Её брови хмурятся.

— Пятое.

Алек крепче сжимает мою руку.

— Августа? — спрашиваю я.

Женщина моргает.

— Да.

В моём горле образуется комок.

— А какой год?

Сначала она улыбается нам, как будто мы, должно быть, шутим, но улыбка исчезает, когда она замечает отчаяние в наших глазах.

— О, э-э… — она прочищает горло. — Две тысячи девятнадцатый.

— Спасибо, — бормочу я.

Она кивает, снова надевает наушники и убегает от нас.

Я поворачиваюсь к Алеку.

2019. Не 1907.

5 августа. Не 4 августа. Не июль, не июнь или любой другой прошедший месяц.

Нас не выкинуло обратно только для того, чтобы пройти через это снова. Если бы это было так, то сегодня было бы четвёртое, и мы бы ждали возвращения в 1907 год в полночь пятого, чтобы заново пережить день, предшествовавший убийству. Если сейчас утро пятого, и мы здесь, а не в 1907 году, то это может означать только…

На лице Алека появляется сияющая улыбка.

— Мы сделали это? — спрашиваю я его.

— Подожди, — говорит он, дёргая меня за руку. — Есть ещё один тест.

Мы идём по пляжу, рассвет освещает небо. Я восхищаюсь ощущением руки Алека в моей руке, воздухом, наполняющим мои лёгкие, и песком, сыплющимся между пальцами ног. Каждая секунда, которой я дышу, кажется мне самым драгоценным подарком, который я когда-либо получала, и я не знаю, почему я никогда не осознавала этого раньше, но если это реально, если мы действительно сняли проклятие, я никогда больше не хочу принимать это как должное.

Алек останавливается.

— Вот это, — говорит он. — Граница собственности отеля.

— Ты уверен?

Его челюсть напрягается, когда он смотрит на линию, которую, я уверена, он проходил миллион раз за последнее столетие, и это вся уверенность, которая мне нужна.

Я прижимаюсь губами к тыльной стороне его ладони.

Он смотрит на меня.

— Вместе? — спрашиваю я.

Он кивает.

— На счёт три, — говорю я. — Один. Два. Три.

Мы делаем шаг вперёд, оба напрягаемся, ожидая, что линия собственности отели остановит нас, но наши ноги проходят насквозь, а за ними и всё остальное тело.

Алек колеблется, всего на секунду. Потом он поворачивается ко мне со слезами на глазах, поднимает меня и кружит.

— Ты здесь, — кричит он, его тело дрожит вокруг меня. — Ты действительно здесь.

Мы долго стоим так, держась друг за друга, не желая отпускать, пока солнце не поднимается так высоко, что я понимаю, что папа, должно быть, уже проснулся и, наверное, интересуется, где я.

Я вытираю слёзы с глаз и смотрю на Алека.

— Хочешь позавтракать со мной и моим папой?

Алек улыбается.

— Несомненно.

Он обнимает меня, и мы проделываем долгий путь обратно в отель. Не вдоль пляжа, а по жилой боковой улочке, Алек тянет руку за цветами, его поступь стучит по тротуару, а его глаза окидывают взором мир, который он не мог ни потрогать, ни увидеть, ни понюхать больше века. Я смотрю на удивление в его глазах и чувствую, как его рука сжимает ткань моей рубашки, не желая отпускать меня ни на секунду, и всё, о чём я могу думать, это дом.

Наконец-то мы дома.

ЭПИЛОГ

Февраль, 2020

ПОХОЖЕ, ВСЕ ЖИТЕЛИ острова собрались на торжественное открытие музея. Вестибюль настолько забит мужчинами в элегантных костюмах и женщинами в коктейльных платьях, что бедные официанты едва пробираются сквозь толпу, неся закуски и бокалы с шампанским.

Я лезу в сумочку и снова проверяю время на телефоне.

— Извини, я опоздал, — шепчет Алек мне на ухо.

Я улыбаюсь, когда он обнимает меня и прижимается губами к моему виску.

— Как прошёл твой экзамен?

— Отлично, — говорит он. — Там не было ничего такого, чего я не ожидал.

— Значит, всё ещё на пути к выпуску на год раньше? — дразню я.

Он ухмыляется.

— Да, но я стремлюсь к двум.

Я закатываю глаза. Помимо того, что он первокурсник, которого все знают в колледже Чарльстона благодаря тому, что он прошёл тестирование по всем общеобразовательным требованиям, так ещё и профессора Алека уже сказали, что после окончания школы он будет зачислен в Медицинский университет Южной Каролины. Конечно, с его оценками и результатами тестов он мог бы поступить в любую медицинскую школу, которую выберет.

Я замечаю папу и Софию сквозь разрыв в толпе. Они стоят возле дверей во внутренний двор рядом с Максом. Я беру Алека за руку и направляюсь к ним, мой взгляд падает на обручальное кольцо на пальце Софии.

Я бы солгала, если бы сказала, что это не было странно, когда папа и София начали встречаться, или когда он сказал мне, что хочет на ней жениться. Я не думаю, что хотя бы малая часть этого когда-нибудь перестанет быть странной: видеть, как папа обнимает её, а не маму, есть еду Софии, а не мамину, обмениваться с ней рождественскими подарками и делиться с ней своей жизнью вместо того, чтобы делиться ею с мамой.

Но я не могу отрицать, что София и отец просто… зажигают. Сначала я не хотела этого видеть, но оно есть. И теперь, когда она не пытается тонко выяснить, помнила ли я свои прошлые жизни или нет, что, как она признала впоследствии, было похоже на охотника за жутким, она была совершенно нормальной. Или, по крайней мере, настолько нормальной, насколько может быть человек, помешанный на отелях.

Я знаю, что они осчастливят друг друга.

— Привет, Макс, — говорю я, когда мы останавливаемся рядом с ними. — Есть какие-нибудь новости из Калифорнийского университета?

После того, как мы вернулись, мы подтвердили историю, которую София рассказала Максу о нас, хотя сначала он в это не поверил. Нам пришлось показать ему свои фотографии 1907 года и все остальные, которые Алек хранил в своей комнате. С нашего благословения Макс взял нашу историю и написал на её основе сценарий, образец которого он приложил к своей заявке на участие в программе сценаристов Калифорнийского университета. Я была бы шокирована, если бы они ему отказали — его уже приняли в несколько университетов по всей стране только за этот сценарий.

Думаю, что он хочет, в конечном итоге, раскрутить сценарий по всему Голливуду, но я не волнуюсь. История нереальная, чтобы кто-то мог поверить, что это произошло на самом деле.

— Пока нет, но скрестим пальцы. Привет, чувак, — говорит Макс, ударяя Алека по кулаку. — Как дела?

— Хорошо, — говорит Алек, ударяя Макса кулаком в ответ, хотя по его гримасе я могу сказать, что он предпочёл бы пожать руку старомодным способом, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы подавить смех.

— О, — внезапно говорит Макс, поворачиваясь ко мне. — Я такой идиот! У тебя же сегодня был кастинг!

— Так и было, — говорю я застенчиво.

Сегодня в Чарльстонской школе балета состоялся кастинг на весенний концерт — студенческую демонстрацию, в которой приняли участие вербовщики из всех ведущих балетных академий по всей стране. Главная роль только увеличивает шансы попасть в хорошую академию после окончания средней школы, а оттуда — в хорошую труппу.

— И? — спрашивает Макс. — Как всё прошло?

Алек сжимает мою руку. Я написала ему, как только кастинг закончился.

— Я получила главную роль в постановке «Ромео и Джульетта».

— Они дали тебе Ромео? — спрашивает Макс.

Я толкаю его локтем в рёбра.

— Просто шучу, — говорит он, обнимая меня и притягивая к себе. — Поздравляю.

Папа гордо улыбается мне и обнимает Софию.

Меня бесит, что папа — единственный в нашей новой семье, кто не знает правды обо мне и Алеке. Иногда я подумываю о том, чтобы рассказать ему, но знаю, что в это будет трудно поверить, и я не знаю, сможет ли он смириться с мыслью, что прошлым летом я могла умереть. Может быть, я расскажу ему когда-нибудь, когда мы оба станем старше и будем наслаждаться полноценной жизнью, когда это будет не так страшно, но я знаю, что это напугает его сейчас, когда всё ещё так близко к смерти мамы.