Я опустился на табурет… и тут же вскочил.

Поднял лежащий на полу лист бумаги, развернул его.

Да, тот самый — моя схема, которую я рисовал за этим столом. Но… но я был абсолютно уверен, что убирал её в карман!

Глава 14. Вокзальный. 25 июня, понедельник, утро

Вот это я и называю — «хмурое утро».

Само утро было солнечным, а вот Большаков — как раз хмурым. Наша планёрка идёт уже после той, что он проводит для Патруля, и с самого начала шеф старательно не встречался глазами с Дьяченко. Разогнав остальные тройки по городским маршрутам патрулирования, буркнул:

— Вы трое, останьтесь, — и, положив очки на стол, стал прохаживаться по кабинету, словно лев в клетке. Лишь когда за последним из коллег закрылась дверь, продолжил:

— Вы что ночью натворили, мать вашу? Какого лешего Управа требует всю вашу тройку на ковёр?

— Не знаю, Сан Трофимыч, — почти не деланно развёл руками Юрка. Стуков — тот только плечами пожал. Я не стал выделяться и последовал его примеру.

— Дьяченко, мне истории с Волковым хватило выше крыши, — прошипел Большаков. — В тот раз вляпался с Колледжем, в этот раз ещё с кем? Я тебя предупреждал — отмазывать не буду! Сам разбирайся, ты старший!

Он отвернулся к стене, постоял немного, заложив руки на спину. Было видно, что ладони чуток подрагивают — как бы Трофимыч ни пытался строить из себя строгого начальника, все отлично знали, что мужик он хороший и за своих — горой.

— Вызывал Каращук, — уже спокойно сказал Большаков, чуть помолчав и не оборачиваясь. — Причём ещё в семь утра мне домой позвонил. Просил именно всех троих, сразу с утра, почему — не сказал. Давайте думайте, куда могли вляпаться, — он повернулся, посмотрел внимательно: — И не болтайте лишнего при его орлах, лады? Сами знаете, что он за человек…

Каращук встретил нас в том же кабинете, куда приходил я — и, кстати, зеркала напротив двери уже не было, оно висело там, где и должно было по моим предположениям. Выходит, я оказался прав — перевесил он его в тот раз именно ради меня. Ну да, нелюбовь моя к зеркалам известна, я ж об этом ещё на первом собеседовании сказал…

Кроме безопасника, стоящего у окна, опершись о подоконник, в кабинете был ещё один, молодой, невысокий, с сильными залысинами, и подтянутый мужик лет сорока — этого я узнал сразу, старший из той группы, что примчалась на Дзержинку. Сидит на краешке письменного стола, небрежно придерживая на колене автомат. Кстати — снятый с предохранителя.

Интересный расклад получается… Лысоватый — это Шнайдер, управовский колдун, он часто бывает на собеседованиях и вообще что-то вроде правой руки Каращука по «колдунской» линии. Второй, выходит, не самый низкий чин из боевой группы.

— Заходите, садитесь, — Каращук указал на три свободных стула напротив стола. — Андрея Шнайдера вы знаете… — колдун, чуть привстав со стула, кивнул, — …а это Антон Горюнов, боевая группа. Вам представляться не надо, мы всех знаем…

Ну да, ещё бы — безопасность да не знает.

— Чем обязаны? — осторожно поинтересовался Юрка, опускаясь на стул. Между нами и управовскими оказалось несколько метров — мы все, конечно, при пистолетах, за исключением Стукова, но подождём, подождём… Ситуация пока что мирная, хоть и насквозь непонятная.

— Расскажите о задержании… — Каращук глянул в документы, хотя мне показалось, что чисто для вида, — …Любови Лавинской. Ваше же группа с этим работала?

Задержании? Интересно, это он и хотел сказать, или нечаянно проболтался? Она, вообще-то, в этой ситуации была скорее пострадавшей, и доставка её в Управу — регламент по работе с новыми людьми, но никак не задержание.

— Не было там задержания, — пожал плечами Юрка. — Освободили её как потенциальную жертву непонятного ритуала, доставили к вам, как и положено. Всё по регламенту.

Так. Юрка, что называется, «затупил», хотя он далеко не дурак и, скорее всего, оговорочку Каращука тоже отложил в памяти.

— Вот и расскажите всё от начала до конца, — миролюбиво сказал безопасник. — Дьяченко, начните, а остальные поправьте, если будут дополнения или своё мнение. Повторюсь — нас интересует всё от и до. Начиная с того, как вас отправили туда. Включая ваше мнение.

Вот оно как, значит. Все отчёты, написанные нами по итогу дня, в конце концов сдаются в Управу, то есть управовские и так всё знают. Но сначала Каращук вытаскивает меня, а теперь — вообще всю группу… Интересно, что случилось? Причём настолько, что Большакова дёрнули ещё до начала его рабочего дня?

Причём вызвали нас именно официально, через Большакова, хотя могли бы в те же семь утра позвонить дежурному.

Юрка неторопливо начал рассказывать. Рассказчик по официозу из него не очень — это трепаться он умеет, но факты он излагает нормально. В принципе, я вмешался всего раз — когда напарник сказал о моих выстрелах. А вот Каращук переспрашивал активно — причём о мелочах. Откуда дул ветер, какого цвета было оперение у голубя, от которого изгои взяли кровь для знаков, было ли что-то вырезано на столбе, к которому привязывали Любу, насколько высоко заносил главарь нож для удара…

— Котелок с остатками варева забрали? — совершенно нейтральным тоном спросил Шнайдер, когда Юрка закончил рассказ.

— Я забрал, — рискнул я. — Только не донёс. Сейчас чистый у меня дома стоит.

Вот так вам. Чистейшая правда. Шнайдер же наверняка всё это время на ложь проверяет.

Колдун кивнул, видимо, удовлетворившись ответом, а Каращук удивлённо приподнял брови:

— Как так — не донесли?

— Не помню, правда, — сказал я, честно глядя ему прямо в глаза.

— Никто не посчитал это за вещдок, — вступился за меня Юрка. — Так, барахло…

— А чистые котелки не взяли, — хмыкнул Горюнов, ни к кому конкретно не обращаясь.

Подловил… Интересно, разовьёт Каращук эту тему?

И тут до меня дошло. Тогда, на месте «экзекуции», Юрка сказал, чтобы мы взяли образец варева. Но — его никто не взял, и Юрка про него словно забыл! Отчего? Почему у всех троих это будто вылетело из головы?

Каращук тему не развил. Буркнул только:

— Разгильдяи… Можно было донести, пригодилось бы.

Пронесло? Ну может быть…

— Может, хоть расскажете, что случилось? Мы ж в докладах всё писали, и вы потом меня расспрашивали, — рискнул я.

К моему удивлению, Каращук ответил:

— Любовь Лавинская находилась у нас, в изолированном и защищённом помещении. Такие свидетельства, как «ведьма», мимо ушей пропускать нельзя, особенно, — он глянул на Юрку, как бы мимоходом, но от меня это не укрылось, — …особенно после прошлогодней истории с заговором в верхушке Колледжа.

Хм, вот как. Заговор в верхушке… Информация не из тех, какую знают все — я вот прямым текстом впервые за три месяца слышу. Ну, не считая того, что вскользь сказал Юрка о доппелях в Колледже.

— В шесть утра, при проверке, обнаружилось, что её там нет. В два часа ночи она там ещё была. Комната заперта, колдовские охранки не сработали, никакого проявления знакомого нам… — он выделил тоном эти слова, — …знакомого нам колдовства не зафиксировано. Обнаружили только при визуальной проверке. Поэтому прорабатываются все варианты. Ещё вопросы есть?

— Нет, — покачал головой я.

Ничего себе. Выходит, Люба сбежала. Но это значит… это значит, что я в недавних рассуждениях был прав — она столь спокойно ехала с нами в Управу, потому что твёрдо знала — сбежать сможет без труда. А сбежать из охраняемого помещения в Управе, да ещё не потревожив сигналки, сможет только реально сильный колдун.

И это при том, что, во-первых, наш Стуков её как колдунью не распознал и лжи в сказанном не обнаружил, и во-вторых — Управа, выходит, лажанулась точно так же!

Выходит, она и правда «ведьма»? То есть, главарь изгоев был прав, когда хотел её убить? И призрак его сказал чистейшую правду? Так, ещё какая-то мысль крутится…

— Хорошо, когда вопросов нет, — прервал мои соображения Каращук. — Тогда имейте в виду, что эта информация для служебного пользования. Вы вроде как люди серьёзные, — опять беглый взгляд на Дьяченко, — …языками трепать не станете. Никаких росписей с вас брать не буду, все уже взрослые.