Сама бы стала я иголкой с ниткой!

Когда печаль пронзила все сердца

И друга выносили из дворца,

Над ним не причитала я, рыдая,

В слезах к его носилкам припадая.

Когда зарыли в землю этот клад,

Что золотом достоинств был богат,

Я в землю не сошла в объятьях друга,

С ним рядом не уснула, как супруга.

Увы, я плачу, сердце опалив.

Увы, как этот мир несправедлив!

Юсуф, приди, взгляни, как я несчастна,

Как небом я наказана ужасно!

Но ты ушел, не вспомнив обо мне,

Не хочешь возвращаться ты к жене.

Но где же верность? Что же будет с нами?

Как можно обращаться так с друзьями?

Я жду твоей любви, а ты ушел.

Я в прахе и крови, а ты ушел.

Уйдя, меня подверг таким мученьям,

Что только смерть мне будет излеченьем.

Уйдя туда, где свет и благодать,

Ты вестников забыл ко мне прислать.

Так лучше напрягу свои усилья

И полечу к тебе, расправив крылья».

Услышали носильщики приказ,

Чтоб снарядили паланкин тотчас,

И Зулейха отправилась в смятенье

Туда, где друг обрел успокоенье.

О нет, не клад ее глаза нашли,

А холмик бедной и сырой земли!

Она блистала, словно день, бывало, —

Теперь на холмик, словно тень, упала,

Даря земле и злато желтых щек,

И жарких слез рубиновый поток,

И, то к ногам припав, то к изголовью,

Лобзала землю с плачем и любовью:

«Ты скрыт, как корни розы, под землей,

А я цвету, как ветка, над тобой!

Ты, словно клад, в глубокой спрятан яме,

Но яму орошаю жемчугами.

Ушел ты в землю, как вода, с тех пор

Лежу я на поверхности, как сор.

Лежу, как хворост, у речной излуки,

Горю, как хворост, в пламени разлуки:

Ты бросил хворост дней моих в костер,

И чадный дым поднялся, как шатер,

Но кто сочувственным захочет плачем

Бороться с дымом чадным и горячим?»

Грудь обнажив, припав к земле в слезах,

Она могильный целовала прах.

К чему ей мир, что пуст и безотраден?

Глаза-нарциссы вырвала из впадин

И бросила их наземь, закричав:

«Должны расти нарциссы среди трав!

Нужны ли мне два глаза, два нарцисса,

В саду, где нет тебя, нет кипариса?!»

В могилу тот, кого гнетет печаль,

Бросает цвета черного миндаль.

Но вряд ли люди, как она, дарили

Такие две миндалины могиле!

Она к земле, склонясь над мертвецом,

Припала окровавленным лицом,

И вот взлетела над землей могильной

Ее душа, расставшись с ней, бессильной.

Блажен, кто душу потерял в пути,

Зато сумел свою любовь найти!

Увидев, что мертва жена владыки,

Все подняли неистовые крики.

И причитанья преданной жены

Там были двести раз повторены.

Умолкли причитанья на могиле,

И домочадцы Зулейху омыли.

Омыли, горько плача: так весной

Над розой дождь струится проливной.

Ее — о нет, жасмин благоуханный! —

Затем одели в саван златотканый,

И вот в земле, как лепесток тиха,

Легла с Юсуфом рядом Зулейха.

Делить и после смерти с другом ложе —

Нет в мире счастья выше и дороже!

Но тот знаток, что сохранил для нас

Старинный и прелестный сей рассказ,

Поведал так: на побережье Нила,

Но не на том, где любящих могила,

Внезапно разразились в тяжкий год

Свирепый мор и страшный недород.

«Тому виною Зулейха», — решили.

В гроб каменный бедняжку положили,

Все щели гроба залили смолой

И Зулейху низвергли в Нил ночной.

Такая к ним пылала в небе злоба,

Что даже два разъединили гроба.

За что оно разгневалось на них,

Преследуя и мертвых, как живых?

Та — жертва страсти — утонула в море,

А тот в степи разлуки высох в горе.

Сказал мудрец, который сто дорог

Любви прошел и вдоль и поперек:

«Там, где любовь пылает, — не ищи ты

Ни мира, ни покоя, ни защиты».

И в саване влюбленный слит с огнем,

И саван разрывается на нем!

Блажен, кто пламя сохранил такое,

Как Зулейха, и в гробовом покое!

Она и мертвая — пример живым:

Попрала смерть бесстрашием своим.

Два глаза вырвала свои сначала —