Глава 5.

Противостояние чуждому

С ходом 1960-х годов в диалектических произведениях Стругацких все большую роль начинал играть сюжет, в то время каких диалектика становилась менее позитивной, отмеченной двусмысленностью и сомнениями. Долог путь от определенного будущего "Полдня" к сомневающемуся миру романа "Улитка на склоне", от филантропического оптимизма мира Горбовского до темной сатиры мира Переца. Эта эстетическая/философская эволюция творчества Стругацких достигла кульминации в группе произведений, появившихся в начале 1970-х. Первая из этих работ, "Гадкие лебеди" ("The Ugly Swans" в английском переводе) должна была быть опубликована в СССР в 1968 г., но в последний момент была изъята из плана. В печати она появилась не ранее 1972 года, когда была опубликована не согласованным с авторами изданием во Франкфурте (Западная Германия). Хотя "Гадкие лебеди" написаны в то же время, что и "Второе нашествие марсиан" и "Улитка на склоне", они не столь явно фантастические и сатирические; вместо этого они схожи с более серьезными проблемами и подходами более поздних работ. Действие романа "Гадкие лебеди" происходит во время, похожее на настоящее, в деревенском обществе некой неопределенной европейской страны. Главный герой, стойкий, сильно пьющий писатель в стиле Хемингуэя, Виктор Банев, вернулся на свою родину чтобы забрать дочь, Ирму, у своей бывшей жены. Он обнаруживает, что город гниет от трех лет непрекращающегося дождя. Считается, что этот феномен обязан своим существованием обитателям близлежащего лепрозория, называемым так же "мокрецами" или "очкариками", поскольку болезнь, которой они страдают, придает скользкий желтый оттенок коже, особенно ярко проявляющийся в виде больших кругов у глаз. Отдельные мокрецы могут случайно быть встречены в городе, особенно ночью; они одеты полностью в черное - пальто, шляпы, перчатки, даже черные повязки, которыми они закрывают все лицо, за исключением глаз. Выясняется, что они также используют некий контроль над детьми и подростками города. Население города в основном относится к ним со страхом и ненавистью, как к проявлению аномальности в середине их мира; в начале книги мы видим, как мокреца избивают и похищают местные фашистские головорезы, а также ловушки для них, расставляемые городским чиновником. Несмотря на частые сравнения мокрецов с другими преследуемыми - чернокожими, евреями, интеллектуалами они никогда не появляются как частично симпатичные существа. Помимо их неприятного внешнего вида, они холодны, бесчувственны, надменны, даже по отношению к тем, кто рискует многим, чтобы защитить их. Такие многозначности наполняют это проблемное произведение - начиная с вышеупомянутой неопределенности места действия. Изображенное общество отмечено чертами как Востока, так и Запада. Подобно Баневу, большая часть персонажей носит славянские, или, во всяком случае, восточноевропейские имена. Правление мнимо демократическое, с президентом и парламентом, о которых главный герой-диссидент резко отзывается, что, равно как и экономика, основанная на социальном дарвинизме, предполагает западный капитализм. Но, с другой стороны, количество местных разведчиков и контрразведчиков, действующих на протяжении повествования, а также намеки на далекие трудовые лагеря являются реминисценциями сталинизма, хотя они могут быть и отсылкой к фашистскому обществу. По крайней мере в одном месте, там, где он говорит об освободительных и империалистических войнах, президент похож не коммунистического вождя, хотя из остального текста ясно, что в стране антикоммунизм. Непрокаженный, надзирающий за лепрозорием, некто Голем, общественный изгой из-за того, что открыто признает себя марксистом. Это общество с немногими добродетелями и многими пороками, наполненное коррупцией в жизни общественной и цинизмом - в жизни частной. В конце концов, это может быть любая система: даже советское общество, о чем Стругацкие были, очевидно, в курсе, преследовало евреев и интеллектуалов. Можно указать на эту многозначность как на одну из причин, по которым эта книга никогда не была опубликована в СССР. Другой многозначный и, возможно, противоречивый момент - персонажи, особенно главный герой. Если осторожный, расслабленный Горбовский и его товарищи не были достаточно героическими для критиков "холодного потока", они были ангелами по сравнению с пьянствующим, ухаживающим за женщинами, сардоническим Виктором Баневым. С начала романа мы видим его как интеллектуала-диссидента, долго ведущего персональную кампанию против господина Президента. Он не патриотичен и настроен антивоенно (хотя и награжден за героизм во Вторую мировую войну), он постоянно пьян и находится в чисто физиологической связи с социально активной медсестрой, Дианой. Его речи зачастую богохульны, жестоко ироничны и даже мизантропичны. Хотя в основе драчливой баневской индивидуальности лежит настоящее стремление к справедливости и натуральное отчаяние из-за того, что человечество не способно подняться над животным эгоизмом и недальновидностью. Постоянный мизантропизм Виктора так противоположен гуманному оптимизму ранних персонажей, подобных Горбовскому и Жилину, но его корни там же - в заботе о благоденствии человечества; Виктору Баневу же, впрочем, не хватает марксистской уверенности в остальных. Поэтому он более сложная и интересная фигура, нежели его предшественники. Хуже его собутыльники, безнадежный алкоголик Квадрига, художник, продавшийся системе, и санитарный инспектор Павор. Их диалоги, большей частью, обычно в компании с вышеупомянутым Големом, ироничны, циничны и грубы, но среди острот и непристойностей делаются удивительно серьезные наблюдения. В один момент, например, Павор излагает теорию о биологическом и идеологическом банкротстве человечества, "кучи гниющего дерьма". Многое из того, что он говорит, хотя и мизантропно, выглядит верным, пока иеремиада не скатывается к тайному фашизму, завершаясь предложением об уничтожении масс. Вскоре после того Голем открывает Виктору, что Павор фактически правительственный агент, следящий за мокрецами и всеми, кто с ними связан. Позже в романе Виктор предпринимает открытые, хотя и неоднозначные с точки зрения морали действия, сдав Павора военной разведке, защищающей мокрецов для собственных зловещих целей, затем стоит рядом в то время как его арестовывают и уводят. Больше Павор не появляется. Даже принятие моральных обязательств не делает человека в этом коррумпированном мире свободным от закона джунглей. Грубость действия, персонажей и диалогов в романе подтверждается следующей сценой: здесь Виктор проталкивает свою дочь Ирму к номеру своей подруги Дианы, через толпу шлюх, пошляков, развратников; хуже всего из последних пьяный парламентарий Росшепер. Когда он адресует Ирме непристойное замечание, Виктор сбивает его с ног и подтаскивает девочку к двери Дианы. "Он бешено застучал, и Диана немедленно откликнулась: "Пошел к чертовой матери! - заорала она яростно. - Импотент вонючий! Говнюк, дерьмо собачье!" "Диана! - рявкнул Виктор. - Открывай!" Диана замолчала, и дверь распахнулась. Она стояла на пороге с импортным зонтиком наготове. Виктор отпихнул ее, втолкнул Ирму в комнату и захлопнул за собой дверь. - А, это ты, - сказала Диана. - Я думала, опять Росшепер. - От нее пахло спиртным. - Господи! - сказала она. - Кого ты привел? - Это моя дочь, - с трудом сказал Виктор. - Ее зовут Ирма. Ирма, это Диана. Он смотрел на Диану в упор, с отчаянием и надеждой. Слава богу, кажется, она не пьяна. Или сразу протрезвела. - Ты с ума сошел, - сказала она тихо. - Она промокла, - проговорил он. - Переодень ее в сухое, уложи в постель, и вообще... - Я не лягу, - заявила Ирма. - Ирма, - сказал Виктор. - Изволь слушаться, а то я сейчас кого-нибудь выпорю... - Кое-кого здесь надо бы выпороть, - сказала Диана безнадежно." Многозначность декораций, персонажей и морали созвучна с многозначностью темы романа. Она, в свою очередь, связана с фундаментальной природой и личностью мокрецов. Рано в повествовании выясняется, путем сообщения об их контроле климата и показа детей, ставших вундеркиндами под руководством мокрецов, что эти мокрецы, хотя и человеческого происхождения, нечто больнее, нежели люди. "Желтая проказа" - не столько болезнь, сколько черта, примета их принадлежности к суперменам. Другие приметы этого вышеупомянутые эмоциональная холодность и надменность. Их бесчувственность к человеческой жизни вокруг них, за примечательным исключением молодежи, распространяется даже на преследующих их головорезов; они полностью не заинтересованы в наказании обидчиков. Они холодно, даже жестоко, рациональны и, видимо, учат детей быть такими же. Открытие Виктором этого факта очень персонально и связано с тем моментом, когда дети - через его дочь Ирму - попросили его выступить у них в школе. Вопросы и ответы, полученные им от юной аудитории, совсем не такие, каких он ожидал; хотя они говорят об уважении к нему, они беспощадны в их неприятии "крутых" героев и современной этики, показанных им в его произведениях. Они спрашивают об его мыслях относительно прогресса и справедливости, в терминах, которые он полагает оскорбительными. Но он не может перестать чувствовать - и бояться - что эти дети в чем-то правы. Они не заботятся об ошибках прошлого или о строительстве на них будущего. Они хотят полностью отвернуться от старого порядка и начать заново. В один момент, застыв перед слушателями, Виктор спрашивает себя: "Неужели все-таки настали новые времена?... Кажется, будущему удалось все-таки запустить щупальца в самое сердце настоящего, и это будущее было холодным, безжалостным...". Это - проблема, которая преследует главного героя на протяжении всей финальной конфронтации старого мира и нового - в девятой главе (из 12). После внезапного исчезновения детей жители города, ведомые полицией и горсткой золоторубашечников - фашистских головорезов, собираются у входа в лепрозорий. Сначала они не могут войти внутрь колонии из-за колючей проволоки и вооруженных солдат, окружающих ее. Как раз когда похоже на то, что солдаты могут быть сметены толпой, над непрерывным дождем раздается богоподобный голос, голос "как гром... со всех сторон сразу... словно говорил кто-то огромный, презрительный, высокомерный, стоя спиной к шумевшей толпе, говорил через плечо, отвлекшись на минуту от важных дел ради этой, раздражившей его, наконец, пустяковины". Он объясняет, спокойно, но убедительно, что дети ушли по собственной воле, "потому, что вы стали окончательно неприятны. Не хотят они жить больше так, как живете вы и жили ваши предки". Лекция еще немного продолжается, после чего Голос приказывает всем идти домой, подкрепляя приказание убедительным толчком холодного, сырого порыва ветра. И люди, деморализованные, уходят. Виктор встречает этот эпизод со смешанными чувствами. С одной стороны он принимает унижение фашистов и толпы; с другой - он сам был частью толпы расстроенных родителей - Ирма ушла к мокрецам - и, вспоминая, находит весь инцидент оскорбительным. Мокрецы, как сверхлюди, еще более безжалостны, нежели дети, перед которыми выступал Виктор. Виктор напоминает себе, что, хотя человечество превратило мир в хаос, в человеческих взаимоотношениях была теплота, которую не может заменить никакая система, основанная на строгом разуме. У мокрецов, по-видимому, нет человеческих чувств, включая сексуальные, и Виктор не может вынести мысли о таком мире, хотя он и признает его достоинства. Он пытается решить на месте, он - за мокрецов или против? Против них - их элитарность, их "жестокость, презрительность, физическое уродство". В их пользу свидетельствует то, их поддерживают те, кого Виктор больше всего любит и уважает - Голем, Диана, Ирма и другие интеллигентные молодые люди. Мокрецы также и сверхинтеллектуалы, и похоже, что они максимально учитывают интересы детей. Мокрецы, конечно, "гадкие лебеди", более развитая форма вида, но - обратно сказке Андерсена - менее привлекательная, чем тот утенок, из которого она появилась. В самом деле, ближе к концу романа Голем неоднократно обращается к Виктору, называя его "прекрасным утенком", то есть более привлекательным с человеческой точки зрения, хотя и менее развитым существом. Как сверхлюди, мокрецы настолько превосходят человечество, от которого они произошли, что они, в сущности, стали чужими - с чужим умом, взглядами и возможностями. В этом случае их истинную природу и цели трудно, если вообще возможно, понять обычному человеку. Эти существа катализаторы будущего, но это будущее достигается только путем отказа от старого человечества, со всеми его пороками и добродетелями. Как Голем замечает, "он изменит себя... Природа не обманывает, она выполняет обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы". Когда в финале романа население бежит из города, Виктор остается, чтобы увидеть новый порядок. Это не похоже, как он опасался, на нацистский Новый Порядок, безжалостное замещение одной группы другой. Вместо того прекращается дождь, выглядывает солнце, и город попросту испаряется. От мокрецов не осталось и следа, но Ирма и ее друг Бол-Кунац, неожиданно и преждевременно повзрослевшие, идут рука об руку через новую весну. Ирма играя целится из палочки в высоко пролетающий реактивный истребитель, в то время как он исчезает в лучах солнца. Виктор признает, что к новому миру он относится хорошо, хотя и напоминает себе - в последней строке книги что он не принадлежит этому миру. Вспоминается аллюзия, присутствовавшая ранее в книге: он как искалеченный мальчик, оставшийся после того, как Пестрый Флейтист увел детей в рай. "Гадкие лебеди" предлагают необычное решение проблемы разделения утопических надежд человечества и его очевидно неизлечимой слабости. Даже в работе, подобной "Трудно быть богом", человеческое будущее выглядит жизнеспособным, хотя только путем тяжелой борьбы человек может улучшить себя. В романе "Гадкие лебеди", как и, до некоторой степени, в романе "Улитка на склоне", известное нам человечество просто удаляется из картины. Можно предположить, что это - метафорическое изображение революции, предрекаемой марксистской теорией, хотя в каждом случае новый порядок представляет собой не торжество масс, а их полное лишение гражданских прав, проводимое более-чем-человеческой элитой. В романе "Гадкие лебеди", по крайней мере, эта чистка встречает квалифицированное одобрение главного героя, и, тем самым, авторов. Виктор Банев представляет собой конец линии, восходящей к "Трудно быть богом": интеллектуал, заменивший Простого Человека как народный герой и выразитель утопической мысли. К сожалению, как интеллектуал, он слишком осведомлен о способности человека к падению, чтобы принять прогресс на веру. Стругацкие тоже, естественно. Роман, с его моральной многозначностью и тематической цельностью, с его яркими, реалистичными персонажами, - дань современной литературе, равно как и примечательное произведение в жанре научной фантастики. То же можно сказать и о коротком романе "Пикник на обочине", опубликованном на языке оригинала в 1972 г. и позже на английском - как "Roadside Picnic". Он также описывает встречу человечества с чуждым разумом и используемые методы проб и ошибок для того, чтобы понять его. Действие романа происходит в канадском городке Хармонте, в описании которого Стругацкие наиболее близко подошли к открыто американскому поселению. Хармонт - одно из шести мест, разбросанных по всему миру, где произошло "Посещение" инопланетянами, которые появились и ушли, и их никто не видел, но они оставили артефакты - следы своего посещения - в Зонах с четко очерченными границами. Зоны полны гротескных опасностей для неосторожных посетителей, и даже для осторожных "сталкеров", полагающихся на себя воров, проникающих нелегально на чуждую территорию и тайно похищающих предметы для последующей продажи на ненасытном черном рынке. Главный герой, Рэд (от Рэдрик) Шухарт - такой сталкер. В первый раз мы видим его молодым лаборантом, работающим в исследовательском институте, расположенном рядом с хармонтской Зоной, но уже с криминальным прошлым за "сталкерство". Мы видим его в этой главе наиболее самоуверенным и дерзким, когда он ведет своего начальника, ученого Кирилла, и другого новичка в Зону за специфическим предметом, находящимся в том, что когда-то было гаражом. В этом эпизоде читатель узнает о странных ловушках, ожидающих людей в Зоне. Сначала основной опасностью кажутся неожиданные гравиконцентраты, которые могут расплющить все и всех, попавших на них. Но когда они достигают гаража, Кирилл случайно задевает серебряную паутину, неизвестную Рэду, которая сразу исчезает. С Кириллом все в порядке на всем пути назад в лабораторию, но часом позже он умирает от сердечного приступа. В каждой из составляющих повествование четырех глав мы узнаем больше о чуждых ужасах Зоны, хотя мы не знаем (как, впрочем, и персонажи) об истинном назначении космического мусора. Среди экземпляров, которые Рэд выносит из Зоны во второй главе, например, присутствуют "булавки" (маленькие шипы, вспыхивающие светом), "пустышки" (состоящие из двух дисков, которые отстоят на постоянное расстояние в полметра, причем между дисками ничего нет), и маленькое кольцо, которое, если его раз крутнуть, будет крутиться бесконечно. Эти и другие артефакты "профильтровываются" через управляемый насилием преступный мир и заканчивают свой путь в руках ученых, частных коллекционеров, большого бизнеса, военных и любых, кто может заплатить за них. Некоторые образцы, как, например, маленькая батарейка, размножающаяся и в которой никогда не кончается энергия, нашли широкое коммерческое использование. Некоторые, как горящая синяя субстанция, названная "ведьмин студень", растворяющая все, к чему ни прикоснется, обладают пугающим потенциалом. Большая часть артефактов остается полной загадкой. Как замечает один из персонажей, даже в тех случаях, когда человек находит применение для внеземных технологий, он, вероятно, "забивает микроскопами гвозди". Есть и побочные эффекты Зоны, никак, по-видимому, не связанные с ее артефактами. Один из них - воскрешение трупов на городском кладбище. Другой, еще менее объяснимый, - то, что когда кто-то из жителей Хармонта, живший там в момент Посещения, переезжает жить в другое место, его новое место жительства начинает страдать от полосы беспрецедентных несчастий. Еще одним эффектом являются мутации у детей сталкеров, каковые мутации обязаны своим появлением не радиации. Дочь Рэда, например, родилась покрытой густой бурой шерстью, за что и была прозвана Мартышкой. Во всем остальном она выглядела нормальным ребенком, но к третьей главе, когда она стала подростком, она потеряла дар человеческой речи и разума; она превратилась практически в обезьяну. К тому времени Рэда настигли и другие последствия жизни рядом с Зоной: он провел несколько лет в тюрьме за сталкерство, новый закон запрещает ему, как и любому другому обитателю города, переселение, труп отца Рэда переселился к ним, присоединившись к их странной семье. Один из худших вредных эффектов Посещения заключен не во всем чуждом, как раз наоборот. Это слишком человеческая жажда наживы, злоупотребления и эксплуатации. Заметной чертой романа является иерархия воров, гангстеров и прочих посредников, окружающих главных героев, со связями в респектабельном мире чиновников, ученых и работников военно-промышленного комплекса. Как уже было замечено ранее (когда речь шла о таких произведениях, как "Стажеры" и "Трудно быть богом"), гангстеризм, по марксистской мысли, тесно связан с капитализмом; поскольку оба связаны с аккумуляцией материального богатства за исключением остальных ценностей, первый считается просто формой второго. Эта связь очевидна в поведении Рэда, его коллег и людей, с которыми он контактирует. Сталкеры - Рэд и другие - выполняют свою функцию - крадя и делая доступными инопланетные артефакты, классический случай спроса и предложения. В этом мрачном, опасном бизнесе мало славы; единственная реальная награда - наличные. За них Рэд рискует погибнуть или подвергнуться мутации, рискует свободой и потомством. К последней главе книги почти все его собратья-сталкеры в Хармонте встретили ужасный конец: главный, безжалостный уцелевший и по заслугам названный Стервятником Барбридж потерял ноги в "ведьмином студне", а его подручного, некогда красивого молодого человека, превратил в скрученный обрубок феномен Зоны, известный как "мясорубка". Цена, которую платит сам Рэд, подводится в завершающей сцене третьей главы, когда предприниматель Нунан посещает мрачную семью Рэда, и, среди вымученного веселья, обнаруживает себя за столом в компании с Рэдом и "муляжом" его отца. "Нунан принялся рассказывать про институтские дела, и пока он говорил, у стола рядом со стариком неслышно возникла Мартышка, постояла, положив на стол мохнатые лапки, и вдруг совершенно детским движением прислонилась к муляжу и положила голову ему на плечо. И Нунан, продолжая болтать, подумал, глядя на эти два чудовищных порождения Зоны: господи, да что же еще? Что же еще нужно с нами сделать, чтобы нас наконец проняло? Неужели этого вот мало?.." Ничто не останавливает жажду наживы, и в четвертой, заключительной, главе мы видим "крутого" Рэдрика Шухарта, идущего в Зону с сыном Стервятника Артуром (родившимся еще до Посещения), чтобы добыть "высший приз" полулегендарный артефакт, известный местным сталкерам как "Золотой Шар". По распространенному поверью, этот шар, который видел, вероятно, только Стервятник, может исполнить все желания владельца. Таким образом, это совершенный символ человеческой алчности. Чтобы достичь его, Рэд и Артур проходят через ад, увертываясь от всех знакомых опасностей, сгорая заживо под блуждающим тепловым пятном, пробираясь сквозь вонючую зеленую грязь под фиолетовыми молниями, и наконец подойдя к старому карьеру, в котором лежит Золотой Шар, а где-то рядом - невидимая "мясорубка". Тут Рэд демонстрирует, насколько хорошо он выучил уроки своего мира: используя метод Стервятника, он позволяет ничего не подозревающему Артуру бежать прямо в жестокие объятья "мясорубки". "А мальчишка все спускался, приплясывая по крутому спуску, отбивая немыслимую чечетку, и белая пыль взлетала у него из-под каблуков, и он что-то кричал во весь голос, очень звонко, и очень весело, и очень торжественно... А потом он вдруг замолчал, словно огромная рука с размаху загнала ему кляп в рот. И Рэдрик увидел, как прозрачная пустота, притаившаяся в тени ковша экскаватора, схватила его, вздернула в воздух и медленно, с натугой скрутила, как хозяйки скручивают белье, выжимая воду. Рэдрик успел заметить, как один из пыльных башмаков сорвался с дергающейся ноги и взлетел высоко над карьером. Тогда он отвернулся и сел." Когда путь оказался освобожден, Рэд доходит до Золотого Шара - один. Пытаясь сформулировать свое желание, он разрывается между собственными мечтами и яростным осознанием страданий, через которые каждый проходит, чтобы выжить и обрести независимость. Он чувствует отвращение к закону джунглей, превратившему его в животное и угрожающему превратить в раба. "Господи, это ж каша, каша!" - он говорит себе. В конце, не способный придумать что-то еще, он может только повторить последние слова Артура, которые тот выкрикнул перед тем, как попасть в "мясорубку": "СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!". Это последние слова романа. Мы никогда не узнаем, смог ли Золотой Шар выполнить подобное желание. Само это желание, при внимательном рассмотрении, многозначно. Хотя оно демонстрирует степень альтруизма, не виданную нигде ранее в романе, оно показывает и недостаток возвышенных надежд на человечество, выраженных в других работах. Одного счастья недостаточно: у электронных наркоманов-гедонистов из романа "Хищные вещи века" оно было. Везде, по Стругацким, людям требуется полезная работа, мудрость, хорошие институции, социальный и научный прогресс. На одном уровне, последнее желание Рэда отчаянный крик изначально хорошей человеческой натуры, разрушенной деструктивными и дегуманизирующими ценностями общества. Из всех работ Стругацких "Пикник на обочине" сильнее всего критикует капиталистическую этику. Далее, он критикует, не прибегая к полемизму ранних работ; точка зрения обосновывается показом, а не рассказом. Являясь по структуре приключенческо-тианственной историей, роман, тем не менее, функционирует и как история о морали, сопровождая знакомый смысл несколькими беспокоящими штрихами и открытым финалом. В повествовании явно не хватает утопических мечтаний, присутствовавших в других работах; даже последнее желание Рэда не предлагает программу для будущего. В дополнение, здесь нет решения проблемы того, что люди неумело и эгоистично обращаются со следами контакта; на самом деле, можно предположить - по крайней мере, один персонаж романа так и поступает, - что пришельцы сами поступили эгоистично и неподходящим образом, оставив на Земле свой опасный мусор. В статье про парадигму волшебной сказки в творчестве Стругацких Чисери-Ронэй уделяет заметное внимание этому короткому роману. Он выдвигает предположение, ранее высказанное Станиславом Лемом, что это произведение можно отнести к "антиволшебной" сказке, отражающей потерю Стругацкими той веры в утопические надежды, которая делала волшебную сказку подходящей моделью для советской литературы. С другой стороны, этот критик считает, что отчаянное желание Рэдом всеобщего счастья показывает, что утопические побуждения остаются; то, что Стругацкие не показывают исполнения желания Рэда, заставляет его предположить (практически одного из тех, кто анализировал это произведение), что оно может, в соответствии с мотивом волшебной сказки, исполниться. Лем в статье про "Пикник на обочине", опубликованной в "Microworlds", видит это пересечение с волшебной сказкой как ненамеренное и как порок для научной фантастики. Большая часть его работы отдана разбору научных деталей Посещения, в ходе которого он оспаривает впечатление, оставленное романом, что просто не подумав оставили свой опасный мусор, чтобы человечество наткнулось и неправильно его использовало. Он разочаровывающе заключает, что "обеим сторонам не следует верить. Люди соглашаются использовать подарок только самыми простыми и саморазрушительными способами, поскольку такова человеческая природа; а убийственное равнодушие Дарителей к человечеству обуславливается тем, что существам с высоким интеллектом абсолютно наплевать на тех, кто стоит на более низком уровне развития". Это выступление выглядит особенно странным, если учесть, что его автор в "Восьмом путешествии" Ийона Тихого (из "Звездных дневников") показал, как человечество отказалось от приема в галактическую конфедерацию, поскольку его эволюция началась и испорченного содержимого инопланетного рефрижератора, попавшего на Землю. Возможно, Лем полагает такие моменты допустимыми в сатире, но не в серьезных работах, подобных роману "Пикник на обочине". В то время как Лем в общем полагает данный роман превосходящим значительную часть научной фантастики, он также разочаровывается в склонности Стругацких к социальным и политическим обсуждениям. В своей беллетристике Лем имеет дело в основном с научными и метафизическими проблемами, основанными на трудности понимания космоса эмпирическими средствами. В "Солярисе", например, земные ученые пытаются понять инопланетную форму жизни, состоящую из океана нейтрино, покрывающего отдаленную планету. В конце все их теории отражают автоматический и неподатливый антропоцентризм. Как один циничный и лишенный иллюзий ученый формулирует: "Мы только ищем людей. Нам не нужны другие миры. Нам нужны зеркала". Внутренняя человеческая неспособность понять чуждое - одна из главных (может быть, единственная главная) темя творчества Лема 1960-1970-х годов, периода, когда Лем был одним из самых читаемых и покупаемых авторов в Советском Союзе и оказал явное влияние на Стругацких. В самом деле, воскресшие трупы "Пикника..." могут быть обязаны чем-то "Расследованию" Лема, описывающему бесплодные усилия детективов и ученых понять причины необъяснимого нашествия оживленных трупов. Из романа "Пикник на обочине" ясно, что человечество полностью неспособно понять чуждое, и попытки понимания уничтожаются человеческой слабостью и антропоморфизмом - тенденцией видеть человеческое лицо, отраженное в космосе. Чисери-Ронэй заходит так далеко, что предполагает, что пришельцы показывают нам человечество будущего, отрицательную альтернативу положительному прогнозу, данному в "Какими вы будете". Влияние Лема даже более заметно в романе 1976 года "За миллиард лет до конца света" (что буквально переводится как "A Billion Years Before the End of the World", но было опубликовано на английском языке как "Definitely Maybe"). Снова основным движителем сюжета выступает противостояние человечества и непознанного. Как и в романе "Пикник на обочине", место действия четко определено, что вообще-то редкость для тех произведений Стругацких, где действие происходит на Земле. В этот раз ареной действия выступает Ленинград необычно жарким летом близкого будущего. Главный герой, некто Малянов, подобно Б.Стругацкому, астрофизик. Роман состоит из 12 глав, сложенных из 21 "отрывка", начинающихся и кончающихся in medias res, что придает повествованию торопливый, неопределенный характер лихорадочного сна. В начале истории мы видим Малянова на грани научного открытия, связанного с искривленным пространством. Его мысли и вычисления, впрочем, часто прерываются беспокоящими телефонными звонками (все попадают не туда), затем доставкой дорогого анонимно оплаченного продуктового заказа напитков и деликатесов. В конце первой главы ему наносит визит перкрасная юная женщина, утверждающая, что она - подруга уехавшей на отдых жены Малянова; хотя он и ведет себя пристойно, все же это отвлекает. Другие помехи появляются вскоре за этой: ночной визит загадочного соседа по фамилии Снеговой, испуганный, двусмысленный звонок от маляновского друга Вайнгартена, кафкианское появление рано утром трех милиционеров, обвиняющих Малянова в убийстве Снегового. Кусочки головоломки начинают складываться, когда Вайнгартен заходит к Малянову с неким Захаром Губарем и плохо ведущим себя мальчиком последнего. Похоже, что Вайнгартену, биохимику, стремящемуся к Нобелевской премии, нанес визит маленький человечек, утверждавший, что он - пришелец, и предостерегавший Вайнгартена от продолжения его исследований. Работа Губаря, изобретателя, была успешно остановлена неожиданным нашествием всех женщин, которых он когда-либо знал в своей жизни, причем одна из них оставила вышеупомянутого мальчика, предположительно, его внебрачного ребенка, а заодно и предупреждение, аналогичное сделанному Вайнгартену. Вывод кажется однозначным: кто-то или что-то пытается прекратить их исследования, управляя их личными жизнями. В этот круг Вайнгартен также втягивает некого Глухова, ориенталиста (подобно Аркадию Стругацкому), который не мог работать из-за мучительных головных болей, и Вечеровского, математика, знакомого всем. Последний пытается бесстрастно и логично решить проблему и в результате утверждает, что решения нет до тех пор, пока они придерживаются мнения, что попали в зону внимания инопланетного заговора. Глухов предлагает всем оставить их исследования, как сделал он, и наслаждаться жизнью, что бы это ни значило - вино, природу или телевизор. До этого момента Малянов был настроен скептически, не желая поверить, что он и остальные были выбраны для преследования. Он считает, что его скептицизм подтверждается прагматической реакцией Вечеровского - до тех пор, пока Вечеровский сосредоточен на предпосылке: "Кто производит давление?", а не на результате: "Как вести себя под давлением?". Глухов фактически сдался, он только раздавленное, искалеченное напоминание о человеке, каким он когда-то был. Застрелившийся Снеговой, специалист по ракетам, тоже, по-видимому, сломался под давлением. Вместо гипотезы Вайнгартена о сверхцивилизации, вмешивающейся в их работу, Вечеровский предлагает менее антропоцентрическую интерпретацию событий: природный закон "гомеостазиса", действующий во Вселенной и предотвращающий превращение цивилизаций в сверхцивилизации, угрожающие существованию мироздания. Вечеровский критикует теорию Вайнгартена в терминах, напоминающих Лема. Не только идея сверхцивилизации слишком человеческая, это типично антропоцентристский подход - полагать, что человечество на настоящей ступени развития способно угрожать какой-либо сверхцивилизации, достойной этого названия. Так готовно находить антропоморфный ответ на их проблему значит попасть в старую ловушку: "От бога отказались, но на своих собственных ногах, без опоры, без какого-нибудь костыля стоять еще не умеем. А придется! Придется научиться. Потому что у вас, в вашем положении не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет!" Какая бы сила ни действовала, вопрос - как замечает Вечеровский - спорный. Когда Малянов пытается бороться, вернувшись к своим вычислениям, события обрушиваются лавиной: жена возвращается, вызванная тревожной телеграммой, полностью выросшее дерево неожиданно появляется во дворе, и Малянов получает телеграмму, напоминающую о возвращении сына на следующий день. Последние строки телеграммы зловещи: "БОБКА МОЛЧИТ НАРУШАЕТ ГОМЕОПАТИЧЕСКОЕ МИРОЗДАНИЕ ЦЕЛУЮ МАМА". После этого Малянов собирает свои заметки, кладет их в папку и относит их к Вечеровскому на хранение - как уже сделали Вайнгартен, Губарь и Глухов. Квартира Вечеровского выглядит так, словно в ней взорвалась бомба, и в первый раз Малянов понимает, что Вечеровский тоже "под давлением". Математик выбрал: продолжать борьбу и искать других людей, согласных на это. Он не ждет победы над Гомеостатическим Мирозданием при своей жизни, но, как он замечает, "До конца света еще миллиард лет, говорит он. Можно много, очень много успеть за миллиард лет, если не сдаваться и понимать, понимать и не сдаваться". После многозначных финалов нескольких последних произведений, этот элемент надежды посреди отчаяния напоминает ранние работы, например, повесть "Далекая Радуга". Хотя сама по себе гипотеза Гомеостатического Мироздания интригующа и занимательна, западный читатель не может не увидеть второй смысл романа. События и значительная часть риторики предполагают параллели с интеллектуальной жизнью в полицейском государстве. Вечеровский сам выражает эту возможность, когда предполагает, в шутку, что его товарищи стали жертвами "милиционера с аберрациями поведения". Прямее указывает непрерывное преследование, испытываемое персонажами, преследование, не только не дающее им работать, но и ведущее к духовному и физическому уничтожению их. Особенно мучительно, в этой связи, то, что Малянов говорит о себе после капитуляции. "Вернулся ужас, стыд, отчаяние, ощущение бессилия, и я с невыносимой ясностью осознал, что вот именно с этого мгновения между мною и Вечеровским навсегда пролегла дымно-огненная непроходимая черта. Да и Вайнгартена с Захаром я никогда больше не увижу. Нам нечего будет сказать друг другу, неловко будет встречаться, тошно будет глядеть друг на друга и придется покупать водку или портвейн, чтобы скрыть неловкость, чтобы не так тошнило... Бобка будет жив-здоров, но он уже никогда не вырастет таким, каким я хотел бы его вырастить. Потому что теперь у меня не будет права хотеть. Потому что он больше никогда не сможет мной гордиться". Такова действительно может быть изоляция интеллектуала в жестко контролируемом социуме. Относиться к этому произведению только как к умной и тайной атаке на советскую систему, впрочем, значило бы редуцировать ее. Роман воспринимается во всей полноте, только если его рассматривать в контексте развития творчества Стругацких. "За миллиард лет до конца света" берет внутренний консерватизм человеческих институций, включая советские, и проецирует его на космос. В то время как в более ранних работах - почти во всех - от "Трудно быть богом" до романа "Гадкие лебеди" - индивид находится в конфликте со своим социумом, здесь он противостоит целому мирозданию, мирозданию, которое, как и рассматривавшиеся везде бюрократические структуры, сохраняет себя ценой отказа от прогресса. Если само мироздание имитирует негибкость управленческих структур, может быть, утописта можно простить за безрезультатность и даже отступничество. Он безнадежно проигрывает в численности. В конечном счете, все объяснения, предложенные персонажами для событий романа - конструкты человеческого разума, и уже потому, по Лему, обреченные на ошибочность. Сходны темы и остальных произведений 1970-х годов, хотя в них отсутствуют политические и идеологические аллюзии. Остается только горсточка космических тайн в духе Лема, которым не хватает глубины и резонанса таких произведений, как "Гадкие лебеди", "Пикник на обочине" и в чем-то более причудливый "За миллиард лет до конца света". Две работы из вышеупомянутых - "Отель "У погибшего альпиниста"" ("Hotel "To the Lost Mountaineer"", 1970) и "Малыш" ("The Kid", 1973). Это повести, в первой рассказывается о таинственных событиях, которые в финале, несколько торопливо, объясняются действиями роботов; в ней присутствуют незначительные упоминания Горбовского и других персонажей ранних работ. Вторая, опубликованная на английском как "Space Mowgly", показывает ребенка, выращенного, подобно хайнлайновскому Валентину Майклу Смиту, инопланетянами; загадки, окружающие "малыша", очевидно связаны со Странниками, древней расой, часто упоминаемой в ранних работах Стругацких. Самое новое произведение авторов (рассматриваемое в данной работе) также принадлежит к этому жанру космических тайн, хотя оно длиннее и не столь тривиально, как вышепоименованные две повести. Это "Жук в муравейнике", опубликованный на английском как "Beetle in an Anthill". Подобно другой поздней беллетристике Стругацких, рассматриваемой в этой главе, он затрагивает проблемы трагического заблуждения человека относительно неизвестного. Один из сюрпризов этого произведения состоит в том, что оно помещено в вымышленные миры сразу нескольких ранних работ; в мире Горбовского и Комова действуют герои романа 1971 года "Обитаемый остров". Такая смесь миров действует только в том случае, если не обращать внимания на события ранних работ, особенно на тот факт, что Максим Каммерер, герой и рассказчик в романе "Жук в муравейнике", был суперменом в романе "Обитаемый остров", то есть представлял стадию развития человечества, только предсказанную, не присутствующую в романе "Полдень, XXII век (Возвращение)". В "Жуке..." нет ничего от Максима, который мог выдерживать радиационное облучение и выживать после смертельных ранений. И Земля интриг и подозрений, на которой происходит действие, едва ли та утопическая Земля, описанная в ранних произведениях. Может быть, это художественное неправильное суждение было попыткой Стругацких обратиться к их оригинальному фантастическому миру, как они сделали в повестях "Отель "У погибшего альпиниста"" и "Малыш", где моральные и политические несомненные факты яснее, чем в их более зрелых произведениях. С другой стороны, "Жук в муравейнике" не содержит прежнего оптимизма - как раз наоборот. Будучи изначально приключенческой историей, которой не хватает литературного изящества, скажем, романа "Гадкие лебеди", он провозглашает более мрачный взгляд на человечество. На самом деле в нем нет даже того слабого проблеска надежды, который есть в таком безысходном произведении, как "За миллиард лет до конца света". Книга включает в себя, в первую очередь, повествование от первого лица, излагаемое Максимом Каммерером, уже больше не наивным идеалистом из "Обитаемого острова", а агентом, работающим в бюро, которое контролирует "прогрессоров" - земных оперативников, которые ускоряют исторический прогресс на других планетах. Странник, высокопоставленный прогрессор, которого Максим встретил на планете, описанной в "Обитаемом острове", стал начальником Максима, называемым вызывающе не марксистским титулом "Экселенц". Он посылает Максима на задание столь секретное, что Максим не знает, какова его реальная цель; он знает только, что ему надо установить местонахождение прогрессора по имени Лев Абалкин. Подробности максимовой охоты на человека перемежаются в трех местах отрывками (длиной в главу) из отчета Абалкина о расследовании на планете, гуманоидное население которой было уничтожено негуманоидными пришельцами. Странники, опять, очевидно, вмешались, чтобы спасти людей от уничтожения другой расой, путем переправки их в другое измерение. Странники оказываются центром тайны, окружающей Льва Абалкина. Когда преследование человека по всему миру не приносит Максиму иных плодов, кроме информации о том, что Лев Абалкин вернулся на Землю и что антисоциальные тенденции его детства проявились ярче, Максим настаивает, чтобы Экселенц проинформировал его о причинах розыска. Выясняется, что Абалкин - один из нескольких людей, выросших из человеческих эмбрионов, , оставленных Странниками на планете, на которой никогда не было гуманоидной жизни. Абалкин, как и остальные, подобные ему, до недавнего времени не знал о своем происхождении, и возвращается на Землю, чтобы найти ответы на некоторые вопросы. Экселенц, наряду с остальными, боится целей, преследуемых Странниками при помещении в земную популяцию этих искусственных существ. С другой стороны, выдвигается предположение, что цели Странников могут быть аналогичны целям школьника, помещающего жука в муравейник только для того, чтобы посмотреть, что будет. Эта теория поддерживается не только заголовком книги, но и значком, появившимся на руке Абалкина, когда тот был подростком, значком, напоминающим кириллическую букву "Ж". "Ж" - первая буква слова "жук". В конце концов никто не может точно знать, что кроется за действиями инопланетян. Один из персонажей выражает проблему формулировкой, напоминающей опять о Леме: "И никогда ничего не придумаем, потому что самые умные и опытные из нас - это всего-навсего люди". Неуничтожимой метке на руке Абалкина, подобно меткам на руках остальных искусственных человеческих существ, соответствует значок на одном из нескольких монетовидных артефактов неясного назначения, найденных вместе с эмбрионами. Эти предметы, известные компетентным людям (например, Экселенцу) как "детонаторы", спрятаны в хранилище Музея Внеземных Культур. Там и встречаются все главные герои - Максим, Абалкин, бывшая подруга Абалкина, и Экселенц, о котором выясняется, что он когда-то был ученым Сикорски, - в последней главе. Все, включая Абалкина, по-прежнему не знают, какую цель преследовали Странники, создавая эмбрионы. В то время как Абалкин в диком отчаянии ищет детонаторы, надеясь обрести ответ на вопрос о своем существовании, Сикорски стремится остановить его, страшась непредсказуемых последствий. Максим присоединяется к ним как раз в тот момент, когда Сикорски стреляет в Абалкина. Книга заканчивается описанием Абалкина, истекающего кровью, так и не узнавшего о смысле своей жизни, еще одной жертвы человеческого страха перед непознанным. Финал не предлагает никакого утешения, ничего не обещает в будущем. Если считать, что действие повести происходит в мире Полдня, то она отменяет все ранние утверждения о нравственном и интеллектуальном развитии человечества. Хотя роман эстетически менее новаторский, чем лучшие произведения Стругацких конца 1960-х - 1970-х годов, он, по крайней мере, столь же радикален в отрицании единственного позитивистского подхода к человеческой природе и человеческим институциям. С романом "Жук в муравейнике" Стругацкие завершили круг, вернувшись к космосу своих ранних произведений, но в то же время они прошли от марксистского утопизма через многозначный гуманизм к пессимизму, с привкусом отвращения. Патрик Макгайр (Patric McGuire) в своей работе, посвященной творчеству Стругацких и опубликованной в "Critical Encounters II", рассматривает данный роман как выражение общего советского разочарования в марксистских ожиданиях эры Хрущева, наступившего во времена Брежнева. Если это и так, то роман представляет и сопутствующее разочарование Стругацких в потенциале человечества. Любопытно, что реакция советских читателей и критиков на помрачневший мир романа и на его слишком человеческих персонажей оказалась не столь пессимистичной. Владимир Гаков в своем панегирике Стругацким 1982 года увидел Сикорски как "хорошего человека", вынужденного идти против своей совести, чтобы избежать возможной опасности для всего человечества. В интервью, данном Федорову в 1986 году, А.Стругацкий заметил, что члены Владивостокского Клуба любителей фантастики устроили суд над Сикорски и едва оправдали его. Если даже и нет других свидетельств, столь различные реакции показывают, что даже в своей наименее честолюбивой работе Стругацкие по-прежнему могут стимулировать сдержанные противоречия. Человеческая неспособность понять чуждое в работах Стругацких представляет большее, нежели антропоцентрическое ограничение понимания, подобное находимому в произведениях Лема. Как и более политизированные писатели, Стругацкие видят в неприятии чуждого нежелание человеческого разума и духа открыться новому опыту, принять вызов, измениться. Если оглянуться от романа "Жук в муравейнике" на грубую эксплуатацию чуждого в романе "Пикник на обочине", массовое насилие, направленное против чуждого в романе "Гадкие лебеди", бюрократические злоупотребления в таких произведениях как "Улитка на склоне" и "Сказка о Тройке", то видно, как часты эти неудачи в понимании, и как они связаны со слабостью индивида и с негибкостью институций, с недостатком видения, которое включает худшие человеческие тенденции в систему, будь то западный капитализм или восточный коммунизм, исключая лучшее- воображение, гуманизм, стремление к прогрессу. Конечно, и сами пришельцы выглядят - по крайней мере, частично (и это является недостатком) - бесчувственными, надменными, и принципиально не постижимыми. Настолько же обманывающие, сколь и яркий оптимизм ранних работ, поздние произведения выглядят мудрее и честнее, если даже не упоминать, что интереснее тематически и эстетически. "Гадкие лебеди", "Пикник на обочине", и, в меньшей степени, "За миллиард лет до конца света" могут считаться кульминацией писательской карьеры Стругацких.