Глава 4

Фэнтези и сатира

Вслед за успехом "Трудно быть богом" и противоречиями романа "Хищные вещи века", беллетристика Стругацких отклонилась от политической экономики. В период 1964-1968 годов появились четыре большие работы, отказавшиеся от реалистическо-футуристического способа перехода к фэнтези и сатире. Хотя они рассматривают и ранее затрагивавшиеся темы человеческих установлений, людской природы и применимости науки, они делают это в причудливой, даже сюрреалистической манере. Объяснений этому может быть несколько. Как уже говорилось в главе 1, история русской литературы знает достаточно примеров писателей, использовавших фантастику и сатиру, зачастую в сочетании, и наиболее часто - при обращении к противоречивым политическим и социальным вопросам. В царской России как сторонники системы, так и ее клеветники применяли фэнтези и сатиру; оппоненты существующего строя делали это в надежде избежать риска вовлечения в прямой вызов официальной линии. Для западных критиков является искушением увидеть в отходе Стругацких от реализма их ранних произведений аналогичную попытку избежать неодобрения властей. Аргументом против этой точки зрения может служить то, что эти работы были прямолинейнее в атаках на бюрократический консерватизм и народную апатию, чем что-либо, написанное Стругацкими до этого. Не считая первого из них, эти произведения были теми самыми, вокруг которых усилились критические и идеологические споры, начавшиеся еще вокруг романа "Хищные вещи века". Более общую возможность предположил Иштван Чисери-Ронай-младший (Istwan Csicery-Ronay, Jr.), отметивший в статье, цитировавшейся в главе 1, что научная фантастика Стругацких, и советская "научная фэнтези" в целом никогда не отходила далеко от парадигмы русской волшебной сказки, выделенной в классической работе В.Проппа "Морфология волшебной сказки". Схема Проппа предполагает наличие простого народного героя, покидающего дом в поисках чего-то утерянного, исправления несправедливости или защиты любимой (любимого). В ходе своего путешествия он (или, иногда, она) должен пройти через тяжелые испытания, перехитрить лжегероя или победить негодяя, и вернуться домой - к браку и трону. Революционный ленинизм воспользовался русской волшебной сказкой с ее подчеркиванием победы над могущественными противниками и триумфом обычного человека как моделью для социалистической литературы, что явилось частью его формального одобрения народных искусств. Если в свои ранние утопические произведения Стругацкие умудрились внести этот идеализм волшебной сказки, то их работы в жанре фэнтези конца шестидесятых имеют примесь абсурдности Н.Гоголя и Франца Кафки, или опровергнутой, хотя и официально разрешенной сатиры Ильфа и Петрова и советского журнала "Крокодил". Менее вероятно, что обыкновенные герои Стругацких победят врагов и женятся на принцессах, нежели то, что они обнаружат себя (отнюдь не героически) во власти непонятных и даже чужих сил, не поддающихся их контролю. Из всех этих произведений в жанре фэнтези наиболее близко по духу к мотивам русской традиционной волшебной сказки то, которое было опубликовано первым - "Понедельник начинается в субботу" ("Monday Begins on Saturday"). В основе романа 1965 года лежит исследовательская деятельность далеко на таинственном русском Севере, в Научно-исследовательском институте Чародейства и Волшебства, где свободно смешиваются технические достижения современной науки и древняя магия. Александр Привалов, программист в отпуске, обнаруживает, что пара работников этого НИИ выбрала его; непосредственно вслед за этим он сталкивается со странными феноменами - диковинными голосами, исходящими от зеркала, избушкой, содержащейся ведьмой, которая (избушка) встает ночью на курьи ножки, поющим и рассказывающим сказки котом, привязанным к дереву, на котором сидит русалка, и так далее - все эти феномены известны тем, кто знаком с богатым каноном русского фольклора. Также узнаваема говорящая щука, исполняющая желания; характеристикой современного, мирского человека Привалова служит первая мысль, пришедшая ему в голову при обнаружении способностей щуки - сделать так, чтобы щука провела осмотр машины. Смесь современного и мистического является мотивом, проходящим через всю книгу. Квазирациональные объяснения даются почти всем магическим принадлежностям. Когда Привалов находит под мебелью волшебную палочку, например, появляется некто в сером костюме и предостерегает его от использования ее без надлежащих научных знаний и технического обучения. Аналогично, диван с таинственными свойствами оказывается "транслятором" с невидимым выключателем, спрятанным в его пружинах. К заклинаниям относятся как к научным формулам. Книга кишит такими моментами; слияние и путаница технологии и магии является шуткой, проходящей через все произведение. Причудливо, с оттенком сатиры, мотивируются прочие мотивы книги. Например, различные отделы НИИ носят абсурдные названия, связанные с их целями: Линейного Счастья, Смысла Жизни, Оборонной Магии, Универсальных Превращений и т.д. Некоторые аспекты Института и его работы напоминают об Академии, описанной в третьей книге "Путешествий Гулливера". Основным шарлатаном от науки является некто Амвросий Выбегалло, глава отдела Абсолютного Знания. Выбегалло, с одной стороны, представляет собой забавный архетип пустого руководителя, все подчиненные которого тратят время, беря непрерывные отпуска или воплощая в жизнь проекты типа деления ноля на ноль. Выбегалло также плохой ученый, склонный к показухе для прессы и ставящий бесполезные или вредные эксперименты. Когда мы встречаем его, он занят выведением идеального человека, причем работа дошла до стадии "человека, неудовлетворенного желудочно". Эта модель - совершенный потребитель, который поглощает тонны отрубей и дешевой рыбы в ходе демонстрации Выбегалло аксиомы: счастье проистекает из удовлетворения величайших физических желаний. После того, как эта модель потребителя взрывается дождем отбросов, Выбегалло показывает следующую стадию совершенного человека, "суперэгоцентриста". Этот гуманоид не только поглощает все материальное в округе, но и угрожает, до своего разрушения, подобно черной дыре, свернуть вокруг себя пространство и время. Впрочем, авторы не везде относятся с такой антипатией к этим практикам научного чародейства. В одном длинном серьезном пассаже Привалов говорит о большинстве работников Института, о людях, "которые терпеть не могли всякого рода воскресений, потому что в воскресенье им было скучно. Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было - "понедельник начинается в субботу"". Любопытно, что здесь Привалов восхваляет те самые занятия поиски человеческого счастья, абсолютного знания и смысла жизни, к которым везде относятся с юмором, и делает это в таких выражениях, которые предполагают авторское одобрение его позиции. Этот серьезный, хвалебный момент выглядит несколько неуместным в середине шутливого повествования, но роман в целом представляет собой смесь различных эффектов, некоторые из которых удачнее прочих. Один из лучших эпизодов - карикатура на путешествие во времени, превращающаяся в сатиру на современный жанр научной фантастики. Привалов вызывается добровольцем на испытания машины времени, сконструированной по типу автомобиля - чем-то предвосхищающей Де Лореан из "Назад в будущее", исключая тот момент, что у этой машины оказываются неполадки со сцеплением. Другой недостаток - в том, что она способна путешествовать только в описываемое будущее, изображенное в научной фантастике Востока и Запада. В своем путешествии Привалов, фактически, отправляется в прошлое, чтобы найти будущее. Странствие начинается в классические времена, с двух греческих персонажей, вовлеченных в бесконечный платоновский диалог об утопическом государстве. Будущее развивается в средневековую утопию, когда меняются только здания, а диалог остается прежним. Наконец утопическая литература достигает 19 века, с сопутствующим появлением признаков индустриальной революции, вездесущей машинерии и толп полупрозрачных полуодетых (из-за поверхностного описания) людей. На заре будущего, описанного в XX веке, Привалов обнаруживает себя на движущемся тротуаре - примечательная деталь, напоминающая о символической важности последнего в утопическом "Полдне". Начальный период советской фантастики отмечен людьми в комбинезонах, марширующими и поющими марксистские гимны, а также космическими путешественниками, массово отправляющимися нести революцию к звездам, в то время как их женщины подвергаются глубокой заморозке, чтобы дождаться космонавтов, и все это окружено колышущимися полями пшеницы. Между двумя юношами происходит диалог, полный терминологии, характерной для фантастической макулатуры в гернсбековском духе ("Я нашел, как применить здесь нестирающиеся шины из полиструктурного волокна с вырожденными аминными связями и неполными кислородными группами"), который, как выясняется, не относится ни к чему сложнее велосипеда. Однажды неожиданно появляется серая стена, точно идентифицируемая с железным занавесом. С той ее стороны, на которой находится Привалов, люди продолжают бесконечные образовательные лекции обо всем - от ракетостроительства до музыки, в то время как на западной ее стороне бушует нескончаемая война. Привалов обнаруживает себя, наконец решившись преодолеть стену, окруженным шумным насилием. "Все пять моих чувств были травмированы одновременно. Я увидел красивую блондинку с неприличной татуировкой меж лопаток, голую и длинноногую, палившую из двух автоматических пистолетов в некрасивого брюнета, из которого при каждом попадании летели красные брызги. Я услышал грохот разрывов и душераздирающий рев чудовищ. Я обонял неописуемый смрад гнилого горелого небелкового мяса. Раскаленный ветер недалекого ядерного взрыва опалил мое лицо, а на языке я ощутил отвратительный вкус рассеянной в воздухе протоплазмы." Он спешно возвращается на восток от стены и совершает прыжок во времени, только для того, чтобы обнаружить, к его растущему раздражению, все тот же Пантеон-Рефрижератор, где женщины из советской фантастики ждали своих странствующих в космосе мужчин. "С неба спускался ржавый звездолет в виде шара. Вокруг было безлюдно, колыхались хлеба. Шар приземлился, из него вышел давешний пилот в голубом, а на пороге Пантеона появилась, вся в красных пятнах пролежней, девица в розовом. Они устремились друг к другу и взялись за руки. Я отвел глаза мне стало неловко. Голубой пилот и розовая девушка затянули речь." После прощального взгляда на Запад, который показывает ему картину опустошений, средневековых установлений и враждебных пришельцев, Привалов обнаруживает себя в настоящем - сцепление окончательно перестало работать. В целом это - великолепный образчик манеры творчества Стругацких. Другим занимательным штрихом является тайна, окружающая главу Института Януса Невструева. В сущности, Невструевых двое - А-Янус, молодой, работоспособный, лишенный воображения администратор, и У-Янус, пожилой гениальный ученый. На протяжении всего романа первый из них суетится, поддерживая порядок, в то время как второй упоминается периодически в связи с его исследованиями параллельных миров. Наиболее шокирующей странностью У-Януса является его точное знание ближайшего будущего и полное неведение относительно недавнего прошлого. Эта тайна остается неисследованной и необъясненной до последних глав, когда группа исследователей/магов выясняет, что оба Януса - один и тот же человек, путешествующий во времени назад и вперед. Примечательно, что последние реплики Януса Привалову включают отсылку к некоторым наиболее возмутительным размышлениям о квантовой физике - отрасли науки, соперничающей с древним мистицизмом в нарушении картины мира. К сожалению, искусных и остроумных моментов, подобных вышеупомянутым, может быть недостаточно для поддержания интереса многих западных читателей. Книга преднамеренно расхлябанная, отрывочная, и авторы руководствуются быстрой и временной эффектностью. Как можно ожидать от фэнтези/сатиры, герои двумерны, определяемые отдельными чертами: вежливый Эдик Амперян, грубый Виктор Корнеев, стремительный Кристобаль Хунта, наивный Привалов и т.д. Хотя все читатели Стругацких найдут нечто занимательное в этом романе, ему просто не хватает глубины и проникновения лучших ранних произведений Стругацких, таких, как "Далекая Радуга" и "Трудно быть богом". Поэтому "Понедельник начинается в субботу" несколько разочаровывает. К тому же, многие культурные реалии - традиции, фольклор, сатирические стереотипы и так далее - плохо поддаются переводу. В этой связи заслуживает упоминания то, что советские читатели высоко оценили роман - он занимал второе (после "Трудно быть богом") место среди наиболее популярных произведений фэнтези/НФ в СССР. В 1968 году Стругацкие опубликовали в некотором роде продолжение романа "Понедельник начинается в субботу" - роман "Сказка о Тройке" ("Tale of the Troika"). Этот, гораздо более короткий, роман начинается с того, как Привалов и вежливый Амперян отправляются на неуправляемом лифте посетить редко посещаемый 76 этаж Института. Там существует целый фантастический мир, намеленный Необъясненными Явлениями. Опасность появилась потому, что это место попало в руки троих людей, направленных инспектировать водопровод. К ним присоединился шарлатан Выбегалло (если в английском издании предыдущей книги его фамилия была транслитерирована как "Vibegallo", то в этот раз - в изданиях издательств "MacMillan" 1977 года и "Pocket Books" 1978 года - он назван "Vybegallo") в роли научного консультанта. Это произведение представляет собой в первую очередь сатиру на злоупотребления в области науки и управления. Тройка воплощает в себе Плохих Администраторов, тех, кто жаждет власти как таковой - только ради служения самим себе, что является мишенью для оскорблений в других произведениях Стругацких. В образе Тройки мы видим бюрократическое беззаконие и - между прочим, человеческую недальновидность - в их худших проявлениях. Функция, возложенная Тройкой на саму себя "рационализировать" необъясненные явления, тем самым открывая путь для их "утилизации". Фактически, рационализируя, Тройка просто отметает необъяснимое, демонстрируя в каждом случае нехватку здравого смысла и понимания и желание следовать формам и нормам, не важно, сколь узким или абсурдным. В первом их противостоянии Тройке - на самом деле состоящей из четырех человек - Вунюков (Vuniuko), Хлебовводов, Фарфуркис и Выбегалло - Привалов и Амперян наблюдают рационализацию фиктивного изобретения, пишущей машинки, автоматически отвечающей на вопросы. Правда, это происходит только тогда, когда седой старый изобретатель сидит за клавиатурой. Диалог, который происходит на протяжении этой сцены, напоминает сумасбродный абсурд Кафки, братьев Маркс и "Ловушки-22". Привалов, у которого была заявка на Черный Ящик (из теории информации), в результате получает эту пишущую машинку. Он наблюдает со страданием, как его судьба припечатывается Большой Круглой Печатью; у него больше нет ресурсов после того, как его заявка проштемпелевана. В мире этой бюрократии ничто не может пережить Большую Круглую Печать. Когда они не принимают неудачных решений, или, что чаще, пока они делают это, члены Тройки обманывают в отношении своей позиции. Особенно преуспевают в этом сморщенный педантичный Хлебовводов и свинский Фарфуркис, вечно сражающиеся за благоволение диктатора Вунюкова (Vuniukov). Среди жертв их бюрократической борьбы - Константин, четырехглазый и четырехрукий пришелец с Антареса, который ищет помощи для починки его космического корабля. Хлебовводов и Фарфуркис пытаются использовать Вунюкова, упорно отказываясь признать Константина пришельцем, несмотря на его внешность, достижения инопланетной технологии и его способность читать мысли и летать по комнате. Наконец, никто из этих упрямых, консервативных, близоруких людей не рискнет принять ничего, что не подходит под их узкую концепцию реальности, реальности, ограниченной чистыми стенами их помещения, их сборниками правил и их игрушечными амбициями. Многие моменты предполагают, что, по меньшей мере в части случаев, Стругацкие целью своих колкостей избрали именно советскую бюрократию. В своих попытках одержать верх друг над другом, члены Тройки сваливаются в патриотическую бессмыслицу. Например, однажды, подвергая суровой критике всегдашнего козла отпущения, коменданта Зубо, Фарфуркис обвиняет его в том, что система образования в Колонии Необъясненных Явлений не выполняет своей функции: "Политико-просветительные лекции почти не проводятся. Доска наглядной агитации отражает вчерашний день... лозунговое хозяйство запущено", и т.д. Часто встречается бурлескное отражение бюрократического использования слов "народ" и "борьба", например: "Нынешняя молодежь мало борется, мало уделяет внимания борьбе, нет у нее стремления бороться дальше, больше, бороться за то, чтобы борьба по-настоящему стала главной, первоочередной задачей всей борьбы". Нельзя сказать, что эта повесть является целостной критикой коммунистической системы. На что Стругацкие жалуются здесь, как и в других местах, так это на то, что люди не преуспели в практиковании лучших сторон их человечности, а вместо того предаются эгоизму, мелочности, глупости и узкой ортодоксии. Это подчеркнуто в нескольких относительно более прямых пассажахрассыпанных по тексту. В нескольких ситуациях Эдик Амперян использует "реморализатор" ("humanizer"), аппарат, демонстрирующий наиболее человечные и разумные стороны индивидуума, подвергнутого обработке. Под влиянием "реморализатора" Вунюков признает слабость и тщету Тройки, сетует, что человечество слишком недавно вышло "из состояния непрерывных войн, из мира кровопролития и насилия, из мира лжи, подлости, корыстолюбия" и потому не способно подняться над подозрительностью, эгоизмом и узколобостью. В эти редкие рациональные моменты становится очевидным, что Стругацкие снова критикуют скорее человеческую слабость, нежели некое врожденное злонравие. Окружение снова сильнейшим образом влияет на человека. На самом деле, к концу истории даже Привалов и Амперян оказываются совращены мелким безумием этого мира: Привалов собирается вступить в борьбу с Фарфуркисом и Хлебовводовым за благорасположение Вунюкова и хорошую зарплату, а Амперян выясняет, как можно сместить Выбегалло. Только deus ex machina в виде двух коллег снизу спасает героев. Тройка стремительно распускается среди дыма и грома, хотя неисправимый Вунюков, уходя, заявляет в лучшей парламентской традиции: "Есть мнение, что мы еще встретимся в другое время и в другом месте". Концовка повести как раз настолько открыта, чтобы отразить мораль, характерную и для других произведений Стругацких: исключительно трудно, если вообще возможно, постоянно преодолевать человеческую склонность к эгоизму и пороку. То, что было верным в "Трудно быть богом", верно и совершенно в иной ситуации повести "Сказка о Тройке": не важно, насколько сильны убеждения и достоинства, они могут функционировать правильно только в должных условиях. Индивидуум находится во многом во власти социального окружения. Наравне с сумасбродным темпом всего произведения, концовка наступает без предупреждения. Никакие предшествующие события не позволяют предположить, что Привалов и Амперян капитулируют перед Тройкой; это контрастирует с постепенным падением Антона-Руматы с социальных/духовных высот. Такие несоответствия в характерах, равно как и в замысле и даже в тоне, могут быть бросающимися в глаза дефектами в чем-то более серьезном. Хотя "Сказка о Тройке", равно как и "Понедельник начинается в субботу", не претендует на то, чтобы ее принимали всерьез, к ней надо подходить с ее собственными мерками. На уровне сатирического мультфильма "Сказка о Тройке" работает; в ней есть моменты оригинального юмора и колкого остроумия. Но большая их часть, подобно целой повести "Понедельник начинается в субботу", чисто игровой, добродушный. Обе книги находятся в границах советской народной культуры, мира, простирающегося от деревенского фольклора до ориентированного на город журнала сатиры "Крокодил". Только сравнивая эти две работы с такими, как, например, "Полдень, XXII век (Возвращение)", "Далекая Радуга" и "Трудно быть богом", можно увидеть, как далеко первые отстоят от лучших произведений авторов. Их надлежит читать просто для развлечения. Значительно более тонкая форма сатира появляется в другой повести 1968 года - "Второе нашествие марсиан". Она была опубликована на английском как "The Second Martian Invasion" (London: MacGibbon Kee, 1970), "Second War of the Worlds" (Macmillan, 1973), и, наиболее часто, как "The Second Invasion from Mars" (Macmillan, 1979; Collier, 1980). Как следует из одного из вышеприведенных названий, повесть восходит - в искаженном виде к "Войне миров" Уэллса. Разница между произведениями Стругацких и Уэллса, впрочем, значительно больше, нежели сходство заголовков, которое, как будет показано, является ироническим. Вторжение с Марса происходит в современной выдуманной стране, в которой смешались античность и современность. Ее деревня дураков модернизированная версия многих поселений из русской литературы XIX века, если не считать того, что персонажи носят имена из греческой мифологии (Феб Аполлон, Полифем, Артемида и т.д.); с другой стороны, в повести присутствуют упоминания Второй мировой войны, чернорубашечников и Альберта Эйнштейна. Это, впрочем, не современная Греция; привычки персонажей отчетливо североевропейские. Такая смесь эпох и культур предполагает, что персонажи являются квинтэссенцией человечества. На самом деле, повесть представляет собой басню. Она состоит из дневника Феба Аполлона; несмотря на его имя, он - всего лишь учитель в отставке и ученый-любитель, коллекционирующий марки, получающий пенсию и записывающий события повседневной жизни. У него есть склонность к ипохондрии, напыщенности, трусости и подходу к событиям с точки зрения здравого смысла: его пристрастие к самовозвеличению и самооправданию делает невозможным положиться на его рассказ, хотя его риторике не удается замаскировать правду. Повествование Аполлона представляет собой череду эпизодов, случившихся на протяжении двух недель июня неопределенного года. В отличие от сатирических произведений в жанре фэнтези, рассматривавшихся до этого, данная повесть является описанием не безудержного движения от одной бредовой ситуации к другой, а постепенного, натуралистичного развертывания событий. Она начинается драматически - с того, как одной ночью на небе были увидены красные взрывы, с происшествия, за которым следуют различные слухи - любые: от фейерверков до взрыва на фабрике или ядерной войны - и описание мелких деталей городской жизни. Один из иронических моментов повести состоит в том, что драматическая ситуация, продолженная такими событиями, по-прежнему излагается Аполлоном. Мы рано узнаем о супружеской измене замужней дочери Аполлона, иронически названной Артемидой - в честь девы-богини охоты, о ее муже - политическом активисте Хароне, о вечно пьяном золотаре Минотавре, постоянно наезжающем своим грузовиком на общественные здания, о полицейском Полифеме, всегда полном чувства собственной важности и над которым насмехаются завсегдатаи деревенской забегаловки. Только постепенно мы узнаем о "нашествии", последовавшем за красными вспышками, упомянутыми в первых абзацах. К четвертому дню слухи уступают место широко распространенному убеждению, что прилетели марсиане. Зная, как любитель-ученый, что на Марсе нет разумной жизни, Аполлон выражает презрение к этому слуху, хотя он проверяет на почте, не выпустили ли вышеупомянутые пришельцы марок, чтобы добавить их к своей коллекции. Вскоре после этого появляется первый специфический намек на то, что произойдет: обнаруживается, что некий полковник из местного гарнизона прочел солдатам лекцию о необходимости бережно относиться к желудочному соку. В тот же день во всех газетах появляются статьи, оспаривающие научные свидетельства отсутствия жизни на Марсе, а также рассказывающие о важности здорового желудочного сока. Занятый своими личными соображениями, такими, как его пенсия, Аполлон только перечисляет странные события: замена местной пшеницы инопланетной синей разновидностью, неожиданное появление таинственных молодых людей в узких пальто и появление передвижных станций, где жители могут за деньги сдавать желудочный сок. Вскоре после того Аполлон наблюдает похищение непопулярного коррумпированного мэра группой молодых людей. После того, как становится очевидным, что "марсиане" - власть, первым действием Аполлона оказывается попытка поговорить с одним из них о своей пенсии; до того, как он успевает заговорить, он от удара теряет сознание. Даже после того, как желудочный сок объявлен официальной валютой, Аполлон легко принимает странный порядок вещей. Услышав, что мэр был "истреблен", а его особняк превращен в стационарный пункт по сбору желудочного сока, он замечает: "Я одобряю и поддерживаю. Я вообще за всякую стационарность и устойчивость". Так, когда он натыкается на повстанца, уничтожившего марсианский автомобиль, он принимает сторону местных фермеров, отлавливающих и сдающих повстанцев марсианам; фермеры, конечно, имеют неплохой доход от новой синей пшеницы. К этому моменту даже супер-патриот из забегаловки, одноногий ветеран Полифем, превозмог свой антимарсианский пыл и сдает желудочный сок; при этом его прежняя риторика - что пришельцы не дают им должного вознаграждения - остается. Синее пиво и синий хлеб становятся основными предметами городского питания. И когда в конце концов Аполлон сдает желудочный сок, он обнаруживает, что эти деньги стали неплохой прибавкой к пенсии. Завершение повести представляет собой обмен диалектическими соображениями между Аполлоном и его зятем, повстанцем-интеллектуалом Хароном, вернувшимся после долгого отсутствия, - ареста фермерами и благородного освобождения марсианами. Харон сетует на то, что человечество слишком легко капитулировало перед марсианами, и перечисляет, что потеряно школы, лаборатории, прогресс в целом. Человек теперь - не больше, чем "фабрика желудочного сока", променявшая свой разум, независимость и тянущееся к звездам любопытство на "горсть медяков". "Не в громе космической катастрофы, - звучат его слова в пересказе Аполлона, - не в пламени атомной войны и даже не в тисках перенаселения, а в сытой, спокойной тишине кончается, видите ли, история человечества". Иронически, после краткого пересказа этого разглагольствования, Аполлон замечает, что он "плохо воспринимает абстрактные рассуждения", и только находит высказывания Харона вгоняющими в тоску. Он отвечает узко прагматическими рассуждениями о том, что средний человек более нуждается в "медяках", нежели в социальных идеалах. Далее он доказывает, что человечество не обратилось в рабство, но получило благосостояние за счет не использовавшегося до того ресурса - желудочного сока. Харон, смеясь с некоторой горечью, замечает, что то же самое ему говорили марсиане. Аполлон не понимает его точку зрения. Аполлон в данной ситуации представляет "Простого Человека" - тупоголового, недальновидного, желающего продаться за хорошую цену и потом логически это обосновать. К сожалению, он абсолютно прав, утверждая, что человечество предпочтет комфорт идеалам. Ему противостоит Харон, одинокий интеллигентный революционер, напоминающий злополучного вождя повстанцев Арату из "Трудно быть богом". Авторы явно сочувствуют его позиции; то, что она выражается как таковая, несмотря на упорствующего в заблуждениях Аполлона, является разумным риторическим ходом авторов. На самом деле, как с эстетической, так и с идеологической точек зрения, лучший элемент повести - контраст между тоном Аполлона и читательским восприятием событий, которое колеблется от комедийного до кошмарной истории о подчинении. В заключении произведения, когда марсиане полностью победили и армия демобилизуется, социальная основа мира Аполлона остается во многом неизменной: он продолжает преследовать свои цели, пьет с приятелями в забегаловке, разве что они теперь пьют синее пиво в компании марсиан в узких пальто. Все изменилось; ничего не изменилось. Основная идея этого произведения содержит мало нового для читателя, знакомого с другими произведениями Стругацких. Она повторяет то, что говорилось и в других местах: что у человеческого животного есть неприятная склонность принимать кратковременные удовольствия - выгоду, власть, комфорт - ценой его потенциала индивидуального и социального прогресса. Что отличается, так это средства, использованные, чтобы донести эту идею до читателя: ровная, традиционно русская смесь выдумки и реальности. Хотя здесь, как и в мире Привалова, персонажи бурлескны, они, по крайней мере, более достоверны, в том смысле, в каком, скажем, достоверны персонажи Диккенса. "Второе нашествие марсиан" можно считать настоящим успехом - настоящим в его относительной непретенциозности и известности. Другой роман Стругацких 1968 года, "Улитка на склоне" ("Snail on the Slope") во многих отношениях подводит итог этому периоду: в нем сочетаются безумная атмосфера и фантастические образы повестей о Привалове с скрупулезным конструированием повести "Второе нашествие марсиан". Но, в отличие от остальных произведений, "Улитка на склоне" не столь готовно открывает свой глубинный смысл. Роман состоит из двух частей, действие которых развивается параллельно в чередующихся главах. В первой главе мы встречаем Переца, молодого художника-интеллектуала, захваченного бюрократической структурой, именуемой "Управлением". Управление расположено на скале над большим, окутанным туманом Лесом; фактически, его утвержденный raison d'etre изучать Лес и в конечном счете уничтожить его, укротить, превратив район в парк, пригодный для цивилизации - задача, предполагающая "рационализационно-цивилизационный" синдром из повести "Сказка о Тройке". С другой стороны, Перец, с его художественной восприимчивостью, любит Лес издалека, идеализирует его и жаждет проникнуть в его тайны. К несчастью, он не может получить ни разрешения попасть в Лес, ни возможности вернуться "на материк". Он в ловушке. Кандид, появляющийся во второй главе, живет в центре Леса. Бывший работник Управления, он потерял память и возможность вернуться, когда его вертолет разбился в ходе исследовательского полета. Он тоже пойман - примитивными, провинциальными условиями лесной деревни. Хотя ему удалось вспомнить обрывки его прежней жизни, их как раз хватает, чтобы заставить его тосковать по покинутому миру высоко на скале. Аборигены - медлительные, суеверные и особенно многоречивые - относятся к нему, как к деревенскому дурачку; они назвали его Молчуном и дали ему в жены местную девочку Наву, тоже неясного происхождения. Кандид не хочет ничего, кроме как отыскать путь из Леса к так называемым Чертовым Скалам, к Управлению, но он не может найти никого, достаточно дисциплинированного или любящего приключения, чтобы помочь ему в лабиринте дорог и опасностей Леса. Борьба Переца с цивилизованной бюрократией и Кандида - с первобытным Лесом продолжается с практически идеальным контрапунктом. Два поиска отражают и дополняют друг друга в произведении, которое по праву должно считаться одной из наиболее диалектических, по крайней мере, убедительных басен братьев Стругацких. Господствующий дух в истории Переца - кафкианский. Перец постоянно обнаруживает себя жертвой причудливой и деспотической власти Управления. В главе 3, например, мы видим, как он, после безуспешных попыток либо попасть в Лес, либо вернуться домой, когда его виза истекла, неожиданно обнаруживает у себя в комнате коменданта гостиницы. Он вспоминает, как раньше почувствовал беспокойство, когда на столе его друга - начальника появились "девяносто два доноса на меня, все написаны одним почерком и подписаны разными фамилиями". Позже в той же главе Перец проводит время в здании Управления, когда объявляется, что директор обратится к сотрудникам по телефону. Немедленно вся работа прекращается, все вокруг Переца берут телефонные трубки и внимательно слушают. Перец, опасаясь, что он один снова что-то пропускает, хватается за любой свободный телефон, какой ему удается найти. Когда он наконец обнаруживает работающий телефон, он не может уловить смысла обращения. Знакомый бюрократ, Домарощинер, холодно информирует его, что этот телефон не предназначен для него. Перец дико ломится в соседние комнаты, ища свой персональный телефон, но не преуспевает в этом. Друг Переца, Ким, устраивает ему встречу с директором, чтобы решить проблемы Переца с бюрократией, но когда он появляется в надлежащем офисе (глава 5), он испытывает еще более кафкианское разочарование. Переходя из приемной в приемную, попадая к чиновнику, о котором Перец думает, что это и есть директор, но тот оказывается референтом директора по кадрам, Перец в конце концов получает приказ сесть на грузовик, направляющийся в Лес. Перец едва находит вовремя дорогу среди дикой цепи холлов и комнат. У Кафки такие подчиняющиеся разным законам и недоступные бюрократии стоят между героями и пониманием и обретением, которое они ищут. То же самое происходит здесь. Для Переца Лес воплощает смысл жизни. Для Управления, как Перец слышит в смешанном телефонном обращении директора, "смысла жизни не существует и смысла поступков тоже". Управление не заинтересовано в том, чтобы на самом деле понять Лес, "жизнь" или что-нибудь еще. Напротив, "оно очень любит так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю связь, географические и другие карты". Иными словами, подобно любой другой бюрократии, его первейшая функция - самоувековечение. Какие бы научные цели официально не ставились перед ним, они давно забыты. Конечно, в нем не действуют и моральные или этические критерии. Как мы видим и в других произведениях Стругацких, наука и прогресс должны базироваться на прочном нравственном основании, иначе они принесут больше вреда, чем пользы. Управление - порождение неправильно направленного человеческого разума. "Разум не краснеет и не мучается угрызениями совести", - слышит Перец по телефону, - "он лживый, он скользкий, он непостоянный и притворяется". По иронии судьбы, когда Перец наконец попадает в Лес, его надежды не сбываются. В самом деле, бок о бок с его первоначальным невысказанным удивлением, он находит Лес "тошнотворным". Эта реакция едва ли удивит читателя, который следовал за Кандидом в его попытках избежать непреодолимой и гнетущей жизни Леса. "Жизнь" здесь значит, двусмысленно, не просто рост и размножение, но и сопутствующие смерть и упадок, которые, в конце концов, тоже жизненные процессы. Лес - не понимающий, добрый родитель, которого ищет Перец, в лучшем случае он равнодушен, а местами злонамерен. Подавленные своим окружением, обитатели деревни Кандида почти буквально - люди земли - живущие в грязевых хижинах с муравьями, питающиеся грибами, ферментированной растительностью и даже съедобной землей, отданные во власть невежества, узкомыслия, предрассудков и страха. Их окружение оправдывает такие тенденции. Среди угрожающих феноменов, с которыми эти люди вынуждены бороться, - "мертвяки". Это приблизительно гуманоидная, но нечеловеческая форма жизни ярких оттенков, с обжигающе горячей кожей, круглыми головами, глубоко сидящими глазами и длинными руками, которыми они хватают женщин и уволакивают их в глубь леса - чтобы съесть, как полагают аборигены. В ходе введения в мир Кандида (глава 2) встречаются также упоминания о деревнях, полных странным народом и озерах, покрытых утопленниками, о Подругах и Одержании, и о полном ужасов ландшафте, раскинувшемся за околицей деревни. Но это не отвращает Кандида от его путешествия, в которое его сопровождает жена, Нава. Мы начинаем понимать, насколько реальны и странны феномены этого зловонного мира, только когда доходим до описания визита Переца - в центральной, шестой главе. На биостанции, куда Перец был привезен получать зарплату, миры Леса и Управления пересекаются. Первое знакомство Переца с "жизнью" Леса происходит в ходе извержения природной клоаки. Этот отвратительно пахнущий бассейн, наполненный кипящей массой протоплазмы, переваривающей все, что в нее попадает (включая мотоцикл), размножается, выбрасывая несколько дюжин шариков "белесого, зыбко вздрагивающего теста", которые уходят, теряясь среди растений. Это не то противостояние со смыслом жизни, которого ожидал идеалист Перец. Он быстро делает вывод, что неспособен понять Лес: "Я здесь побыл, я ничего не понял, я ничего не нашел из того, что хотел найти, но теперь я точно знаю, что никогда ничего не пойму... Между мной и лесом нет ничего общего, лес ничуть не ближе мне, чем Управление". Перец одинок в своем экзистенциальном отчуждении, как был одинок а поиске окончательного смысла. Для его товарищей, работников Управления, лесная биостанция - просто еще одно место, где они могут спать с женщинами, напиваться и предаваться иным порокам. Даже наиболее амбициозные исследователи ставят целью напечатать статью, а не понять Лес. В ходе своего краткого пребывания на биостанции нелюбовь Переца к Управлению перерастает в отвращение, а его отвращение к Лесу - в страх. К концу главы Перец - лишившийся иллюзий и angstvoll - не хочет ничего, кроме как оказаться далеко и от Леса, и от Управления. Две последующие главы обозначают аналогичное завершение странствований Кандида, завершение более разоблачительное, если не более достигшее цели для героя. Здесь повествование становится абсолютно сюрреалистическим, когда Кандид и Нава натыкаются на деревню, которая выглядит покинутой, хотя на самом деле в ней много людей в состоянии приостановленной жизни. Когда наступает ночь, яркий лиловый туман наполняет деревню, люди возвращаются к жизни, и Кандид обнаруживает себя в гуще необъяснимого, похожего на сон, ритуала, в ходе которого он едва не теряет Наву. Утром Нава пробуждается, держа в руке скальпель - в своей простоте и незнании она думает, что это животное, заползшее к ней, - и они с Кандидом наблюдают затопление деревни. Путешествуя, они находят и другие странные места - теплое озеро, где плавают дюжины обнаженных женщин, покрытый туманом холм, с которого волна за волной сходят насекомые и чудовища. Гротескный оттенок этого мира чувствуется в описании последнего эпизода. "Только слизни оставались на вершине, но зато вместо них по склонам ссыпались самые невероятные и неожиданные животные: катились волосатики, ковыляли на ломких ногах неуклюжие рукоеды и еще какие-то неизвестные, никогда не виданные, пестрые, многоглазые, голые, блестящие не то звери, не то насекомые... И снова наступала тишина, и снова все повторялось сначала, и опять, и опять, в пугающем напористом ритме, с какой-то неубывающей энергией... Все вышеперечисленное, - утонувшая деревня, то озеро, тот холм - как мы узнаем, относится к Одержанию. Вскоре Кандид и Нава встречаются с надзирателями Одержания - Подругами. Эти сильные, высокомерные женщины имеют абсолютную власть над жизнью и силами Леса. Одна из них, как выясняется, - давно потерянная мать Навы. Быстро становится ясным, что Подруги не видят применения мужчинам; размножаются они таинственным способом - через посредство ранее упомянутых теплых озер. Цель Одержания - не менее как постепенное уничтожение цивилизации, в которой доминируют мужчины, будь то лесная деревня, или, как намекается, Управление. Задача мертвяков, их слуг, - собирать всех женщин Леса, чтобы объединить их. Открытие Кандидом правды становится для него переломной точкой; он теряет Наву, но узнает, что способен убить мертвяка вертикальным разрезом новонайденного скальпеля. Последние три главы - антикульминационные для обоих героев, хотя в них происходит многое. Перец возвращается в Управление и пробуждается посреди хаоса: потерялась машинка со встроенным механизмом самоуничтожения. Большую часть эпизода Перец прячется и слушает сонную дискуссию нескольких машин на темы работы и человечества. Следующим утром он узнает, что стал директором. Против своего желания вознесенный на вершину своего мира Перец по-прежнему находится среди абсурда и произвола; он отказывается подписать директиву, делающую случайности преступлением, только для того, чтобы всерьез было принято его сардоническое предложение - сотрудникам группы Искоренения самоискорениться путем самоубийства. На менее юмористическом фронте Кандид возвращается в свою деревню, собираясь предупредить ее обитателей о природе Одержания, но его высмеивают. Для них он по-прежнему просто деревенский дурачок, хотя их впечатляет его новый талант - убийство мертвяков. Любопытно, что он в своей личной войне противостоит Одержанию, даже когда он пришел к выводу, что оно представляет собой неизбежное будущее, историческую необходимость, подобную революции. Более всего его возмущает то, что он остался в стороне. Оба - Перец и Кандид - являются примерами характерного типа героев Стругацких - преданного интеллектуала, пойманного окружением в ловушку и принужденного к компромиссу. Дарко Сувин в его предисловии к неопубликованному изданию издательства Bantam предполагают, что они представляют "два альтернативных варианта, стоящих перед современными интеллектуалами, - приспособление и отказ". Сувин прав только в том случае, если считать, что Одержание представляет собой такое же злоупотребление властью, как и Управление. Верно, что, несмотря на все различия между этими двумя мирами, они во многом - зеркальные отражения друг друга, противоположные, но аналогичные. Даже хотя одним миром правят мужчины, предписания и неудержимые технологии, а другим - женщины, традиции и неудержимая "жизнь", в обоих прогресс равен разрушению, в обоих недостаток моральной и интеллектуальной смелости приводит к социальному застою. Но надо учитывать, что в романе не две противостоящие силы - Лес и Управление, - а три: Управление, Одержание и аборигены - жители деревень. С этой точки зрения деревня и бюрократия представляют противоположные формы общественного застоя, и единственное "прогрессивное" действие, происходящее на любом из "фронтов" - регрессивно по отношению к Одержанию. Если под последним и есть какая-то этическая основа, она не постижима человеческим разумом (тема, позже рассмотренная в романе "Гадкие лебеди"). Оба - и Перец, и Кандид - принимают - пусть неохотно и поверхностно взгляды общественного окружения (бюрократии и деревни соответственно) и оба до некоторой степени - против отталкивающей чуждости Леса. Диана Грин (Diana Greene) в заметке 1986 года применяет феминистический подход к этому роману и находит, что неудивительно, отвращение ко всему, связанному с женщинами. Она выясняет, что лесные Подруги безжалостны и манипулируют людьми, что их Одержание, судя по описанию, ужасно, что женские персонажи - от Навы до различных работниц Управления в истории Переца - тугодумы, строптивы или не заслуживают доверия. Этот критический взгляд мог бы служить серьезным свидетельством "сексизма" Стругацких, если бы мужские персонажи были более привлекательны. Фактически, все же, все жители деревни глупы и несносны, как - по-своему - и работники Управления, независимо от их пола. По крайней мере, Подруги дисциплинированны и эффективно добиваются своей цели, чего нельзя сказать об управляемых мужчинами обществах деревни и Управления. Должно быть очевидно, что это произведение изобилует неопределенностями и тонкими различиями, слишком многими, чтобы окончательно относиться к этому разделу. Если "Второе нашествие марсиан" более удовлетворяет помещению в данную часть своей соблазнительной простотой, то "Улитка на склоне" богаче и заставляет задуматься. Подобно остальным произведениям, написанным в жанре сатирической фэнтези, она в первую очередь соотносится с подверженным ошибкам ответом человека и его институтов на вызов, бросаемый его окружением, в первую очередь - на неизвестное, которое наука пытается исследовать. Во всем этом мы видим, как лучшие порывы человеческого духа калечатся самовозвеличиванием, невежеством, консерватизмом и бюрократической неэффективностью; мы видим, как необъяснимое якобы объясняется ("рационализируется") и неправильно используется ("утилизируется). Все произведения, рассмотренные в этом разделе, мотивно связаны с русским фольклором и русской литературой, с примесью Свифта, Кафки и Кэрролла. Описание трудностей, с которыми человек встречается, пытаясь понять чуждое, особенно проявившееся в таких произведениях, как "Второе нашествие марсиан" и "Улитка на склоне", указывает на влияние Станислава Лема. Это та тема, которая доминирует в их позднейших работах.