— Подействовала жара да волнения перед отъездом, — высказал предположение отец.

— Нет, — возразила тетя Клара, она всегда должна была вмешаться в любое дело, — все это от несварения желудка.

Дядя Сиано, который всегда знал все на свете и мог ответить на любой вопрос, на сей раз не проронил ни слова.

После завтрака я пошел во двор на птичник. Я знал, туда придет дядя. Там были его бойцовые петухи. Он вычеркивал из жизни день, если не видел своих петухов, не знал, как они там, не простудились ли в дождливую ночь, не притупились ли их шпоры, не пропало ли желание вырваться из клетки и рыться в земле. Словом, завтрак ему шел не впрок, пока он не убеждался, что петухи в хорошей боевой форме.

— Мне кажется утро прекрасным только тогда, — говаривал он, — когда, встав с постели, я вижу, что жена по-прежнему хочет мне нравиться, а петухи хотят драться.

Дядя был философ. Одно время он даже работал в баррио учителем в младших классах, но бросил: не смог совместить учительство и философствование. Он утверждал:

— Проще научить петухов драться, чем удержать мальчишек от драки.

Тетя Клара потеряла всякую надежду отвадить его от петушиных боев. Что только она не делала! Каждый день она ставила свечку перед святым Петром, покровителем нашего баррио, умоляла, чтобы тот избавил дядю от этого порока, но все было напрасно.

— Ты обращаешься не к тому святому, — заметил как-то отец, — разве ты не знаешь, что святой Петр сам страстный любитель петушиных боев?

Тетя прямо почернела, а потом ходила несколько часов подряд, как воды в рот набрала. Мама побранила отца за непочтительные высказывания в адрес святого. Но он только улыбался в ответ. Отец рассказал обо всем этом дяде, тот просто катался от смеха. Он продолжал хохотать и когда остался один…

Выйдя во двор, я увидел, что дядя сидит на корточках и обкуривает сигаретным дымом белого петуха. Среди петушатников ходит поверье, будто от сигаретного дыма петухи звереют. Дядя был другого мнения. К петухам он подходил тоже с философской точки зрения. На этот счет у него была своя теория. Он как-то объяснял мне: от дыма голова у петуха слабеет, он начинает меньше думать и, как человек, становится жестоким, ему хочется драться.

Дядя привязал один конец веревки к ноге петуха, а другой к палке и воткнул ее в рыхлую землю, чтобы петух не сбежал. Я присел возле дяди. Он улыбнулся. Трудно было понять, то ли он рад моему приходу, то ли бодрому настроению петухов.

Я было собрался открыть рот и поведать о возникшей у меня проблеме, как он опередил меня:

— Помолчи. Я все знаю. У тебя появилась проблема. Так?

Я был сражен.

— Да, — подтвердил я.

— Любовь? Так, что ли?

Он опять выдохнул на петуха густую струю дыма. Тот как бешеный мотнул головой.

— Да, дядя, — вздохнул я.

По тому, как он хитро подмигнул мне за завтраком, было ясно: он обо всем догадался. Ведь подмигивают обычно, Когда дело касается любви.

— Ну расскажи, — поддержал он меня, — я люблю любовные истории. Все, что мне осталось теперь, это только слушать о любви.

Я снял деревянные башмаки, поставил их друг возле друга на мягкой земле и уселся на них. Дядя изловчился и поймал за хвост красного петуха. Тот начал яростно сопротивляться и царапать когтями землю. Это тоже входило в систему дяди. Когда петух царапает землю, он оттачивает когти. Тем временем я начал свою историю.

— Ты помнишь фиесту после сбора урожая? — спросил я больше для того, чтобы убедиться, слушает ли меня дядя. Мне казалось, он весь ушел в созерцание того, как петух буквально пашет землю острыми когтями.

— Как же не помнить, — со вздохом ответил он. — Там было так много очаровательных девушек! Мне стало горько, что я уже старик.

— Так вот, на фиесте я познакомился с младшей дочкой манга Теро́я.

Дядя даже не взглянул в мою сторону.

Я вновь спросил:

— Ты помнишь Лига́ю?

— Что за вопрос, конечно. Это та симпатичная девушка с красными пятками. У нее застенчивая улыбка и нежное, как манго, личико. (Мне показалось, дядя как-то погрустнел.) Я повторяю: я уже старик, но все же расскажи подробнее о себе и о ней.

Теперь он держал в руках своего любимца — белого петуха и гладил его перья.

— Я полюбил ее, — еле слышно произнес я. — Никого и никогда я еще так не любил. Это моя первая любовь, дядя.

— Первая? — взглянул он на меня. — А Роза? А другие?

— То была не любовь. Ты отлично знаешь. Это было… увлечение.

— Ладно, — легко согласился он. — Теперь это уже не столь важно. Так в чем же твоя проблема?

Солнце поднялось довольно высоко, а я все еще не полил помидоры. Нужно было, конечно, полить их раньше, но ничего, подождут. Сердце не ждало.

— Продолжай, — улыбнулся дядя.

— Лигая меня тоже любит, — с чувством сказал я.

— Так в чем же дело? — Дядя встал и направился за водой к колодцу.

Я поплелся за ним.

— Проблема не в Лигае, а в ее отце.

Дядя шел не оборачиваясь.

— А что отец? Ты что, не нравишься ему, что ли?

— Не совсем так. Он считает меня маленьким; потом, я уезжаю, а главное… он говорит, что достаточно хорошо знает ТЕБЯ. Он утверждает, что птицы из одной стаи…

Дядя остановился как вкопанный, глаза его сверкнули.

— Что! — воскликнул он. — Что он говорит обо мне?

— Он называет тебя повесой и говорит, что мы с тобой одной породы.

— Он прав, — вдруг спокойным тоном произнес дядя. — Я повеса, ты это знаешь, но он глубоко ошибается, если думает, что птицы только одной породы сбиваются в одну стаю. Пусть взглянет на моих петухов, белых, красных — словом, всех мастей, как они дружно и счастливо живут вместе, хоть и разной породы.

Я расстроился: разговор явно принимал не тот оборот, мы всё больше и больше удалялись от темы. Я заговорил решительнее:

— Дядя, единственное, что я хочу перед отъездом, — это встретиться с Лигаей. Мне надо ее увидеть, ведь ты всегда понимал меня!

— А Терой не хочет вашей встречи, что ли?

— Ну конечно! Младший ее братишка говорил, что, кроме как в церковь, манг Терой вообще ее никуда не выпускает. Он побаивается, как бы мы не натворили глупостей.

— А ты что, собираешься, что ли?

— Ну что ты! — поспешил я с ответом. — Я так ее люблю!

Дядя вновь двинулся к колодцу, в раздумье покачивая головой, точь-в-точь как его петухи, которые расхаживали меж томатных грядок и раздумывали, клюнуть помидор или не клюнуть. На минутку я ужаснулся: мне показалось, что петухи слишком сильно повлияли на своего хозяина.

Наконец мы приблизились к колодцу, и только здесь дядя заговорил:

— Ты знаешь сам, денег у меня нет, ни купить, ни подарить тебе на память мне нечего. Я, конечно, мог бы взять у тети Клары немного денег и купить, к примеру, свитер, но я глубоко убежден, что ворованный подарок — это… все равно что вместо своей любви я подсунул бы тебе любовь другого.

Дядю опять потянуло к философствованию. Он присел на сруб колодца и совсем забыл, что петухи страдают от жажды. Он даже отставил ведро в сторону. Солнце пекло немилосердно; наверное, было уже часов десять. Я всей душой разделял чувства дяди. Денег действительно у него никогда не было, но он никогда не переживал от этого, и я любил его за бескорыстие. Он рассуждал так: «У тебя нет денег? Пустяки! Это еще не значит, что ты бедняк. Просто тебе сейчас не повезло».

Примерно месяц назад над городом пронесся тайфун. Он с корнем вырвал много пальм и унес даже одну хижину. Вся деревня так или иначе пострадала от страшного урагана, но больше всех пострадал дядя. Тайфун разметал клетки с петухами, и они погибли. По мнению дяди, у него еще никогда не было таких отличных петухов. Все решили, что от такого несчастья он падет духом. Не тут-то было! Ни одной жалобы. Больше того, назавтра он начал подшучивать над тетей Кларой и клянчить в долг денег, чтобы начать все сначала. Тетя Клара, конечно, сердилась невероятно.

«Господь бог, — мрачно выговаривала она, — ниспослал на нас тайфун, чтобы наказать тебя за глупость, ты же хочешь, чтобы я способствовала твоей пагубной забаве? Никогда! Кто угодно, только не я!»