– А ещё зовут меня в Тумул. Племянницу Майыс видел сегодня. Плачет, заболела. Так что, Тарас, послезавтра поеду к ним в посёлок. – Шаман поднялся с места, в старую, побитую кастрюлю бросил кости оленя-куласая с остатками мяса, сказал: – Надо Чалбая накормить, ждёт давно.
– Слушай, Уйбан, мне ведь тоже надо в Тумул, – сказал Тарас. – Мука кончилась, да спичек побольше надо прикупить в магазине. Вместе поедем?
– Вместе веселее, – кивнул Арахаан. – Поедем.
* * *
Правая нога Айтала в надраенных до блеска штиблетах, наступив на вторую ступеньку лестницы, разом провалилась в чёрную дыру вместе с доской со ржавыми гвоздями на концах, которая с треском раскололась надвое, не выдержав веса очередного гостя Картинной галереи университета. Парень охнул, потом смачно выругался:
– А, ёп твою… Сюрпризы Якутска!
Он вытащил ногу, к радости хозяина – целую, и резво прыгнул кузнечиком, перемахнув ещё три ступеньки – сразу на площадку, на которой лежал затоптанный тысячами ног грязный и рваный коврик.
Когда Айтал вошёл в помещение, церемония открытия первой выставки художника Миши Сатырина, его друга детства, уже началась. «Ах вернисаж, ах вернисаж! Какой портрет, какой пейзаж!» – заиграла песенка в голове у парня. Перед пестро одетой толпой, покачиваясь, торжественно вскинув вверх седую голову, выступал, говорил хорошие слова сам Председатель профсоюза ЯГУ – высокий мужчина в элегантном, импортном, судя по лацкану пиджака, костюме. Он шутил, называя Мишу «нашим якутским Шагалом», ибо работы его, висевшие на стенах Галереи, были не соцреалистические, а по европейски-авангардистские, «абстракные», как определяли такую «мазню» якутяне из улусов.
Айтал не стал слушать громкие комплименты остальных персон, важных и не очень, а нырнул в соседний отсек, где тоже были работы его друга.
Ему понравилась, действительно понравилась одна композиция, где была очень реалистично изображена торчащая из ровной серой поверхности – то ли льда, то ли асфальта – правая рука мужчины с застывшими кривыми пальцами. Из той же непонятной поверхности высунулось только лицо бедолаги с открытым в крике ртом и выпученными глазами. А рядом стояли высокие бутылки, очень старые, пустые и грязные. И ноги, ноги девиц, красивые и возбуждающие, заманчиво висели (видимо перешагивали) над бледно-зелёным лицом мужчины, который тонул, а может, выбирался из ровной серой поверхности наверх, но не мог. Не мог пересилить ловушку, не мог докричаться до ближних – равнодушных дев.
– Да-а, – с улыбкой произнёс Айтал. – Что-то тут такое есть. Из нашей житухи городской. Молодец!
Тут в большом холле зашумели гости, раздались голоса, и толпа ринулась без суеты и спешки в комнаты галереи, где висели немного абстрактные, загадочные шедевры Миши Сатырова – многообещающего молодого художника, которого в ближайшем будущем ждали успех и слава. Возможно, даже – всероссийская, как у Валерьяна Васильева или Юры Вотякова, ушедших, к сожалению, в мир иной совсем недавно, только в начале их творческого дао – великого пути. «Хорошо, если Мишка раньше времени не окочурится, – подумал Айтал. – Дай бог ему здоровья и удачи!»
В самом большом отсеке Картинной галереи люди плотно окружили виновника торжества, и это были, в основном, студенты и преподаватели Якутского государственного университета, которые расспрашивали художника о содержании его картин, весьма далёких по манерам и способу изображения от классических работ реалистов типа Репина, Серова или советских художников – представителей соцреализма. Вопросов относительно «апстраксий» было много: а почему ноги как спички и рожа кривая, страшная? И Миша Сатыров со страстью, с горящими глазами, широко размахивая руками, говорил и объяснял толпе свои странные композиции, где небо, деревья, вода и люди – всё перемешано, «нелепо» выстроено, как ребусы и загадки.
Айтала удивило, что во многих картинах его друга в центре, сбоку или «в небесах» была тщательно выписана фигура рыбака-охотника или охотника-рыбака, который тащил на себе все свои снасти и оружие – древние и современные – сети, стрелы, капканы, корчаги, ружья, лопаты, колья, вёсла, патроны, ножи, батыйа[16], луки, колчаны, бинокли, консервные банки, даже запасные «кирзухи» советского производства, портсигары, вилки, алюминиевые кружки и т.д. Вещей было много, и он, бедный, всю эту гору тащил на себе и при этом пускал дым из длинной трубки. Да, это был образ «вечного таёжника», человека, не изменившегося нисколько за прошедшие столетия и даже тысячелетия, этакий живой, не сдающийся метаморфозам судьбы вечный Якут. Да, действительно, сейчас по небу летают самолёты и ракеты, несутся с бешеной скоростью поезда и машины, гудят, пуская дымы, высокие трубы плавающих судов и многоэтажных заводов, а Охотник, сын тайги, всё так же ходит пешком, взвалив на себя необходимые для жизни предметы, по родной, любимой земле предков, таких же точно как он сам. Всё в Жизни меняется, не исчезает только Охотник – якут, тунгус, юкагир, чукча, тувинец, бурят, ханты-манси. Он вечный! Он вечный, пока есть, живёт и дышит Природа. Толпа вокруг Миши Сатырова стала постепенно редеть, рассеиваться по отсекам и Айтал, улучив момент, быстро подошёл к другу, дёрнул за рукав. Увидев Айтала, художник обрадовался, засиял, выпалил:
– Пришёл-таки? Физя-мизя! Молоток!
Физей он называл Айтала из-за физики, на которой друг был помешан ещё будучи школьником, ибо он законы и формулы физики знал, как никто, назубок и был первым подсказчиком в классе, и ребята, которым были до фени все эти дурацкие задачки в учебниках, списывали у него, Физи Барахова.
Айтал обнял друга, сказал:
– И ты, Миша, супер… Такое сегодня развернул… Ну, ты даёшь! Мне особенно симпатична, – он кивнул в сторону картины, – вон та композиция с алкашом. Особенно ноги девушек. С натуры рисовал?
– Это не алкаш, – поморщился Миша. – Это человек в начале пути, когда он тонет, но не сдаётся, не погибает, старается выскочить, выжить, пока есть такое чудо, как голые ноги женщин, наших красавиц.
– Понятно, – кивнул Айтал. – И ты выжил, понимаешь, благодаря ляжкам своей жены? Только первой, или второй? – он игриво подмигнул.
– И не только своих жён, – улыбнулся художник. – Их много, и они везде.
Тут Миша заметил недалеко от них симпатичную брюнетку с коротко стриженными волосами, окликнул:
– Лана! Иди сюда! – потом он толкнул друга в бок, тихо сказал: – А вот одна из них, обрати внимание, моя знакомая, соседка.
Девушка, чётко цокая каблучками высоких туфель, виляя округло-симпатичными бёдрами, улыбаясь, подошла к ним, сказала:
– Ну, Михаил Батькович, Вы меня удивляете! Поздравляю! Всё опишу, как надо.
– Это Лана Васильева, журналистка из «Молодёжки». Обещала что-то написать.
Художник повернулся к другу, представил его:
– А этот симпатичный товарищ – мой друг. Кандидат, научный сотрудник Института физтех проблем Севера. Будущий научный светил… или светило?
– Засвеченный ноне, – улыбнулся Физя.
– И зовут его Айтал Барахов. Запомни, Лана. Потом о нем тоже будешь писать, как пить дать! – цокнул языком Миша.
– Оч-чень приятно, – с деланным баском произнёс Айтал и, ловко схватив её нежную ручку, галантно поцеловал.
– А Вы, я смотрю, «жентельмен»? – разом засияла красавица. – Вуаля!
– «Жен-тель-мен»-то сокращённое от «женское тело для менов», мужчин, – сострил на ходу Айтал, показывая что он «не промах», не «дурачок штампованный», коих много.
– Отлично! Ха! – звонко, не стесняясь, засмеялась Лана. – Уважаем таких.
– Ну, вот и хорошо, – радостно произнёс художник. – Всё путём, как пить дать.
– А пить тута дадут? – снова съюморил Айтал, щёлкнул пальцем по горлу. – Чего-то зачесалось в «трубе».
– Твоя «труба», Айтал, всегда зовёт: и, кстати, начнётся скоро фуршет в крайнем отсеке. Потерпите чуток?
– И не такое терпели! – вскинул вверх брови Айтал, потом повернулся к девушке, спросил: – А Вы, мэм, чего предпочитаете? Шампанское, виски… Или глинтвейн?
