– Тегеранцы приезжают сюда на новогодние каникулы, – рассказала Роя. – Живут вот в этих деревянных домиках. Здесь хорошо, можно гулять, дышать воздухом, кататься верхом, плавать…

– Сауна есть, – добавила Ромина, – это для кожи хорошо. А вон там – наша конюшня! – подружка указала на деревянное строение неподалеку.

Все вокруг мне очень понравилось. Я подумала, что у этого шаха Насреддина губа и впрямь была не дура.

Мы пошли к конюшне. Все, кого мы встречали в пути, радостно приветствовали господина Рухи и всех нас, и обязательно останавливались для небольшой дружеской беседы. А поскольку кого-то встречали мы на каждом шагу, то до конюшни шли очень долго, хотя она была в двух шагах.

В конюшне было очень чисто, и стоял тот самый, знакомый по «Урожаю» острый конский запах. На стойле каждой лошадки красовалась табличка с ее именем, датой рождения и породой на вязи и на английском.

Завороженная, я заглядывала в стойла и изучала таблички. Разноцветные лошадки высовывали морды в окошечки с поилками, и мои спутники гладили их по влажным носам. Я сначала боялась трогать их руками, но предусмотрительная Ромина выдала мне пакетик с кусочками сахара и маленькими морковками:

– Сначала угости, потом гладь!

Время остановилось и замерло, потому что я решила угостить каждую коняшку, которая высовывала ко мне свою морду с большими лиловыми глазами, которые казались мне грустными.

Может, я плохо запомнила лошадей «Урожая», но мне казалось, что здешние лошади намного крупнее. Высокие, длинноногие, грациозные скакуны, нервно подрагивающие чувствительными ноздрями и время от времени гордо вскидывающие голову, взмахнув густой гривой. Я вдруг вспомнила ахалтекинку, которой «обозвал» меня Грядкин.

– А ахалтекинки тут есть? – спросила я Хамида, раз уж в семье Рухи он считается главным по лошадям.

– Папа, – вместо ответа обратился Хамид к отцу, – Джамиля-ханум знает ахалтекинскую породу!

– Да ты разбираешься в лошадях! – воскликнула Роя.

Мне, конечно, ужасно хотелось важно кивнуть головой. Но пришлось признаться, что мне всего лишь рассказывал папа. Я уже догадывалась, что мне будет предложено прокатиться верхом. Но ближе, чем сегодня, я к лошадкам никогда в жизни не подходила. А единственный конь, на котором я скакала до этого, был тот самый серо-буро-малиновый, которого мои родители смастерили за ночь из швабры.

– О, хороший вкус! – восхитился хаджи Рухи. – У нас как раз есть одна ахалтекинка, самая дорогая в моей коллекции. Ее зовут Арезу, что значит «желание». Мы ее так назвали, потому что она своенравна, как любая красивая женщина. Арзу может бегать быстрее всех и прыгать выше всех. Но если у нее нет на то желания, никакой хлыст ее не заставит! Настоящая ахалтекинка, гордая и упрямая! Вот на нее-то мы тебя и посадим, раз это твоя любимая порода!

Видимо в моих глазах отразился ужас, потому что Хамид тут же добавил:

– Все, что говорил про Арезу отец, не относится к детям. Детей она очень любит. И как любое существо, знающее себе цену, никогда не обидит, того, кто меньше и слабее.

Почему-то я сразу успокоилась.

Единственное, меня немного смущало, что я буду выглядеть на лошади, как «тюфяк с дерьмом» (это выражение я услышала на «Урожае», тренер применил его к одной из всадниц). Тем временем Хамид вывел двух коней себе и отцу, а Роя и Ромина – по лошадке себе. Каждый из них трепал свою любимицу по загривку, называл по имени и беседовал с ней, как с человеком.

Роя объяснила, что у каждого члена их семьи есть своя «подшефная» лошадь, которую хозяин навещает и выгуливает, чтобы питомица его не забыла. Потому что конюх и берейтор, конечно, облегчают жизнь коневладельца, но животное должно знать своего хозяина, понимать, когда в седле он, а не кто-то из обслуживающего персонала. Даже у Марьям-ханум оказался свой вороной конь по кличке Араш, что в переводе с фарси «истина».

Пока Хамид держал под уздцы белого и рыжего коня, господин Рухи лично пошел за Арезу для меня, а Роя и Ромина ловко вскочили в седла и подъехали ко мне, чтобы познакомить меня со своими подшефными. На головах у девочек были каскетки, а в руках хлыстики. Мне казалось, что я попала в кино, так красиво и необычно все это смотрелось.

– Знакомься, это мой любимый мужчина, англо-тракен Шах! – заявила Ромина, сидя на высоченном гнедом скакуне и целуя его в шею. – Он очень добрый, да, мой Шахиншах?! Только на всякий случай не подходи сзади. Жеребцы этого не любят, могут и лягнуть.

От греха подальше я и вовсе отошла от этого лягающегося Шаха, хоть он был и вправду очень красив.

– Ну, мы с Шахом не станем вас ждать, – заявила Ромина, – а то больно уж вы медленные! Давай, милый! – она слегка ударила коня пятками вбок и он, минуя шаг, рванул вперед, в сторону ярко-зеленого луга, который казался бескрайним.

– Смотри, не загони Его Величество, – крикнул ей вслед Хамид. – Пошагай потом по леваде.

Не знаю, услышала ли его Ромина, так быстро она умчалась вдаль.

Тем временем Роя представила мне свою серую в яблоках кобылку:

– Ее зовут Шахназ, переводится как «гордость шаха». Отец говорит, что она твоя соотечественница – орловский рысак. Говорят, в Иране их разводят после того, как ваш русский царь подарил несколько голов Насреддин-шаху.

«Моя соотечественница» была пониже Ромининого Шаха и более коренастой, с красивой длинной челкой, падающей на глаза, прямо как моя. Но вот взгляд ее из-под челки показался мне не слишком добрым.

Роя умчалась вслед за Роминой, а меня позвал хаджи Рухи. Он стоял возле конюшни и махал мне рукой.

– Зайди в jockey-room («жокейская комната» – англ), – пояснил мне Хамид, тебе дадут, во что переодеться и стэк.

Тогда я еще не знала, что такое «jockey-room» и «стэк», но догадалась, придя по зову господина Рухи. Он проводил меня в комнату при конюшне: там на крючках висели седла и еще какие-то принадлежности, а для меня приготовили каскетку, хлыстик, плотные бриджи и высокие кожаные сапоги на плоской подошве.

– Это все Роминино, – заботливо сказал господин Рухи, – должно подойти по размеру. Если сапоги вдруг велики, крикни мне, я принесу носки. Я тут рядом, за дверью, – с этими словами он вышел, оставив меня в жокейской.

Я вдыхала терпкий запах кожи, лошадей и сена, смешивающийся в воздухе с прозрачным горным ветерком, долетавшим в окно – и этот такой простой и такой сложносочиненный аромат навсегда остался для меня запахом свободы.

Я точно знала, что будь здесь, к примеру, моя мама или строгий тренер из группы верховой езды, они бы, возможно, и позволили мне сесть в седло, но своими комментариями, замечаниями и предостережениями точно испортили бы всю красоту момента. А Рухи будто считали меня взрослой. Доверяли мне, хоть я и призналась, что никогда не сидела в седле. Они даже не сомневались, что я справлюсь, и это давало мне силы, задор и уверенность, что я действительно все могу, стоит только захотеть.

Наверное, из-за того раннего ощущения поездки верхом неизменно возвращают мне чувство свободы и осознанного выбора.

Все Роминино жокейское обмундирование мне подошло. Пока я натягивала бриджи и сапоги, разглядела этикетку, на ней стояло фирменное клеймо Guerlain. Такое же обнаружилось и на каске. У мамы были духи этой фирмы, и она часто повторяла, что они очень дорогие и дамские, чтобы я не вздумала подушиться. Но что «Герлен» заодно производят снаряжение для верховой езды, для меня оказалось сюрпризом. Это было первое, что я рассказала папе по возвращении домой. И предположила, что, может быть, это другие «Герлен», не те, что с парфюмом. Но папа сказал, что те самые, они специализируются на парфюмерии, а жокейскую экипировку производят маленькими партиями, только для своих постоянных клиентов.

– Это дорогое удовольствие, – добавил папа задумчиво. – Но раз Рухишки так любят родину, боюсь, о касках от «Герлена» им скоро придется забыть…

В жокейской висело большое зеркало. Я очень понравилась себе в униформе для верховой езды! Повертелась перед зеркалом, достала из-под каскетки свою новую челку, которой пока еще очень гордилась, и вышла пред очи господина Рухи.