Руслан вздохнул полной грудью воздух, наполненный ароматом сирени, и понял что ожил.

3

Александров всё же приехал. Не через час. Через два.

Было видно, что маэстро прошёл очень суровый комплекс экстренного вытрезвления, потому что выглядел, мягко говоря, пожеванным.

Красные глаза, слезились на помятом лице. Он старался мало говорить, только кивал, растягивая тонкие губы в подобии улыбки. Руки его тряслись. И не смотря на душистый одеколон, несло от него таким перегаром, что все его маскировочные меры сыпались, и не помогали.

Меня предупреждали, что Александров запойный алкоголик, и не пьёт он только тогда когда пишет, но я решила рискнуть, узнав, что он будет проездом в нашем городе.

Дела в галерее шли из рук вон плохо. И нужно было привлечь новую публику, более изысканную, бомонд. Нужны были новые вливания, репортажи в сети, посты блогеров, крупные приобретения. Александров не смотря, а может даже благодаря своей репутации привлекал много нужных людей. А талант, он, как ни старался, пропить не мог.

Его полуабстрактные штрихи, крупные мазки, резкое и быстрое, разнолепие цветов, и линий, захватывали с первого взгляда. Хотелось глядеть куда-то вглубь холста, рассматривать, искать что-то симметричное, привычнее мозгу, и путаться в этих каплях, и слоях, находя совсем иные пропорции.

Договориться с Александровым я смогла благодаря нашей галеристке Маре, вернее Марии Петровне, но вот ни у кого не повернётся язык назвать её так, глядя на эту невысокую, модную, миниатюрную брюнетку, хотя той и было уже под сорок пять. Мара раньше преподавала на кафедре искусства, в Московском государственном университете. Работу свою любила, и очень дорожила, но не сошлась характером с новым ректором, и покинула эту должность, но осталась знакома со многими нужными людьми. И на мои очередные унывные речи, что подходит взнос за кредит, который я оформила, чтобы сделать ремонт в «АртМузе», и я не представляю, чем отдавать банку деньги, Мара предложила пригласить Александрова, который был проездом, в нашем город. Все формальности и хлопоты взяла на себя, я отвечала только за оформление выставки.

Мне вообще повезло с сотрудниками, начиная с коммерческого директора, Нины, заканчивая уборщицей, тётей Машей. Все мы были семьёй, и работу свою любили, но одной любви мало, особенно когда нечем платить людям зарплату.

Я вертелась, как могла. Устраивала модные перфомансы, псевдо талантливых звёзд, сдавала галерею для тождественных бракосочетаний, разрешала проводить фотосессии, но всё равно вырученных денег еле хватало на погашения кредита и зарплату персоналу. Раньше всю финансовую сторону на себя брал Вик, но теперь, я вертелась, как могла, сама приняв это решение. Да и положение финансовое раньше было лучше. Сейчас мне даже Вик бы не помог, если бы я позволила. У него тоже дела шли не ахти. Он еле держался на плаву, хватаясь за мелкие заказы, которые помогали ему выживать.

Дом мы давно продали, ещё перед новым годом выставив его. Мы с Миланой переехали в мою городскую квартиру, которую мне оставила бабушка. Отсюда и до работы было ближе, и Милане удобнее. А Вик…

Тогда, почти полгода назад, когда я вернулась домой, он окружил меня такой заботой и терпеливо ждал, что я оттаю, отойду. Верил, что всё ещё можно наладить.

Как-то заглянул ко мне в мастерскую, где я запиралась с завидной регулярностью.

Передо мной стоял белый холст, и я всё никак не могла начать. Примеряясь, прикидывая, как вылить на него всю свою боль. Как перенести свои переживания, чтобы избавиться уже, наконец, от этого давящего чувства вины, стыда, и тоски.

Выходило не очень. Дни сменялись, а боль не притуплялась. И я злилась сама на себя. За то, что видела его во снах, за то, что скучала, за то, что помнила запах и прикосновения. За то, что никак не могла начать жить дальше. Он сломал меня. Вывернул наизнанку, и так и оставил.

— Милая, я там чай приготовил, пойдём, — Вик подошёл, но даже не предпринял попытки меня коснуться, памятуя, о нашей встрече, когда кинулся меня обнимать, а я шарахнулась от него, и даже руки не могла подать.

Вик не терял надежды, что я приду в себя. Я же её и не обретала.

— Я не хочу, — проговорила я, не отрывая взгляда от чистого холста, представляя на нём, то широкие сильные запястья, то длинные пальцы, но, так и не решаясь воплотить задуманное.

— Что это будет? — спросил Вик, явно не собирающийся оставить меня в покое.

— Ничего, — я раздражённо откинула карандаш, и встала, чтобы увеличить расстояние между нами.

От Вика по обыкновению пахло Пако Рабан, с его горчинкой лаванды, и остротой розового перца, и меня тут же начинало мутить от этого запаха.

— Скоро Новый год, — зашёл с другой стороны Вик, — хочешь, съездим за ёлкой, подарками.

— Сегодня только пятнадцатое, — пробормотала я, разглядывая заснеженный двор. Деревья, покрытые снегом. Можжевельник развалился ухабистыми лапами, под покрывалом снега.

Семь лет назад мы сажали его с Виком. По народным приметам, этот хвойный куст отгоняет злые помыслы, и отводить плохих людей, охраняет домочадцев. Сейчас он разросся, стал необъятно пушистый и красивый, только вот охранные свойства его не сработали.

— Не хочу, возьми Милану, — закончила я мысль, отвечая на вопрос мужа.

— Хорошо, — не стал спорить Вик, — давай позже, может, передумаешь.

— Не передумаю, — тут же огрызнулась я.

Винила ли я Вика? А зачем? Он сам прекрасно справлялся, делал это за нас двоих. Покаянно посыпая голову пеплом, и каждый день просил у меня прощения.

— Вика, послушай… — ну вот началось, очередной момент, самоуничижения. — Я такое ничтожество… Ты когда-нибудь простишь меня?

Самое противное было в том, что я не винила Вика. Я винила себя, что не смогла устоять, и противиться. Что расслабилась, хотя прекрасно понимала, что в лапах зверя. Доверилась.

Да, Вик виноват, что допустил всё это. Но я тоже виновата, что не противилась. Мне нравилось, всё нравилось. И зверь, играющий со мной, мне тоже безумно нравился. Поэтому я не винила Вика, но и жить как прежде, забыть произошедшее не могла.

— Вик, расскажи мне о нём, — попросила я, пережив очередные излияния мужа. — Как так получилось, что ты связался с ним?

Он запнулся на том месте, что никогда себя не простит. Поперхнулся.

Я медленно повернулась, посмотрела на него.

Вик был красив. Мужественный. Лощёный аристократ. Его родители гордились родословной, и недаром. Высокий. Стройный блондин с голубыми глазами, и правильными чертами лица. Высокий лоб, прямой нос, тонкие губы. Помню, как с ума сходила по нему, когда впервые увидела.

Я работала в известном бредовом магазине кожгалантереи, декоратором витрин. Меня взяли, только потому, что у меня был диплом об оконченном высшем образовании, высшей школы искусств, по специальности художник монументально-декоративного искусства. Я оформляла витрины, готовила выкладки. Работа, сперва, казавшаяся интересной, была скучной, развития ноль, почти рутина. Уже тогда, несмотря на достойную зарплату, мечтала о своей галерее, и чтобы обязательно в ней выставлялись самые лучшие художники.

А Вик, он воплотил все мои мечты. И галерею подарил, и почти весь мир бросил к моим ногам. Я теряла голову от того, что такой красивый и богатый мужчина обратил на меня внимание. И не просто звал встречаться, он звал замуж, предлагал гарантии, отдавал свою фамилию.

День нашей свадьбы стал для меня одним из счастливейших дней в жизни, потом родилась Милана, и заняла в нашей жизни особое место.

Как мы были счастливы. Мы же почти и не ругались. Я всегда была послушна мужу, справедливо отдав все бразды правления ему, как мужчине. Мне казалось, что мы идеальная семья.

Всё это разбилось в одночасье. Наверное, этой идиллии и заблуждения мне было жальче всего. В этом уютном мирке мне было комфортно и спокойно. Нет, я верила, что Вик любит меня. И сейчас тоже, прекрасно понимая, что я делала в плену.