Выглядели эти россыпи суши просто сказочно – каменные постаменты для пышной зелени – однако маневрировать среди островной толчеи…

На капитанских мостиках дулись от важности вьетнамские лоцманы, взятые в Хайфоне. Они лопотали, мешая родную речь с русской, и частенько командовали рулевым не словами, а жестами.

- Созерцаешь? – ухмыльнулся «Фрол», неслышно подходя сзади.

- Так точно! – обронил Гирин привычную уставную фразу, удивляясь благодушию каплея. Или прав Витёк, по секрету сообщив: Фролову скоро менять четыре маленьких звездочки на одну, но побольше![2]

- Ну, зри, зри… - будущий каптри убрел, а старшина второй статьи остался.

Начинались боевые стрельбы…

* * *

Из учений нарочно не делали секрета – пускай местные хуацяо, половина которых шпионят, успеют все, как следует, рассмотреть и передать в «Чжунъюн Дяочабу».[3]

По выделенным секторам на острове Вандон выпустили ракеты, поразившие «укрепления противника». Били старыми П-35, но не пожалели и парочки «Базальтов».

Потом в бой вступила палубная авиация. «Тридцать восьмые» накрыли НУРСами «скопления живой силы», а затем с противолодочного крейсера «Москва» поднялись «Ка-25Ф» на непривычных лыжных шасси. Вертолеты покружили над побережьем, выкашивая заросли из двуствольных пушек, и к урезу воды вышел новейший БДК «Иван Рогов».

Разошлись носовые ворота, и по выдвижной сходне скатились два или три взвода легких танков ПТ-76. Перегоняя слабый прибой, плавучая бронетехника выбралась на сушу.

Откинулся кормовой лацпорт, выпуская бэтээры и БМП. Постреливая на плаву, «бээмпэшки» резво выгребали на берег, с ходу занимая плацдарм.

«Хана чинам!» - с удовольствием подумал Гирин, и глянул на массивный «Роллекс» - махнулся с вьетнамцем. Видать, с пленного американца снято…

Однако, хватит созерцать, - нахмурился старшина, - пора на вахту!

Лязгнув дверцей, Иван ссыпался по гулкому трапу на пост.

Суббота, 24 сентября. День

Москва, Ленинские горы

- …Мы поставили эксперимент, чтобы проверить неравенства Белла и доказать: между двумя фотонами существует влияние безо всяких локальных сигналов. Нам удалось создать источник фотонов на атомах кальция – чрезвычайно маленький, всего несколько десятков микрон, зато излучающий частицы запутанными парами. Нам оставалось просто улавливать свет посредством не слишком больших линз, а затем направлять пучки поляризиционно-скоррелированных фотонов на шесть метров в обе стороны – к детекторам…

Седовласый профессор поднял руку, как на уроке:

- То есть, вы использовали фотоны, запутанные по поляризации? А поляризиционные фильтры переключались за более короткое время, чем требовалось световому сигналу для перемещения между точками измерения?

- Совершенно верно! – бегло кивнул я. - Настройка поляризации менялась через каждую десятимиллиардную долю секунды. Двигающемуся со скоростью света сигналу на то, чтобы преодолеть расстояние между детекторами, потребовалось бы сорок наносекунд. А вот разрешение наших приборов составляло порядка одной наносекунды. Поэтому и не возникало сомнений, что измеряемые нами события были разделены в релятивистском смысле.

Мой голос гулко разносился по аудитории, и мне было не по себе. Впервые в жизни я занимал место препода – стоял у доски в фокусе внимания… Хм. Если бы студентов! Академики, доценты, профессора внимательно слушали мой доклад, а бесконечно довольный Иваненко, занявший место на первой парте, значительно укладывал стопку журналов – последний выпуск «Physical Review» с моей статейкой.

- Понятно, что сами лучи не поляризованы, имея равную вероятность проявления – каждый фотон представлял собой когерентную суперпозицию поляризаций «вдоль» и «поперек» каждого направления. Ну, если не углубляться в специфику… М-м… Предположим, что мой научный руководитель, вместе с товарищем деканом, - при этих словах Фурсов ухмыльнулся, - заняли места по разные стороны от источника и надели поляризующие очки с вертикальной осью поляризации – как их обычно носят. То есть, каждый из наблюдателей может видеть один из скоррелированных фотонов. Но стоит товарищу Иваненко наклонить голову так, что ось поляризации его очков станет горизонтальной, то своим действием он как бы заставит фотон принять горизонтальную поляризацию. А вот товарищ Фурсов, не склонивший головы, больше не увидит второй фотон пары, поскольку тот тоже принял горизонталь. Нелокальный коллапс!

Я театрально развел руки, и отложил мелок, который зачем-то держал в пальцах. Аудитория наполнилась сдержанным шумом, и научрук громко объявил, не тая торжества:

- Эксперимент товарища Гарина повторен в ленинградском Физтехе, а также за рубежом – в Беркли!

- Очень хорошо, что в Беркли, - сухо сказал незнакомый мне доцент с «переходной» прической: еще не длинными волосами а ля хиппи, но почти достающими до плеч. – Скажите… э-э… Михаил… Получается, что вы как бы отказываетесь от «локального реализма» Эйнштейна в пользу «жуткого дальнодействия»?

- Это не наш отказ, а природы, - кротко ответил я, краем глаза замечая ухмылки. – Нам лишь удалось выяснить, что нелокальность реальна. А вот понять смысл запутанности частиц и их мгновенной связи… Это, на мой взгляд, задача даже не завтрашнего, а послезавтрашнего дня.

Фурсов привстал, упираясь руками в парту.

- Товарищи! – вытолкнул он, мешая серьезность с немножко смешной торжественностью. – Когда Михаил, в ту пору еще школьник, продемонстрировал нам высокотемпературный сверхпроводник, я… м-м… Ну, не знаю даже как сказать… Опростился, что ли? Честное слово, как мальчишка, начитавшийся фантастики, ощутил себя в будущем! Мы еще и сами толком не представляем, какие возможности кроются за скромной аббревиатурой ВТСП. И вот вам, пожалуйста! Стоило Михаилу закопаться, как следует, в тайны купратов - и он вышел на устои квантовой механики… Одно весьма и весьма незаурядное открытие привело к другому, не менее заметному. И снова такое чувство, что стоишь у истоков новых знаний, новых умений!

Я кривовато усмехнулся, испытывая знакомую раздвоенность. Было неприятно выслушивать дифирамбы, понимая, что все мои «великие открытия» списаны у будущих – настоящих - первопроходцев в науке. И в то же время душа впитывала похвалу, как поролоновая мочалка – воду. Совесть укоризненно качала головой, а эго лениво от нее отмахивалось, греясь в лучах славы…

- Миша! – окликнул меня Колмогоров. Академик, свесив светлый чуб, мостился с краю в первом ряду. – Ценю вашу скромность – вы постоянно повторяете: «мы», «наши», хотя эксперимент – ваш, и ставили его тоже вы. Ну, да ладно… Миша… А что дальше?

- Емкий вопрос! – хмыкнул я. – Вы знаете, я все-таки больше технарь, чем теоретик, и с купратами возился лишь по одной причине… Ну, сами подумайте – какой же из меня первооткрыватель, если сам не знаю толком, что наоткрывал! Поэтому сейчас мы работаем над ВТСП-кабелем на 100-200 мегавольт-ампер…

Стоило мне озвучить местоимение «мы», как улыбки на лицах слушателей включились, как лампочки в сумерках.

- …Конструкция, в принципе, проста. В сердечнике находится трубка криостата с жидким азотом и сверхпроводящей жилой. Для экранирования магнитного поля, жила окружена коаксиальным слоем, также навитым из ВТСП-лент. Между экраном и токоведущей частью прячется диэлектрик, а сам экранирующий слой тоже омывается жидким азотом. Естественно, что для сверхпроводящей ЛЭП потребуются система криогенного обеспечения и постоянный мониторинг, плюс соединительные, концевые и токовводные муфты. Пока что мы размахнулись на ВТСП-кабель тридцати метров длиной, в планах – пятьдесят и сто метров…

Колмогоров покачал головой, и ухмыльнулся.

- Миша, вы тут наговорили всего и столько… на пару докторских хватит!