посмотреть показатели его физического состояния. Когда я нагнулся над Антоном, он неожиданно очнулся, увидел меня и громко сказал. – Ты что, Лексис, даже не думай.

– Я просто хотел посмотреть, в каком ты состоянии.

– Помощь придёт. Профессор очень разумный человек. Он всё сложит и сообразит. Я вытерплю эту боль. И не надо мне помогать таким образом.

– Антон, я не собираюсь тебя и себя убивать, – ответил я. Но эти слова были не совсем искренними. Мысль-то у меня возникла.

– Сколько уже прошло времени, – спросил он.

– Почти пять часов, как мы свалились на Европу.

– Постарайся не спать, и если что-нибудь увидишь на горизонте, пусть даже померещится, выпускай ракету. Да, и включи внешнюю связь, она у тебя отключена. – Антон был слабым, но разум его не покидал.

Я сидел и смотрел вдаль, иногда на Антона, особенно когда он громко стонал, и временами отключался. На пять минут, не больше, потому что кто-то изнутри будил меня. Может, Антон или глаза Младенца. Горизонт был чист. Антон приходил в сознание всё реже. Спрашивал, видел ли я что-нибудь, произносил ещё несколько незначащих фраз и снова отключался. Наступило время менять баллоны, вырабатывающие воздух. Сначала у меня, а через полчаса и у Антона. Я стал очень нежно менять у него баллон, но он почувствовал через боль мои движения. Очнулся и снова посмотрел вопросительно на меня. Я объяснил ему свои действия. Он всё понял и сказал.

– Хочется от боли на ледяную стену лезть, но любое самое слабое движение ещё сильнее усиливает боль, так что умираешь.

– Потерпи, баллон я уже сменил, сейчас чуточку закреплю его.

– Потерплю. Ты выпускал ракету?

– Нет, ещё. Выпустить? – спросил я.

– Выпусти и внимательно смотри. Могут уже искать, – очень тихим голосом сказал Антон. Он даже стонал уже не так громко. Но я знал, что боль не уменьшилась ни на капельку, просто его покидали силы.

Я встал, поднялся на торос и выпустил ракету. И стоя, тоже терпя сильную боль, долго осматривал горизонт.

Прошло ещё пять часов. Я сидел на торосе и смотрел в никуда. Я за последние годы часто смотрел в никуда, когда мысли летают очень далеко или совсем их нет. А есть или глаза Младенца или бесконечная глубина Мировой гармонии, поглощающая все чувства и несущая душе боль, надежду или полный покой. У меня сейчас было как раз состояние полной отрешённости. Антон умирал, я это понял час тому назад. Я иногда его звал, но он уже меня не слышал. Иногда он что-то бормотал, но смысл слов невозможно было понять. Я надеялся, что он придёт в себя перед смертью, попросит прощения, и я его прощу. Больше ничего не надо ни мне, ни ему.