Мы здесь копошимся,

Как мелкие черви;

Вы боги всей жизни,

Но только зачем вы,

Как сонмище глаз,

Глядите на нас?

Удовлетворенье

И хохот, наверно, —

Из вечности зреть на

Людские мгновенья,

На суетный бег,

На мелочность бед.

Сияйте с зенита,

Как жалкую паству,

Величьем дразните…

Но только не даст ведь

Рассвета туман

Лишиться ума.

Он, будто лекарство,

Отсеет дурное

И ваше коварство

Бесследно укроет,

Как чёрной дырой,

Сплошной синевой.

В скромно разбитом церковном саду

Розы без позы вальяжно цветут;

Девушка рядом, как розы, нарядна,

Искренне рада у всех на виду

Прятать бутоны в цветущей ограде.

Синяя ясность в прелестных глазах,

Где распустился ещё один сад;

Милым и робким, по-ангельски добрым,

Локонов кромки отбросив назад,

Личиком розовым в стороны смотрит.

Я же украдкою жадно смотрю

Стройную магию матовых рук,

Ей очарован и полностью скован,

Словно готовый к её алтарю

Сердце доставить по первому зову

Или же клирос под ропоты ряс

В храме каком-нибудь нагло украсть,

Чтобы все требы и каждый молебен

Петь ей хвалебно по нескольку раз,

Будто младенцу святого вертепа…

Но замечтавшись на месте одном,

Я увидал, как за дверью входной,

Словно на крыльях по паперти ринув,

Девушка скрылась… И я заодно

К дому пошёл через площадь и рынок.

Жёлтою ризой оделась заря,

День-фимиам не спеша догорал.

Вместо иконы я нёс её образ

В мыслях-киоте, и там же хворал

Мой атеист, покалеченный в рёбра.

Когда от сна всепоглощающего

Ты вдруг, совсем не ощущая его,

Очнулся утром улыбающимся;

Когда в окне погода солнечная

Тревоги стёрла, словно горничная,

И день, по-новому рождающийся,

Как целой жизни составляющая,

Слегка подслащивая горечь её,

От мирозданья беспризорничает —

Тогда – в мгновения безоблачные

Совсем не страшно кануть обморочно:

Весь день горит шарами ёлочными,

И хорошо, что сну не предан ещё,

Что тьма прошла – и буйство света уже,

И мысли все – как будто собранные,

И безмятежны, и не злобны они…

Но всё же знает разум сведущий,

Что это лишь до ночи следующей.

М.М.М.

Красота – один из видов гения, она ещё выше гения, ибо не требует понимания.

Оскар Уайльд

Есть в гениальной красоте,

Что надрывается, крича,

Неуловимая, как тень,

Глубокоскрытая печаль.

Невероятно сознавать,

Что не способны описать

Все приземлённые слова

Твой возвышающийся взгляд…

Но одиноко наверху

Великолепнейшей из птиц,

Ей в стратосферу б упорхнуть,

Чтоб среди равных погостить,

Чтоб отдохнуть от суеты

В простых объятьях тишины,

Где сокровенные мечты

Их воплощеньем смущены.

О, этот танец мотылька

У неприкрытого огня:

Как чародей, он будет лгать,

Чтоб в одночасье всё отнять.

И как понять, как разглядеть

В душеслепящей темноте,

Среди отравленных сердец

Высвобождающих надежд?

Лишь только внешняя краса

Способна трепетом терзать

Маниакальные глаза,

Которым нечего сказать;

И не сыскать нигде покой,

Пока их яростный огонь

Следит завистливой толпой

За нежной, бархатной рукой.

Чёрным по белому

Мы часто в спешке жертвуем сердца

Коварной Афродите,

Как пешки и фигуры на живца

При ферзевом гамбите.

На старте рвёмся в эндшпиль поскорей,

Не выучив дебюта,

Но с чувствами за партией сгорел

Бы даже и компьютер.

Здесь может стать последним каждый ход,

И без толку подсказки,

Пусть даже скажут ту в свой лучший год

Пол Морфи или Ласкер.

Никто не побеждал, и даже пат

Не получил в награду,

Хотя, конечно, ждал и был бы рад

Примкнуть к такому ряду.

Всё потому что каждый ход клише:

Е5, и фианкетто,

И даже неуверенность в душе —

Им всё знакомо это;

Они всё это знают назубок,

В отличие от правил,

И потому из рая гневный бог

На землю их отправил.

Им ход – твоя защита в неглиже,

Второй – не счесть всех трещин;

Ты ставишь шах, а твой король – уже

Пленён фигурой речи.

И каждый новый бой – всё больше боль,

Ведь трудно, в то не веря,

Играть с самим собой, с своей судьбой,

Особенно на время.

Живут они, как бабочки, —

Мгновение одно;

Летят, как перья с наволочки,

Забыв свой край родной.

Летят они, беспечные,

Как в мае лёгкий пух;

Летят они в безвечности:

Им не знаком испуг.

Пестрят они узорами

И радостью пестрят,

И ни под чьими взорами

Не робнет их наряд.

Живут они, как бабочки,

И умирают зря,

Едва на небе ямочки

Расставила заря.

Только ты скромна

Ты скромна, хотя могла бы

Оттенять сияньем Альпы,

Пиренеи и Карпаты,

Кордильеры или Анды,

Гималаи, Аппалачи —

Ты могла бы опалять их.

Словно вольный страстный ландыш

В тёмном боре расцвела ты.

За тебя бы все легаты

На дебатах серенады,

Гимны, дифирамб, виваты

В Риме дико распевали б.

Ни один поэт не в силах

Красоты твоей исчислить.

Ни одна душа тебя

Не должна смущать, любя.

Как прекрасно тонко выжжен

Всяк твой властный локон рыжий,

Как же светится улыбка —

Краше месяца и слитка,

И в глаза ты окуная

Небеса и океаны,

Подчиняешь их коварно,

Как земная Клеопатра, —

Уж пленённые атланты

Ждут одной твоей команды;

Пруд, река, трясясь от жажды,

Ждут, пока приказ отдашь ты;

Солнце, ветер, мысы, пляжи —

Всё на свете, листик каждый…

Только ты скромна.

Медленно крутится старая мельница,

День, как и лопасти, еле шевелится,

Солнце с зенита уставилось пристально,

Сено разложено в копны бугристые.

Рядом старик, что бледнее гуся,

Бродит и шепчет поодаль гумна:

«Нужно следить, отвлекаться нельзя,

Эта скотина довольно умна».

Вдруг показался, у дерева рыская;

Взгляд старика заблестел: «Уже близко он».

Тут же движением быстрым, как молния

(Не привыкать), миг-другой – и замолкнул он.

Под жернова половину пустил,

Сеном остатки надёжно укрыл.

Рано управился – нет и пяти,

Весело кушать пошёл он икры…