Но каждому было ясно: без таблицы умножения даже Ломоносову в университете делать нечего.

В ту пору существовали в городах разнообразные «курсы знаний»: платные и бесплатные, частные и государственные, трехмесячные и двухнедельные. Училась на курсах публика разная, по преимуществу обеспеченная, таких, как Федька, двое на группу, да и те подумывали бросить. По десять часов в день Иванин вкалывал слесарем, кое-как зарабатывая на жизнь, потом бежал домой, сбрасывал спецовку и еле-еле успевал на занятия. Жил он на сеновале у земляка-извозчика, который, несмотря на знакомство, все же драл с него приличные деньги.

Декрет был, конечно, прекрасен, но не грел пока Федьку Иванина.

А математику на курсах преподавал Н. А. Звягинцев — большевик, командир красногвардейского отряда, ученый-подвижник.

Чего хотел Иванин? Он хотел спокойно и наверняка готовиться в вуз, получая стипендию и живя в общежитии. Чего хотел Звягинцев? Он хотел, чтобы воспользоваться декретом мог именно Федька Иванин.

Идея рабфака носилась в воздухе.

В начале 1919 года Н. А. Звягинцев организовал при Московском университете рабочий факультет. Чуть раньше появился рабфак при Коммерческом институте имени Маркса. Чуть позже — еще четырнадцать рабфаков. Дело решительно поддержал Наркомпрос: двадцать семь, сорок пять, пятьдесят девять рабфаков за полтора года — в тридцати трех городах страны!

Для тысяч других Иваниных их придумали десятки других Звягинцевых. Вот почему трудно назвать одного автора. Правильней сказать, что рабочие факультеты рождены логикой революции.

Никто не скрывал их классовой сущности. А. В. Луначарский назвал рабфаки пожарными лестницами, приставленными к окнам вузов, по которым поднималась к высшему образованию рабоче-крестьянская молодежь.

Это было и справедливо и необходимо.

Необходимо потому, что в России было всего лишь 112 тысяч человек с высшим образованием — очень мало вообще и тем более перед лицом грандиозных задач. Трудовому народу нужна была своя трудовая интеллигенция, без которой невозможно ни восстанавливать промышленность, ни делать культурную революцию, ни строить социализм.

С другой стороны, именно в России массы народа, по выражению В. И. Ленина, были ограблены в смысле образования, света и знания. По самой высокой справедливости, во имя которой и совершилась революция, народу следовало вернуть то, чего он был прежде лишен.

Итак, если мы хотим сами знать и другим напомнить, как начиналась наша советская интеллигенция, надо открыть историю на странице, озаглавленной «Рабфак».

ПРИЕМ осуществлялся круглогодично. Конкурса, понятно, не было — приходил человек, говорил, как пароль, два слова: «Хочу учиться», отзывом было: «Давно пора».

Позже появились более строгие условия приема. Кандидат должен был иметь не менее трех лет рабочего стажа, и от него требовались знания четырех действий арифметики и «хорошая грамотность»: умение читать и писать.

Но во всех случаях он обязан был предъявить направление фабзавкома или партийной и комсомольской ячейки. Удостоверяем, писалось в направлении, что поступающий на рабфак не какой-то нэпман, не буржуй, а истинный пролетарий, твердо стоящий на платформе Советской власти.

Выпуски старались приурочить к началу учебного года в вузах, причем рабфаковцы имели право преимущественного поступления. В начале тридцатых годов сложилась ситуация, при которой попасть в институт, минуя рабфак, стало практически невозможным.

СРОКИ ОБУЧЕНИЯ полностью подчинялись главной идее: быстрей, быстрей, быстрей! В 1921 году даже были «ударные семестры», и приблизительно так же, как мы брали обязательства выполнить пятилетку в четыре года, брались обязательства выучить географию за три часа вместо положенных двенадцати. Самый первый выпуск рабфаковцев Московского университета был «укороченный»: сорок человек проучились девять месяцев. И даже это считалось роскошью, в пример приводился другой рабфак, сумевший обернуться за девяносто дней.

Формально рабфаковцы получали образование, приравненное к среднему, но фактически были далеки от него. И хотя их потом принимали в вузы и академии, они проливали тысячи потов, чтобы держаться «на уровне». Конечно, это не каждому удавалось, кто-то оставался безграмотным, с ним мучились потом долго, до самой пенсии. Отбора по способностям в нынешнем понимании тогда не делали: неизвестны были его принципы, да и задача так не стояла. Но стихийно отбор все равно осуществлялся. Не все после рабфака обязательно попадали в вузы (примерно треть ограничивалась рабфаковским образованием), а иные в вузе учились трудно, кое-как. Из тех же, кто упорным трудом пробивал себе дорогу к знаниям, получались отличные специалисты, сумевшие поднять на собственных плечах первые пятилетки.

В 1922 году, выступая на IV конгрессе Интернационала, В. И. Ленин сказал, что молодежь учится на рабфаках, «может быть, слишком быстро, но, во всяком случае, работа началась, и я думаю, что эта работа принесет свои плоды. Если мы будем работать не слишком торопливо, — сказал Ленин, — то через несколько лет у нас будет масса молодых людей, способных в корне изменить наш аппарат».

В конце концов, после многих примерок срок обучения был установлен в три года на дневном рабфаке, в четыре — на вечернем. Вообще период с 1919 по 1930 год знаменовался бесчисленными поисками и экспериментами. Огромное количество изданных в то время постановлений, инструкций и декретов, дополняющих или начисто отменяющих друг друга, свидетельствовало о стремлении найти оптимальный вариант. Но любые изменения, даже самые решительные, осуществлялись на ходу, без остановки. Рабфаки чинили, как чинят железнодорожные вагоны, в крайнем случае отцепляя от состава, но никогда не останавливая сам состав.

УЧЕБНЫЙ ПРОЦЕСС тоже выверялся на ходу. До 1921 года каждый рабфак сам себе выдумывал программу и методологию. В Смоленске плюс ко всему прочему преподавали «философскую пропедевтику». В Петрограде понятия не имели, зачем нужна «пропедевтика», зато давали рабфаковцам «климатологию». В Москве учащихся делили на басов, теноров и дискантов, и они пели: «Идет, гудет зеленый шум», — отрабатывали дикцию и декламацию. На одних рабфаках изучали химию, на других — только воду, почву и воздух, на третьих — кислород и водород. Профессор М. М. Попов ставил на стол два сосуда, один из которых был наполнен газом, и просил рабфаковца перелить газ в другой сосуд. Могучий хохот был ответом: «Из пустого в порожнее?!»

Индивидуальному творчеству пришел благополучный конец: Наркомпросом был составлен примерный учебный план, а потом и обязательный, который включал в себя пятнадцать общеобразовательных предметов, в целом соответствующих школьной программе.

Кафедры назывались «предметными комиссиями», а то, что сегодня зовется «факультетом», было «направлением». Рабфак МГУ имел два направления: физико-математическое и естественное. Внутри каждого направления были курсы и учебные группы по 25—30 человек.

В двадцатых годах группы превратились в бригады — тогда у нас все делалось «бригадным методом»: и добывался уголь, и добывались знания. Модный «дальтон-план» означал, что один человек должен был отвечать на экзаменах за всю бригаду, — не в переносном, а в буквальном смысле этого слова: оценка его знаний считалась оценкой знаний бригады. А затем рабфаковцы общим голосованием решали вопрос: переводить ли себя на следующий курс или оставлять на второй год. «Блаженные времена!» — могут подумать иные современные студенты и школьники, забыв сделать поправку на психологию рабфаковцев, в большинстве своем совершенно неспособных обмануть ни себя, ни даже преподавателей.

При всех сложностях и огрехах в методологии обучения рабфак, особенно в середине тридцатых годов, все же давал приличные знания. На одной фотографии, подаренной выпускником-рабфаковцем своему профессору, было написано: «Неизвестное — позналось, неоформленное — оформилось, сложное — стало простым».