Дверцы разошлись с негромким металлическим лязгом, я снова взял вес, и лишь затем приметил Староса. Немножко не в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил топтался у дверей, порываясь звонить.

- Филипп Георгиевич! – воскликнул я.

- Wow, Миша! – возрадовался тот, пошевеливая усами. – Приехал? Ну, здорово! Really!

Облапив меня, Старос пожаловался:

- Вот, собрался к вам в гости, а теперь не знаю даже… Сорок дней – это же только для своих…

- А вы нам не чужой, - твердо заверил я, и велел: - Звоните!

Было слышно, как электронные колокольчики бренчат в прихожей. Зашлепали тапки…

Глухое волнение ворохнулось во мне, сметая сдержки. Из дверей выглянула Рита… Ее лицо выражало такую мольбу, такое упованье, что мои глаза защипало.

- Мишечка!

Девушка качнулась на пороге – и вцепилась в меня, обняла, прижалась со стоном.

- Риточка…

Старос всхлипнул.

- Простите, - забормотал он, часто моргая, - сентиментальный стал на старости лет…

Рита рассмеялась, звонко и весело, словно выдыхая дни страхов и переживаний.

- Кто там, Рит? – донесся мамин голос.

И в квартиру ворвалось ликующее:

- Мишечка приехал!

В гостиной охнули, что-то упало и покатилось, но первой в прихожую ворвалась Настя. Я еле устоял под напором визжащего и пищащего вихря.

- Миленький… Родненький… Любименький… - бормотала сестренка, целуя после каждого определения, ласкательного и уменьшительного.

Прибежала мама. Ее лицо оставалось все тем же – красивым и нежным, лишь подрагивали губы и влажнели глаза.

- Мам, прости…

Замотав головой, моя родная женщина притиснула меня и тихонечко заплакала. Отстранилась, кривя губы в улыбке, смаргивая слезы.

- За что, Мишенька? Ты – мужчина, а наш удел, у всех троих, ждать! И надеяться… Вот видишь, - засмеялась она, размазывая слезы обратной стороной ладони, - дождались!

Старос в углу шумно вздохнул.

- Я пойду, пожалуй… - пробормотал он стесненно. – Извините…

- Куда-а? – возвысила голос мама. – Нет уж! Проходите, Филипп, проходите! Помянем Петю, посидим…

- Да я так только, - затрепыхался Старос. – Может, думаю, зазову Лидию Васильевну на производство? А? Нам старший лаборант нужен, на химводоподготовку…

- Я согласна! - сладко улыбнулась Лидия Васильевна.

- И за это выпьем! – подхватила Рита.

- И за Мишу! – запрыгала Настя.

- Ну, тогда меряйте, - носить чемоданы мои руки отказывались, пришлось пихать багаж ногами.

«Сейчас плюхнусь на диван, - подумалось мне, - и стану наслаждаться женскими радостями!»

Зря я, что ли, полдня носился по всему Сохо, от «Мэйси» до «Прада», впервые в жизни не считая деньги?

Подмигнув Старосу, повалился на диван. Хорошо!

«Не останавливайся, мгновенье! – вертелось в голове. – Ты прекрасно, но детство минуло даже у Настеньки. Теперь в каждой радости – доля печали, горький осадок судьбы… А ты помни, да живи!»

* * *

Было уже поздно, за окном чернела тьма. В раскрытую форточку задувало, но голосов с улицы не слыхать, даже гуляки угомонились. Хлопнув дверцей, отъехало такси, увозившее Староса.

Люстра словно очертила магический круг света, включив в него стол, а вот мы оказались за чертой, пересев на диван. Я устроился между мамой и Ритой, а Настя, быстренько убрав недоеденное и недопитое, забралась ко мне на колени, и показала Рите язык.

- Нахалка! – фыркнула моя суженая.

Благодушествуя, я обнял ее и маму. Сестричка притихла, тискаясь – мои губы коснулись Настиных волос, пахнущих травами.

В комнатах устоялась тишина, лишь телевизор тихо-тихо напевал голосом Сенчиной, а на кухне сыто урчал холодильник. У большого папиного фото на комоде покоилась рюмка водки, накрытая кусочком хлеба. Отец улыбался из полутьмы, словно пятый из нас, только севший отдельно.

- Спасибо тебе за папу, - негромко сказала мама, кладя мне голову на плечо. – Как будто легче стало…

- А пойдемте спать, а? – тихонько заныла Настя.

- Ох, и правда! – спохватилась родительница. – Засиделись мы! Идите, мойтесь.

- Чур, я первая! – подскочила сестричка. – Мне в школу рано вставать!

- Ничего, - улыбнулась Рита, - две недели всего осталось.

- Целых две недели! – страдающим голосом затянула Настя. – А потом еще экзамены!

- И выпускной! – торжественно подняла палец Рита.

- У-у… Так долго еще…

Сестричка скрылась в ванной. Зашипел душ, забрызгали струи.

Мама неожиданно рассмеялась, оборачиваясь к невестке.

- Рассказать?

- Рассказать! – хихикнула Рита.

- Твои девчонки поделились со мной Силой! Аля, Зина… Риточка, конечно. Пятый день держится! Вот, смотри… - мама приложила свою ладонь к моей. – Чувствуешь?

Я приготовился соврать, но и в самом деле ощутил тепло.

- Мамулька! – воскликнул я восхищенно. - Ну, ты даешь!

- А ты думал! – гордо ответила родительница. - Теперь твоя очередь!

- Делиться? Да хоть щас!

Что угодно, думал я, эгрегор, работа… Лишь бы мама чаще улыбалась, а не тонула в тоске, как в черных водах Коцита!

- Мам! – прозвенел невинный голосок Насти. Кутаясь в халатик, сестричка накручивала полотенце на мокрые волосы. – Ты пропусти эту парочку вперед, ладно? Они… э-э… соскучились, сильно-пресильно!

- Вот точно, нахалка! – зарумянилась Рита.

- Просто акустика хорошая, - на Настиных губках заплясала лукавая улыбка, - а стены тонкие!

- Нахалочка, - нежно сказал я, и побежал под душ.

[1] 10 000 долларов.

Глава 13.

Суббота, 3 июня. Позднее утро

Москва, госдача «Сосновка-1»

Во владениях Михаила Андреевича ничего не изменилось, разве что ограду подкрасили. Всё тот же Дима Селиванов нес службу, оберегая покой «красного кардинала». Радостно брехал Джульбарс, норовя замарать своими лапами мой новенький костюм, а «домоправительница» Нина улыбалась из окон кухни.

Сосны по-прежнему шуршали лапами, нагоняя хвойный дух, а дача, рубленная еще до войны, как будто стягивала пространство на себя – деревья, аллеи, беседки и даже мальчишеские вопли, слабо доносившиеся с того берега Москвы-реки.

Первым меня вышел встречать Револий Михайлович, всё такой же вальяжный и улыбчивый, с выражением строгой брутальности, присущей советским офицерам.

- О-о, Миша! – с трубной радостью взревел он. – Ну, наконец-то!

- Будем считать, что соскучился, - попал я в тон.

Хохотнув, Суслов-младший крепко стиснул мою пятерню, и повел в дом.

- Ты очень вовремя, - оживленно болтал он, ступая по гулким ступеням крыльца, - Нина столько всего наготовила, а кормить некого! Женщины со внуками в городе. Может, завтра наведаются, а пока что мы тут одни с отцом. Кстати, он уже о тебе спрашивал…

- А разве… - я удивленно оглянулся на пустой двор. Черная «Волга» Револия Михайловича скромно жалась в сторонке, а вот огромного «ЗиЛа» не видать.

- Машину отогнали на техосмотр, - догадливо мотнув головой, «генерал от кибернетики» отворил дверь. – Прошу!

Войдя, я вопросительно глянул на него, указывая пальцем наверх.

- Там! – приглушенно заверил меня Револий Михайлович.

Кивнув, я поднялся по лестнице на второй этаж, и постучался в знакомую дверь, отделанную светлым орехом.

- Да-да! – отозвался знакомый голос. – Ворвитесь!

Улыбаясь, я «ворвался». Суслов, эта костлявая громадина, щеголял в советских джинсах «Аврора», заправив в них рубашку армейского образца. Получилось «стилёво», как говаривал Гайдай.

- Ну, наконец-то, - ворчливо повторил за сыном Михаил Андреевич, но не выдержал, улыбнулся. – Рад тебя видеть, тёзка, очень рад!

- Взаимно, - нацепил я ухмылочку.

Суслов живо развернулся, и подхватил пухлую пачку листов со стола.

- Вот! – воскликнул он, потрясая бумагами. – Закончил свой «эпохальный» труд! Название не шибко оригинальное – «Путь к коммунизму», но о том и речь! Тяжко пришлось, ох, и тяжко… Отринуть догмы – это сказать легко, а на деле снять шоры очень и очень трудно. Приросли! Бывало, что и бунтовала натура, но совладал вроде, унял выбрыки… А иначе как расти над собой?