– Она хорошо себя чувствовала?

– Не жаловалась. Она вообще редко жаловалась, но таблетки пила, в поликлинику ходила. Ушла от меня около полуночи. Я проводила, посмотрела, что в квартиру свою вошла. Договорились, что в понедельник сходим с ней в ЖЭК, управляющую компанию по-новому, нам странные платежки разослали, новая графа появилась, хотели уточнить. В понедельник в десять утра позвонила ей в дверь, но она не открыла. Тогда я подумала – мало ли, мусор пошла выбросить или в магазин. Через час снова пришла, так и ходила весь день.

– А телефон был у тёти Ани?

– Разумеется, я звонила, только он отключён. Во вторник не выдержала, вызвала полицию. Они пришли, слесарь дверь вскрыл – никого. И цепочка, понимаешь, цепочка была наброшена. Хотела заявление о пропаже написать, только у меня не взяли, говорят, что не родственница, да и трёх дней не прошло. Они вообще ничего странного не заметили, ушла женщина по своим делам, взрослая, вменяемая, что беспокоиться?

– А какие поводы для беспокойства? Исключая злосчастную цепочку, разумеется.

– Пойдём, сам посмотришь.

– У вас есть ключ, почему тогда сразу не открыли?

– Теперь есть, – Клавдия Олеговна виновато посмотрела на Антона, – я замок поменяла, пришлось. Слесарь наш, мастер на все руки, не только дверь разломал, но ещё и замок повредил. Как я оставлю квартиру незапертой? Пришлось знакомого просить, ученика своего бывшего, у него тут бизнес – фирма по установке дверей и мелкому ремонту. Он починил, а замок сменить пришлось.

Дежавю – вот что испытал, переступив порог пожилой родственницы. Он, разумеется, мог сохранить в детской памяти эту выщербленную годами вешалку в коридоре, бордовые обои с облетевшим золотом вензелей – советский ампир, книжные шкафы, прячущиеся в сумраке стен, диван, прикрытый потёртым гобеленом. Но Антон чувствовал, что дело здесь не в детской памяти, было что-то глубинное, значимое в душной атмосфере квартиры, что-то такое, что соблазняло разгадкой неведомого. В чисто прибранной кухне диссонансом неубранная посуда с подсохшими остатками завтрака.

– Убирать ничего не стала, вдруг следствию пригодится, – соседка застыла на пороге.

– Да, возможно, – Антон подошёл к окну. Хлопья прощального снегопада, будто декорация детской сказки. Милый провинциальный порядок небольшого дворика. Ряд гаражей и сараев с расчищенными дорожками, подтаявшая горка, смешные снеговики вместо хаотичной парковки, светильник, подвешенный на деревянном столбе, пляшущее пятно света. Дежавю. Кислицин вновь испытал странное ощущение подсказки.

– На столе в комнате приготовлена квитанция, мы ведь собирались в ЖЭК. Анечка никогда бумаги не разбрасывала, аккуратная была, – Клавдия Олеговна осеклась.

– Действительно, квитанция, – Антон прошёл в комнату. Книги, собрания сочинений русских и зарубежных классиков, несколько томиков по кулинарии. Никаких детективов и романов последних лет, зато множество словарей и справочников.

– Клавдия Олеговна, вы не знаете, где Анна Петровна хранила альбом с фотографиями? Вероятно, мне потребуются снимки, желательно последние.

– Аня не любила фотографироваться, хотя работа, сами понимаете. У неё есть альбом со школьными снимками, ну и фотографиями родственников. А последняя есть, совсем недавняя. Внучок мой фотоаппарат опробовал, я попросила напечатать, не люблю я современные электронные фотографии. Он нас с Анечкой фотографировал. Сейчас принесу.

Антон с нетерпением ждал фотографий. Стыдно признаться, он почти не помнит тётушку, лишь какие-то детали: собранные в пучок тёмные волосы, тяжёлый, мужской овал лица, крупные кисти рук, но в портрет картинка не складывалась.

– Вот, – протянула соседка несколько снимков, – это мы с ней дома за чаепитием, а это Анечка по двору шла, а Максимка мой и щёлкнул.

С фотографии на Антона смотрела та самая старуха с трассы.

Родительский дом отца ютился на окраине Колышлевска, не в помпезной двухэтажной витрине для въезжающих, а на задворках, отброшенных от центра на пару километров бездорожья. Тридцать домов, соединённых с городом ниточкой непролазной грунтовки, по странному решению градостроителей считались рядовой улицей, хотя сами жители называли этот район посёлком. Антон не был здесь два года – с тех пор, как возил отца на кладбище. Тогда они заехали на несколько минут, переговорить с соседом. Вспомнил, что удивился, узнав, что отец не продал дом после смерти бабушки, хотя покупатели находились. Вспомнил странную улыбку отца, говорящего: «Мы вернёмся туда, сынок, ещё вернемся. Не знаю, возможно, мне не придётся, а тебе он нужен». Молодому человеку не нравился загадочный тон, не нравилось безумное решение сохранять то, что он считал ненужным балластом, сгустком проблем. Наследство требовало присмотра, вложения денег, в конце концов. Отец тогда уверил Антона, что проблема удачно разрешилась: сосед, милейший человек, недавно купивший и переехавший в близлежащий дом, за присмотр и коммунальные платежи арендует недвижимость. Он хозяйствует в огороде, а сам дом сдаёт, при этом не только всё оплачивает, но даже что-то там постоянно ремонтирует.

«Зачем? Зачем нужны эти договорённости с соседом, если можно просто продать? Невелика ценность», – Антон вспомнил, как после этой фразы посмотрел на отца, и взгляд его вспомнил, обжёгший, заставивший замолчать.

Тот самый сосед поджидал у ворот. Как же его звали? У него ещё какое-то странное отчество: Илья Трофимович, Ефимович?

– Заезжай, заезжай, Антон. Я тут и площадку во дворе под машину расчистил, с утра ждём.

– Как с утра? Мы же только с отцом говорили, он мне посоветовал здесь остановиться, в гостиницу не попасть.

– Какая гостиница, сынок? У нас здесь на весь город одна гостиница с десятью номерами, и те заняты под спецзаказы, – сосед хмыкнул, – Илья Ефимович я, можешь дядей Ильей звать.

– Я помню, – смутился мужчина.

– Тогда, считай, зря напомнил, – лицо Ильи Ефимовича светилось таким радушием, таким желанием помочь, что Антон невольно рассмеялся.

– Проходи, проходи, ты здесь хозяин. Негоже от родного дома в номера сбегать.

– Какой он же родной, я и не был столько лет.

– Отец твой здесь родился, в силу вошёл, бабушка и дедушка дух испустили – как же не родной?

Дом встречал чисто вымытым, соблазнял восхитительными ароматами домашней выпечки. Антон сильно проголодался, за весь день он выпил чашку жидкого чая у Клавдии Олеговны.

– Проходи, сполоснись с дороги, я тебе сейчас все покажу. В ванной дровяной титан, видишь? Ты мойся, потом объясню, как топить. Я тебе нагрел, помыться хватит, а дрова во дворе сложены. Полотенце там, всякие мыльные штуки на полочках, найдёшь, а я пока похлопочу на кухне.

Как же он мог забыть? Аромат хвойного мыла, запах горящих дров, основательная чугунная ванна на чёрных лапах, казавшаяся ему огромным озером в детстве, голос бабушки, укутывающей в полотенце.

«Тошка, Тошка, пойдём едать картошку», – пела, раскачивая на коленках уворачивающегося от одежды малыша.

Картошка, блестящая от масла, огурчики, нарезанные кружочками бочковые генералы, маленькие пупырчатые корнишоны, янтарное сало с розовыми прослойками, золотистая курочка, какие-то соусы, салаты – стол ломился.

– Да я, да мне…

– Проходи, проходи, не стесняйся, это все моя хлопотала. Обязательно вас познакомлю, а пока… – Илья Ефимович поставил в центр стола бутылку.

– Я не…

– Все мы «не», а только по чуть-чуть, – сосед разливал в маленькие рюмочки, – сам делал, на травах.

Горло обожгло.

– Закусывай, закусывай, не стесняйся.

Антон и не стеснялся, он давно не ел ничего подобного.

– Зверобой, чабрец, немного мяты – мигом вся хандра сойдёт.

– С чего вы решили, что я хандрю? – Кислицин проговорил это с набитым ртом.

– Да все вы, городские, приезжаете с глазами пыльными. Эх, погостил бы подольше, силой налился. У меня сынок в отпуск приезжает тенью, месяц в чувство привожу. Как отец?