— Что вы помните из того времени, когда находились в коме, из тех пяти дней?

— Ничего, — ответил он, — я был в полной отключке.

— Бывает, что тем не менее остаются какие-то воспоминания. Иногда они могут остаться в виде снов.

Оба они смотрели на голубой свет. Он поблёк. Проступили следы боли в затылке. Тело, сотканное из света, стало асимметричным, левая сторона начала сжиматься. Всё это было отражением того болезненного ощущения, которое, как мы все понимали, возникало у него, стоило ему попытаться заглянуть внутрь себя.

— Кажется, я шёл по пустыне, — сказал он. — Я не мог из неё выбраться. Не мог остановиться, нужно было идти дальше. Это я помню. И сейчас мне кажется, я снова оказался там. Я опять там.

— С вами кто-нибудь есть?

Он заглянул в свою пустыню.

— Дети. И их мать. Они куда-то уходят. Почему они уходят? Кажется, они не верят в меня.

Тело его оставалось неподвижным, но голограмма корчилась.

Без сомнения, мы видели его страдание.

— Это невозможно, — сказал он. — Мы развелись только несколько лет спустя. Почему они уходят от меня?

— А не может ли быть, — спросила она, — что это вы уходите от них?

Она была полностью сосредоточенна. Всё её внимание было устремлено на него и голубую световую карту.

В этот момент она находилась рядом с ним в пустыне. Именно поэтому он на мгновение смог там оказаться — он был там не один.

— Да, — проговорил он медленно, с изумлением. — Это я покидаю их. Почему так?

Она молчала.

— И тут я решаю, — продолжил он. — Я решаю жить. И начинаю приходить в себя.

Он откинулся на спинку стула, она выключила проекторы. Зажужжали невидимые электроприводы, дневной свет, словно жидкость, залил комнату.

— Почему я хотел уйти от них? Почему я больше не хотел жить?

Он встал и подошёл к ней. За ним волочились провода.

— Почему я хотел умереть?

— Мы не можем осознать то, чем обладаем, пока не потеряем это, — сказала она. — Или едва не потеряем. Иногда люди стремятся к смерти, чтобы почувствовать ценность жизни.

Его лицо застыло от потрясения. Не знаю, слышал ли он её. Она подвела его к письменному столу.

— Мы отвезём вас домой, — сказала она. — Вам сейчас нельзя садиться за руль.

Она с ассистентами начала убирать технику, появился водитель скорой помощи и увёл с собой Вильяма.

Я по-прежнему сидел у стены, она подошла ко мне и села напротив.

— Что это было? — спросил я. — Он придумал про пустыню или действительно что-то вспомнил из тех дней, пока был в коме?

— Этого мы никогда не узнаем. Может быть, это и не важно.

Я ничего не понимал.

— Прошлого не существует, — сказала она. — Остаются какие-то следы. На основе этих следов мы конструируем свои истории. Которые всегда являются вымыслом. Здесь, в клинике, мы не ищем правдивых историй. Таковых не существует. Мы ищем историю, которая помогает преодолеть страдание.

Она встала, я пошёл за ней в кабинет.

— Мы вступаем на зыбкую почву, — заметил я. — Ты хочешь сказать, что он сам спровоцировал столкновение? И несчастный случай с лошадью?

Она включила чайник и не поворачивалась ко мне, пока он не закипел. Налила сначала холодную, а потом горячую воду в зелёный порошок и взбила его. Появились ассистенты, и в маленьком кабинете стало тесно.

— Мы задаём вопросы, — сказала она. — А люди пусть сами дают на них ответы.

Я подумал о Симоне. Он подошёл вплотную к смерти, чтобы почувствовать самого себя. «Мы можем осознать то, чем обладаем, только когда мы это потеряем. Или едва не потеряем». Вот что она сказала.

— Если мы живём внутри скорлупы, — продолжил я. — И если эта скорлупа изолирует нас друг от друга. Если два первых несчастных случая твоего пациента, альпиниста, были попытками эту скорлупу разрушить? Чтобы почувствовать любовь? К жене и детям. А как же тогда третий инцидент? И смерть? Какой в этом смысл?

— Ты просишь у меня объяснение, которое успокоит. Объяснения всегда успокаивают. Ты хочешь утешения.

Она раздала всем нам чашки.

— Расскажи о неспящих детях, — попросила она.

Её ассистенты были рядом. Она села напротив меня. То, что я сейчас буду рассказывать, услышат все.

Я вдруг вспомнил о том, как несколько дней назад мы с ней обнимали друг друга. Я почувствовал то же самое, что и тогда. Её границы находились не там, где у других людей. Для неё не было ничего частного или личного. Всё было научным исследованием.

— В детский сад с пивоварни «Карлсберг» привезли старые бочки. Они были огромные. Их положили на бок, вырезали в них двери и окна, настелили пол, соорудили скамейки и столики. Там мы и проводили время втроём, пока все остальные спали. Там всё и началось. Там мы стали понимать, что можно проникнуть в сознание другого человека.

* * *

— На лужайке перед детским садом была игровая площадка, — продолжал я. — А позади лужайки тянулась проволочная ограда, за ней был овраг, по которому проходила железная дорога. Из бочки был виден овраг и его склоны. Они сильно заросли травой. В овраг иногда забредали звери. Лисы. Барсук. Один раз мы увидели белую лань. Симон говорил, что животные приходят из больших лесов в пригороде. Он когда-то видел эти леса. Из поезда. И ещё видел волков. Видел, как пасутся табуны диких лошадей. Всё, о чём рассказывал Симон, тут же возникало у нас перед глазами. Мы рассказывали друг другу, как эти лошади выглядят. Мы видели их золотистые гривы. Трепещущие, словно языки пламени. И пятна на боках. Там-то мы и стали что-то понимать — пока сидели в бочке, а все остальные спали. Что существует какой-то другой мир. И что мы можем делить его друг с другом.

— Психология развития утверждает, что пятилетние дети ещё не всегда могут отличать фантазию от реальности.

Это заговорила одна из ассистенток. Беспокойно. Как будто почувствовала, о чём будет речь дальше.

— Мы по очереди рассказывали, куда идут поезда, — продолжал я. — Рассказывали, как выглядит мир за оградой.

— А что рассказывал ты?

Это спросила Лиза.

— Я рассказывал про море, о том, что за городом есть море. Рассказывал, что район Вальбю — это на самом деле остров. Мы со всех сторон окружены водой. Когда по оврагу проходил состав, становилось так шумно, что мы замолкали. Если его тащил тепловоз, нас окутывало облако чёрного дыма. И запах дизельного выхлопа. Однажды ты нам тоже кое-что рассказала.

Я посмотрел на Лизу.

— Было холодно, как будто уже началась зима. Доски пола в бочке были сплошь засыпаны песком из песочницы. В воздухе стоял запах пива, которым пропиталось дерево. И тут ты сказала: «Окружающего мира на самом деле не существует. Есть только Вальбю. И, может быть, Копенгаген. Когда люди уезжают из Копенгагена, они засыпают. И им снится, что они едут дальше. Но всё, что они видят, им на самом деле мерещится. Большие леса, море, волки, всё это — только сон. В том месте, где заканчивается Вальбю, всё забито машинами и трамваями. Они стоят на месте. В них сидят люди и спят. И им снится, что они едут куда-то дальше. Я видела это, — сказала ты. — Однажды мы с мамой и папой ехали на машине. Я видела, что они устали. Я сама тоже устала. Но за секунду до того, как заснуть, я увидела большие открытые площадки. Там в машинах сидели люди и спали. Или спали стоя. Вальбю существует. Остальная часть мира — это просто сон».

— Когда ты рассказывала, мы все представили себе это. Мы не сомневались, что так оно и есть.

«Надо на это посмотреть», — сказал Симон.

— Мы встали. Перелезли через небольшие ворота, выходившие на Энгхэвевай. На мосту над железной дорогой мы остановились. Посмотрели на уходящие вдаль рельсы. Ровные железнодорожные рельсы. Уходящие в сон. Мы немного постояли, глядя на проходящие внизу поезда, и пошли дальше. Пару раз нас окутывал чёрный дым. Он был таким плотным, что мир временно переставал существовать. Мы не видели друг друга. В следующую секунду дым рассеивался, и вскоре от него не оставалось и следа. Мы успели добраться до площади Тофтегор, когда нас догнали. За нами приехала сама фрёкен Грове, у неё был свой «мерседес». Оказавшись опять в детском саду, мы почувствовали разлитую повсюду, по всему зданию, тревогу. Это было впервые — чтобы дети ушли за ворота без разрешения. Фрёкен Грове повела нас в свой кабинет. Он находился на втором этаже, там стоял письменный стол, диван, кресла и маленький столик. На диване сидела фрёкен Йонна. Обе женщины были очень серьёзны. «Ну, что вы нам скажете?» — спросила фрёкен Грове. Ответил ей Симон. «Мы хотели посмотреть на машины, — сказал он. — И на трамваи. Где люди сидят и спят. И на тех, кто спит стоя. Им снится, что есть море и большие леса. Фрёкен Грове! Существует только Вальбю. И детский сад. Весь остальной мир — это сон». Она оглядела каждого из нас. «Вы больше никогда не должны так поступать, — сказала она. — Вы должны пообещать мне, что больше никогда не уйдёте из детского сада, не спросив разрешения. Потому что, если вы это сделаете, я не смогу, мы не сможем больше… оберегать вас».