«Вдруг сообразила сегодня, что десять лет не была в отпуске. То есть мне его оформляли, конечно, но я тратила его на походы, а чтобы отдыхать, как нормальные люди, не получалось. А Рудов как будто подслушал мои мысли и только что позвонил: «Валентина, а не поехать ли тебе в санаторий?» Согласие я дала, но тут же осеклась: а как же я без ребят? Ведь только с ними у меня санаторий…»
«14 апреля пришла на ингаляцию и вижу: сидят трое в белых халатах и плачут. Я извинилась и хотела уйти, но они пригласили меня сесть — сейчас, мол, сделаем процедуру. Смотрю на них, а они такие зареванные, а у одной в руках письмо. Тогда спросила: мол, если у них беда, может, я чем-нибудь помогу? На это они ответили: «Мы уже три дня плачем. Прислал мой сын письмо из армии и пишет, что всем полком читали в «Комсомолке» «Белую лилию», и сын мой гордится, что живет в Красном Луче, и еще пишет: «Мама, сходи в Первую школу, найди там Ващенко и расскажи ей, как наш полк с интересом читал повесть о ее следопытах». А другая из медиков мне говорит: «Я жила в годы войны недалеко от того места, где погибла Лиля Литвяк. Сколько их попадало тогда, самолетов!» Тут они достали из стола скоросшиватель и показали мне вырезки из «Комсомольской правды», и все втроем охали и восхищались: мол, надо же, есть в нашем городе какая-то Ващенко, и столько возится с детьми, и ведет такую работу, а в газете написано, что она больная, — значит, не может быть, чтобы мы ее не знали, или, может, она лечится где-то в другом месте. И попросили у меня направление, чтобы делать ингаляцию. Я подала. Они прочитали и ахнули: «У вас фамилия, как у той учительницы! Не о вас ли написано в газете?» Я помолчала немного, а потом сказала: «Обо мне и о моих учениках». Тут они меня совсем доняли, и пришлось, пока делали ингаляцию, в перерывах немного рассказывать о школьных делах, об отряде «РВС», о Лиле и всем прочем. Когда я уходила, мы все вчетвером немного поплакали, а потом я рассказала ребятам в школе об этой истории, и все мы вдоволь посмеялись…»
В конце июля 1979 года я получил из Красного Луча телеграмму, текст которой воспроизвожу полностью:
ОТРЯД РВС ЗАВЕРШИЛ ЛЕТНИЙ ПОХОД 1979 ГОДА УСТАНОВЛЕНО 15 МЕСТ ГИБЕЛИ САМОЛЕТОВ ИЗ НИХ ДВА ИСТРЕБИТЕЛЯ ЯК-1 ОДНА АЭРОКОБРА ДВЕНАДЦАТЬ ШТУРМОВИКОВ КРОМЕ ТОГО УСТАНОВЛЕНО ЧТО ИЮЛЕ 1969 ГОДА ТО ЕСТЬ ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД И ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ ГИБЕЛИ ЛИЛИ РАЙОНЕ ХУТОРА КОЖЕВНЯ В ТРЕХ КИЛОМЕТРАХ СЕЛА ДМИТРОВКА МЕСТНЫМИ ЖИТЕЛЯМИ ИЗВЛЕЧЕНЫ ОСТАНКИ ЛЕТЧИЦЫ ПОХОРОНЕННОЙ ОКОПЧИКЕ РЯДОМ С ИСТРЕБИТЕЛЕМ ЯК-1 И ПЕРЕНЕСЕНЫ В БРАТСКУЮ МОГИЛУ № 19 НАМИ СОСТАВЛЕНЫ ПРОТОКОЛЫ ОПРОСА ЖИТЕЛЕЙ ИССЛЕДОВАНО МЕСТО ПАДЕНИЯ ЯК-1 ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ ПОЛАГАТЬ ЧТО ЛЕТЧИЦА ЛИЛЯ ЛИТВЯК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ = ВАЩЕНКО=
Затем пришло письмо. Вот из него выдержки:
«Вы, наверное, не забыли хутор Кожевню, куда мы ходили с вами по шаткому мосточку? Там и остановил нас 23 июля Михайлов Федор Андреевич и спросил, кого мы ищем. Мы ответили, и тогда он предложил нам следовать за ним, и мы, конечно, пошли, потому что уже знали, что почти каждый житель, старожил хутора, имеет в округе как бы «свой самолет», о котором больше никто не слышал. Михайлов привел нас на место и рассказал, что лет десять назад он видел, как мальчишки копались здесь в старом окопе и наткнулись на останки летчика. На черепе его был шлемофон, череп пробит. Были тогда же обнаружены кобура с ремнем и обгоревший планшет. Документов при летчике не было. Михайлов назвал нам фамилии мальчишек, это были братья Федор и Николай Сачеки и Сергей Саницкий. Ребят мы разыскали, они уже взрослые и трудятся. Они подтвердили, что, действительно, в июле 1969 года на окраине хутора, у лесополосы, увидели ужа, решили его поймать, а уж залез в нору. Ребята стали копать эту нору, и тогда показались останки человека. Мальчики выкопали их и позвали взрослых, а уж те сообщили в сельсовет и военкомат.
На том месте, куда привел нас Михайлов, мы, почти не копая, обнаружили обломки самолета, похожие на Як-1.
Потом мы искали очевидцев гибели самолета, но, к сожалению, их не было, потому что в период с июля по начало августа 1943 года, когда у хутора Кожевня шли бои, местные жители были эвакуированы в Ростовскую область. Правда, мы нашли Ткачеву Ульяну Семеновну, которая возвратилась в Кожевню 4 августа 43-го года, утром. У лесополосы, говорит она, уже лежал обгоревший советский самолет и еще дымился. Кабина (фонарь) была снесена. У самолета валялся парашют и большие патроны. Летчика не было, его уже кто-то убрал, — по-видимому, наступавшие на село Мариновку советские солдаты, которые и похоронили пилота. Возможно, они же забрали у летчика документы. А село Мариновка, как и хутор Кожевня, несколько раз переходили из рук в руки, и вполне вероятно, что эти воины погибли сами. Вы помните, что у нас есть письмо одного майора, служившего в войну командиром БАО в районе села Куйбышева на аэродроме «подскока», который рассказывал о том, как его солдаты передали ему документы и ордена летчицы, совершившей вынужденную посадку, и будто бы запомнил ее имя и фамилию: Лиля Литвяк? Теперь я склонна думать, что он прав, этот майор, но только путает хутор № 14, который, как вы знаете, мы уже проверяли и нашли не Лилю, а медсестру, захороненную у лесополосы, и хутор № 10, возле которого в окопчике и был похоронен солдатами БАО пилот вот с этого Яка, вторично найденного ребятами в 1969 году.
А теперь самое главное, Михайлов вскоре познакомил нас с Павлом Васильевичем Скляровым, который, в свою очередь, посоветовал обратиться для верности к бывшему председателю сельсовета Дмитровки Григорию Ивановичу Чепурному, который в 1969 году лично занимался перезахоронением останков летчика, найденного мальчишками у хутора Кожевня. Мы взяли адрес Чепурного и вместе с Паспортниковой поехали в город Изюм Харьковской области, где в это время Чепурной находился на излечении. О нем жители Дмитровки отзывались очень хорошо, говоря нам, что он серьезно относится к памяти о советских воинах, погибших в войне. И вот Чепурной нам заявил, о чем мы даже составили акт, и он его подписал, что летчик, перезахороненный им в июле 1969 года в 19-й братской могиле, летчик, найденный тремя мальчишками в окопчике у хутора № 10 возле места, где разбился советский истребитель Як-1, был не мужчиной, а женщиной…»
Почти одновременно с этим письмом пришло письмо и от Инны Владимировны Паспортниковой, принимавшей участие в раскопках:
«В том, что мы нашли останки Лили Литвяк и место приземления ее самолета, у меня лично никаких сомнений нет, и вот почему. Во-первых, совпадает дата. Лиля не вернулась с боевого задания 1 августа 1943 года, а 4 августа жители хутора Кожевня, первыми вернувшиеся из эвакуации (семьи Ткаченко Ульяны Степановны), обнаружили еще дымящийся истребитель на околице хутора, за дорогой, против их дома. Во-вторых, по свидетельству жителей хутора, самолет действительно был истребителем, то есть у него был один двигатель, одна кабина, плоскости из фанеры. Он лежал с убранными шасси (Лиля посадила его на «пузо») вдоль балки. Левое крыло перекрывало балку, ширина которой была 1,5—2 метра, а правое лежало на земле. Окрашен самолет был в грязно-серый цвет. Он лежал на околице хутора около года, а потом его вместе с другой военной техникой, оставшейся на полях сражений, отправили на металлолом. Семья Ткаченко на предъявленных нами фото разных конструкций самолетов безошибочно указала Як-1, как похожий на тот самолет, который упал у хутора Кожевня. В-третьих, совпадает место. Бой был в районе Мариновки, когда самолет Лили был подбит. Лиля направила машину в облако, и Борисенко И. И. последовал за ней, чтобы прикрыть ее уход. Пробив облако, Борисенко, как известно, ни на земле, ни в воздухе не увидел ни самолета Лили, ни парашюта. Значит, Лиля продолжала свой полет в облаках, прячась от преследования «мессеров», пытаясь перетянуть через линию фронта. К сожалению, это ей не удалось, и она посадила машину у хутора Кожевня, близ города Куйбышева, а между Куйбышевом и Мариновкой как раз 9 километров, вполне реальных, чтобы продержаться в воздухе на подбитой машине. Это было 1 августа, а 2 августа Кожевня была освобождена нашими войсками. В-четвертых, по свидетельству Чепурного, летчик оказался женщиной, причем маленького роста. О том, что в 1969 году была перезахоронена женщина, знали практически все, принимавшие участие в перезахоронении. А так как во всей Восьмой воздушной армии, действующей в августе 1943 года на линии Миус-фронт, единственной женщиной была Лиля Литвяк, значит, и сомнений быть не может: она и погибла у хутора Кожевня…»
