И без мечети нам, без ханаки — светлей!
Когда же на глаза Джами наступишь ты?
Они всего лишь пыль, пыль под ногой твоей!
52
Пришла весна, а ты в пути, ты не со мной по-прежнему,
Смеется сад, мои ж глаза полны росой по-прежнему
Пусть веткам роз уж не грозит студеный зимний ветер,
Но их цветам мой горький вздох грозит бедой по-прежнему.
Пусть на кустах свежа листва — что мне за радость в этом?
Тебя, о деревце мое, я жду с тоской по-прежнему.
Откуда этот аромат? Ведь нет желанной розы.
Когда же будешь ты в саду гулять весной по-прежнему?
Что кипарис и роза мне? О стане-кипарисе
И о ланитах-розах я томлюсь душой по-прежнему.
Пусть не любуются глаза пионом и нарциссом, —
Свет и отраду глаз моих я жду домой по-прежнему.
Среди смеющихся цветов Джами — тюльпан багряный:
Он тонет в собственной крови, он пленник твой по-прежнему.
53
Померк рассудок. Сердце, плачь, ты — колокольчика рыданье,
Ведь караван моих надежд уходит в дальнее скитанье.
Любимая! Моя душа, как птица без воды и зерен,
Без щек и родинок твоих обречена на умиранье.
Да, роза на земле растет, а на граните — куст колючий;
Любовью чистой я горю, а ты сулишь одно терзанье.
Ты страсть к сопернику таишь, я ж без тебя дышать не в силах,
Ведь это ты — моя душа: где нет души, там нет дыханья.
Когда бы сети паука слабы, как это тело, были,
Могло бы их легко порвать мушиных крыльев трепетанье.
Так ослабел я, что тебя мой стон и вздох достичь не могут,
Но знай, что их причина — ты. Явись же на мое стенанье.
Одну лишь букву, о Джами, ты на дверях ее оставил,
Но, если дом не опустел, она поймет твое признанье.
54
Ты вдела две серьги — два искрометных лала,
Лицо меж этих звезд луною засияло.
Лал у тебя в ушах и на моих ресницах:
От лалов губ твоих слеза багряной стала.
Два лала — две серьги — в твоих ушах сверкают,
От блеска их лучей душа затрепетала.
Два лала — две слезы — в моих глазах застыли,
И эти лалы — кровь, что в сердце запылала.
Но жемчугом зубов ты лалы губ закусишь,
Чуть стану их молить о милости хоть малой.
На лалы этих уст любуясь с восхищеньем,
Забыл бы про Ширин герой, дробящий скалы.
Ах, вместо лалов губ, Джами, тебе придется
Из сердца своего взять лалы крови алой.
55
Иной себялюбивый шейх, что благочестьем знаменит,
Не святость в глубине души, а ложь и ханжество таит.
Пускай он мнит, что лучше всех святые таинства познал,
Их смысл с начала до конца от разума его сокрыт.
Завоевать стремится он сердца доверчивой толпы,
Зато навеки от себя сердца достойных отвратит.
Он расставляет сети лжи, но помешай ему, аллах,
Иначе наше счастье он, как птицу, в клетку заточит.
А нищий старец — как он мудр! Пир для души — беседа с ним,
Из чаши святости своей он и пророков напоит.
Из книги выгод и заслуг он имя вычеркнул свое,
Зато тетрадь его души немало добрых дел хранит.
Джами, бессмысленным скотом пускай считает разум твой
Того, кто мудрецов таких не чтит и не благодарит.
56
Прах целуют венценосцы, где прошла она, дерзка.
На несчастного не бросит взгляда даже свысока.
Не стремлюсь занять я место рядом с ней, с меня довольно,
Что могу ее порою увидать издалека.
Пусть с земною оболочкой распрощусь и лягу прахом
На любой большой дороге, где идут ее войска.
У того, кто угасает от любви к пушку над губкой,
В Судный день — в посланье черном — будет слава велика.
Сад красавицы жестокой вырос на крови невинных.
Нет в нем верности и чувства ни единого листка.
Справедливости напрасно я ищу у луноликой, —
Справедливости не ищут у царя, чья власть тяжка.
Ты решишь. Джами навеки жизни улицу покинул,
Ибо стон его не слышен и молчит его тоска,
57
Я письмо твое священным талисманом называю,
От беды листом охранным, сердцу данным, называю.
Точку над любою буквой — родинки над верхней губкой
Точным я изображеньем беспрестанно называю.
То письмо, что кровью сердца на белках зрачки напишут,
Без запинок я читаю и желанным называю.
Называю я бальзамом вожделенное посланье —
Тем бальзамом, что так нужен скрытым ранам, называю.
Я письмо за строчкой строчку то целую, то читаю,
И наперсником сердечным, постоянным называю.
Светлых слез исток — посланье улыбающейся розы,
