Брал в руки чанг и сам слагал слова,

И новой каждый раз была нава.

То из барбата, бывшего в забвенье,

Исторгнет звуки, полные томленья.

И так барбата струны запоют,

Что люди слушают и слезы льют.

Так проводил досуг он вечерами

С друзьями за веселыми пирами.

О ТОМ, КАК ОН ИГРАЛ В ЧОВГАН И ПОБЕЖДАЛ СВОИХ СОПЕРНИКОВ

Чуть на рассвете солнце сквозь туман

Коня пригонит на дневной майдан,

Встав, Саламан проворно одевался

И на коне к майдану устремлялся.

С клюкой он по ристалищу скакал

Туда, где золоченый мяч взлетал.

Средь однолетков, царственно рожденных,

Еще бритьем бород не удрученных,

Летя подобно быстрому лучу,

Всех крепче ударял он по мячу

И стал он самым ловким и проворным

В игре на том ристалище просторном.

С победою он покидал майдан.

Был мяч луной, а солнцем — Саламан.

О ТОМ, КАК ОН ОВЛАДЕЛ ЛУКОМ И СТРЕЛАМИ

Потом на стрельбище, где стрелы пели,

Он совершенствовался в ратном деле.

Изделье Чача — богатырский лук —

Он брал у царских лучников из рук.

Сам тетиву натягивал умело,

И тетива тугой струной звенела.

И тетиву до уха Саламан

Оттягивал и полный брал колчан,

И птицами трехперыми летели

Над полем стрелы, не минуя цели.

О ЕГО ЩЕДРОСТИ И РАЗДАЧЕ ДАРОВ

Он стонущих от нищеты и горя

Дарил рукою щедрой, словно море.

Вернее море бы назвать рекой

Перед широкой щедростью такой.

С той щедростью и туча не сравнится, —

Дарила туча капли, он — кошницы.

Когда к дверям дворцовым подходил

Бедняк и подаяния просил,

То награждался милостью такою,

Что ношу он не мог унесть с собою.

РАССКАЗ О БЕГСТВЕ ПОЭТА КАТРАНА ОТ ОБИЛИЯ ДАРОВ ВОСХВАЛЯЕМОГО ФАЗЛУНА

Катран! Каким искусством обладал он, —

В одном катрене целый мир вмещал он.

Гаджинскому Фазлуну он служил

И книгу мудрости ему сложил.

А шах Фазлун — как море, щедрым был он,

Поэта своего обогатил он.

Назавтра вдвое больше, чем вчера,

Насыпал золота и серебра.

И что ему Катран ни прочитает,

Ему он вдвое плату прибавляет.

Катран смутился, видя щедрость ту, —

Богатство сделалось невмоготу.

Внезапно он бежал, бесследно сгинул —

И дом, и всю казну свою покинул.

Узнав, что он исчез, Фазлун сказал:

«Он бескорыстен был, а я не знал.

Он был достоин царственных отличий,

А награждать достойных — мой обычай.

Но он не выдержал... И вот беда —

Исчез, бедняк, неведомо куда!»

О ТОМ, ЧТО ЦЕЛЬ ЭТИХ ВОСХВАЛЕНИИ — ПРОСЛАВЛЕНИЕ СУЛТАНА, ЧЬИ ЖЕЛАНИЯ СБЫВАЮТСЯ, А ВЛАДЕНИЯ ЯВЛЯЮТСЯ РАЕМ

Бессонный разум — друг, советник мой

Стал упрекать меня ночной порой:

«Зачем томишься мыслью бесполезной?

Что твой калам, Джами, пред этой бездной?

Кто царства времени не победил,

Исчезнет, будто не был и не жил.

Иди по главной нити в мире праха,

Не восхваляй придуманного шаха!»

Я отвечал: «О мудрости родник,

Перед тобой немеет мой язык.

Но я пою того, чье сердце живо,

Царя, носящего кулах счастливый.

Закон семи он поясам земным,

Семь океанов^[16] — капля перед ним.

Иносказание — хвалы одежда,

Чтоб в тайну речи не проник невежда.

Учил мудрец: «Влюбленных, беды их

Изображай, но в образах иных!»

Ведь и не каждый друг — наперсник тайны,

В дверь эту не войдет никто случайный.

Жил некто, от любви с душой больной,

Всё время говоривший сам с собой;

Истории, одна другой чудесней,

Он сочинял, слагал стихи и песни,

О солнце, о луне повествовал,

О розе в гиацинтах покрывал;

То в песне кипарис он славил стройный,

То плакал над колючкой недостойной.

Пришел к нему невежда поболтать

И стал певца сурово осуждать.

Сказал: «Ты, друг, в огне любви сгораешь,

Что ж ты любовь свою не прославляешь?

Вниманье повседневному даришь,

О низменных явленьях говоришь».

А тот: «Тебе чужда тоска влюбленных,

И ты не знаешь языка влюбленных!