Практику токари проходили на механическом заводе. Сафару так хотелось попасть в цех, что он не дождался заводского автобуса и уехал на трамвае.

В проходной Сафар вынул из гимнастерки новенький пропуск. Закрыв пальцем верхнюю строчку «Временный», он показал его вахтеру и вышел на площадку, которую рабочие прозвали «Пятачок с гривенником», — площадка была круглая с маленьким выступом, где росла сосна с четырьмя стволами. От этой площадки уходила в глубь заводского двора мостовая, вымощенная ровной брусчаткой, и пять асфальтовых дорожек.

«Круговая» дорожка привела его к зданию, похожему на авиационный ангар, только раз в десять больше. К деревянным воротам подходило железнодорожное полотно. На фасаде темнели выложенные белым кирпичом буквы: «МХ».

Сафар вытащил из кармана пропуск: в правом углу фиолетовый треугольник, а в нем те же буквы. Значит, сюда.

Он перешагнул высокий порог. Цех начинался за третьей дверью, у входа стояли гигантские станки — расточные, карусельные. Кран легко пронес трехметровый вал еще в окалине. За средним проходом стояли токарно-винторезные станки, и Сафар обрадовался, словно увидел старых знакомых.

В цехе кончала работу ночная смена и заступала дневная. В проходах было многолюдно, люди спешили в раздевалку и к рабочим местам. Сафар прошел почти до конца цеха и еще не увидел ни одной конторки. Вдруг слышит, кто-то его громко окликнул: «Товарищ Хасынов! Вас просит зайти начальник цеха. Вход с тамбура, второй этаж»

Сафар оглянулся — в главном проходе и в соседнем не увидел никого знакомых. Что за чертовщина? И вдруг опять тот же голос. Сафар поднял голову и разглядел серый раструб динамика: «Старший мастер Михаил Дмитриевич. Вас просит зайти главный технолог завода. Захватите, пожалуйста, чертеж ПК-17».

В крохотной приемной начальника цеха было людно. Бухгалтер жался к двери, проглядывая расчетную ведомость. Инженер по ремонту оборудования держал в одной руке помятый пневматический патрон, другой раздраженно размахивал перед лицом сухонького человека, очевидно, механика. У самого входа сидела пожилая женщина в темном халате. Сафар поинтересовался:

— Кто крайний?

Из кабинета вышла секретарша с такими же, как у Ани, крашеными волосами.

— Начальник занят. Принимать не будет. С утра у него беседа с молодым рабочим. — Обратившие к Сафару, она сказала: — Борис Григорьевич вас ждет.

Комнату, в которую ввели Сафара, нельзя было назвать кабинетом, в ней много было схожего с конторкой мастера училища. Да и сам начальник в синей курточке поверх пиджака, немного сутулый, напоминал Евгения Владимировича, только он был моложе лет на десять и не носил очков.

— Давайте знакомиться — Крылов Борис Григорьевич

— Сафар Хасынов.

— Расскажите, откуда родом, что умеете делать. По рассказу Бушуева, вам мало и золотой медали.

Сафар знал, что Евгений Владимирович неплохо о нем отзывается, и все-таки покраснел, не ожидал такой аттестации. Борису Григорьевичу мешали телефонные звонки, он сердито переключил все три аппарата на приемную и сосредоточенно слушал рассказ ремесленника — короткий, как и сама его жизнь.

— А теперь мой черед рассказывать…

Борис Григорьевич отдернул шторку на стене, в широком окошке Сафар увидел механический цех.

— В знаменитом цехе, Сафар, будешь проходить практику. Отсюда в 1912 году вывезли на тачке провокатора. Хозяин-немец насмеялся над требованием рабочих, позвал конную жандармерию. Забастовка перекинулась на остальные цехи. Шестьдесят восемь дней был мертв завод. Рабочие выстояли, потому что весь трудовой Питер стоял за их спиной. Цени, помни, на какой завод идешь, дорожи и гордись, что ты теперь рабочий человек.

Они спустились в цех.

Борис Григорьевич показал рабочее место Сафара. Это был станок ДИП последнего выпуска, лучшего и желать нельзя! Распред принес наряд, чертеж, подсобные рабочие привезли на электровагонетке сотни две откованных клапанов и сложили штабелем у станка.

Бориса Григорьевича отозвали на другой участок, и цех снова показался Сафару угрюмым, не то что в училище; куда ни взгляни, всюду незнакомые люди. Особенно нелюдимым ему показался сосед слева, мрачный человек, низко склонившийся над суппортом.

Надо было приниматься за работу. Станок Сафару был знаком, ничего мудреного не видел он и в чертеже, если бы в училище ему поручили проточку клапанов, он ни на минуту бы не задумался, а на новом месте немножко робел.

Сафар зажал клапан, проверил — никаких отклонении. Снял первую стружку, установил резец на второй заход и почувствовал, что кто-то сзади за ним наблюдает.

— Обожди, парень. Так ты одну норму выполнишь, а на нашем участке никто не дает меньше двух.

Это сказал сосед слева, на вид такой хмурый, безразличный ко всему, в руках он держал резцы и приспособление — круглую крышку с шестью прорезями и зажимными гайками.

— Открывав тумбочку.

Сафар попридержал непослушную дверцу, догадываясь и еще не веря, что ему дарят набор резцов. Но это именно так и было. Положив резцы нас нижнюю полку, сосед сказал:

— Счастливые резцы, это тебе на развод.

— Я же не постоянный. У вас только практику прохожу.

— Нет, парень, в нашем третьем механическом нет временных. Если кто к нам пришел, от нас не уйдет.

Иван Захарович — так звали соседа — легонько повернул Сафара к тумбочке, вложил в прорези шесть клапанов, завернул ключом зажимные гайки.

— Понятно? Ну, теперь действуй.

Ничего в жизни училища не изменилось. После завтрака и утренней линейки группы расходились по аудиториям, мастерским. И все же чувствовался наступающий праздник. В клубе монтеры заменяли устаревшую проводку прожекторной линии, прокладывая вместе ветхого шнура свинцовый кабель. Максим Ильич опять в актовом зале беззлобно поругивался с полотерами, Антонина Осиповна переселилась в портновскую мастерскую. Ее тревожило, что не у всех первогодков пригнана парадная форма. Иван Спиридонович производил примерку, намечая мелом, где укоротить, а то и выпустить запас.

В клубной половине шли репетиции. Драматический кружок ставил комедию «Слава», группа сольного пения готовила сцену из оперы «Князь Игорь». Духовой оркестр уединялся в надстройку над прачечной, разучивая марши. От разноголосых звуков дребезжали стекла и в нижнем этаже.

Училище готовилось к шестому выпуску своих питомцев. Пройдя квалификационную комиссию, выпускники сразу повзрослели, в их поведении появилась необычная степенность. В перемену, если они и выходили в парк, на двор, то разве за тем, чтобы понаблюдать, как резвятся их младшие товарищи.

В радостные хлопоты непрошенно заглядывала и печаль — неизменная спутница всех проводов. Сколько пережито за минувшие два года! На столе директора лежала стопка дипломов и рядом книжки нарядов Министерства трудовых резервов. Документы пробуждали у Николая Федоровича странное чувство радости и грусти. Он хорошо помнит, как вначале подростки, робко подходили к станкам, с неуклюжей старательностью управляли суппортами, как красивыми стружками набивали карманы халатов к негодованию сестры-хозяйки.

Слесарные ученики скашивали углы на гайках для паропровода, где точность определяется «на глазок». Хорошо помнит он хромоногие табуретки — первые работы модельщиков и невольно сравнивает с ними отливку корпуса водопомпы с несколькими выступами и наклонными отверстиями, сделанную по модели Глобы.

Давно ненужной стала Сафару деревянная подставка у его станка. Трудно узнать в Оленьке девочку-подростка из детского дома. Как она выросла, похорошела! Минувшей весной комсомольская газета «Смена» поместила портрет Оленьки — отличницы учебы. И пошли письма ворохами. Много неприятных часов пережил тогда Николай Федорович. А началось это вот с чего. Андрей Матвеевич, зайдя в канцелярию, увидел, что машинистка стоит у окна и вслух читает на конверте стихотворную надпись:

За околицей отцветает рябина,

Лед на сердце комом лег…