У меня два секрета: я люблю Валентина и вкладываю силикон в лифчик. И один из них раскрыт. Да еще кем, Анжеликой Коростылевой, первой красавицей всея гимназия и звездой нашего драмкружка.

– Чтооо?! – хохочет она, запрокинув голову.

Утешает, что мы в гримерке остались вдвоем. Хочется верить, мне еще повезло.

Надо же было так оплошать. Я ведь всегда осторожна, перестраховываюсь на триста процентов. А тут… Неудачно потянула накидку, торопилась переодеться и случайно захватила ткань бюстгальтера…

Я специально ношу нейлоновые бра, которые прилегают к телу плотно, чтобы таких казусов не возникало.

Блииин!

Не успеваю наклониться за выпавшим силиконом, как чувствую на себе бесстыжий взгляд видеокамеры. Коростылева не растерялась – уже фиксирует мой обман. Наверное, я выгляжу зашуганным поросенком, такая же неуклюжая, беспомощная и розовая от стыда. Только визгнуть не хватало для полного соответствия образу. Но я молчу, потому что не могу из себя ничего выдавить.

– Ничего себе ты, Палкина. Сиськи себе наклеиваешь? – Анжелика почти кричит, одновременно хихикая, чем заставляет меня тянуться к полу сильнее.

Я и так на корточках. От смущения даже подняться не могу и прижимаю к груди костюм. Кровь бурлит, аж страшно, что просочится из пор. И сердце ходуном ходит. Что б меня! Провалиться бы…

– Какое недоразумение, – Анжелика поднимается, и ее сценическое платье спадает на пол, открывая налитую грудь в хлопковом бандо. Она выглядит упругой и идеально сформированной.

Красавица нарочно добивает меня своей привлекательностью, то есть моей никчемностью по сравнению с ней. У нее фигура стройная, как песочные часы, шевелюра сочная, как шоколад, черты лица все выразительные, как эталонный портрет.

Всегда после взгляда на эту красотку хочется замазать зеркало. Мне приходится лицо себе каждое утро буквально заново рисовать. А то брови бесцветные. И ресницы короткие, едва заметные, потому что белые, как волосы. И сами волосы тонкие. Я вообще вся такая – природа явно хотела сделать меня невидимкой, а получилось, что получилось: низкая, тощая, бледная. Мне только призраков играть. Жаль, мало в наших спектаклях таких персонажей. Так бы я тоже стала звездой, чисто за счет амплуа.

Анжелике не понять моей боли. Она, как и все сверстницы, давно щеголяет буферами. А у меня – два опухших соска. Конечно, приходится прибегать к искусственной красоте, раз естественной не дано. Так мальчишки хотя бы стали понимать, что я тоже девушка.

Да, Валентин, как не обращал на меня внимания, так и не обращает. Не помогают мне ни высоченные каблуки, ни мини-юбки, ни макияж. И даже дурацкие начесы, которые я заставляю себя делать каждое утро по полчаса. Но… Хотя бы перед девчонками не так стыдно, можно белье с ними обсудить. И то, как это непривычно, когда что-то выпирает. Впрочем, болит моя отсутствующая грудь порой так, что я очень сильно ее чувствую. Не вижу, но ощущаю, а другим этого не объяснишь, приходится показывать.

Жуть, как паршиво. Неужели Анжелика всем расскажет? Валентин со мной тогда вообще общаться перестанет. Все, кажись, моя вселенная схлопнулась.

– Не выдавай меня никому, пожалуйста, – пищу я в отчаянии. Терять уже нечего. Жмурюсь зачем-то, но открываю глаз на проверку. Бить меня вроде никто не собирается.

Анжелика хмыкает и скрещивает руки под грудью. Она высокая и спортивная. Все мышцы четко проглядывают из-под смуглой кожи. Меня каждый раз берет завида, даже сейчас, когда я раскрываю глаза, преодолев страх.

– Если сделаешь для меня кое-что, – в карих глазах мелькает коварство. Мне не нравится эта ухмылка, но я слушаю и даже нахожу в себе силы подняться, чтобы посмотреть ей в лицо. – Раздобудь мне всю инфу про Бархатова. Хочу знать: что любит, чем увлекается помимо музыки, с кем проводит свободное время, куда планирует поступать.

В голове сразу вихрь мыслей.

Бархатов? Слава? Из одиннадцатого «В»? Который диджеит на всех дискотеках? Брат Ксюни из нашего кружка? Она в своем уме? Как? Что? Зачем?

– Я? Про Бархатова? Все? – ахаю. Смущение пропадает. Удивление его затмевает. Накидка валится на пол, а силикон я сжимаю.

– Да, – Лика слепит меня белоснежным оскалом. – Вы же с его сестрой типа подружки. Можешь начать с нее.

– И что тебе это даст? – хмурю брови, а в голове уже кружат мысли, как такую просьбу вообще выполнить.

– Как что? Нравится он мне. Хочу тоже ему понравиться.

– Но… при чем здесь…

Коростылева не дает мне договорить, откидывает волосы назад обиженно и надувает губки.

– Этот тугодум ваще не понимает намеков. А в лоб подкатывать не комильфо, – легким взмахом ноги она подкидывает платье, хватает его рукой и уходит к шкафам. – Я пришлю список вопросов, ответы на которые тебе надо разузнать. Сделаешь, я удалю видео и никому ничего не расскажу.

– Но… как? – вырывается из меня возмущение.

Мы с Ксюней не то чтобы прям подружки. Мы общаемся-то исключительно в кружке. Она на класс младше и вообще вечно хмурая. С такой не особо подружишься. И тем более сразу о брате расспрашивать… Что она подумает?

– Ну, ты же понимаешь, это уже не моя проблема, – Анжелика припечатывает меня взглядом к невидимой расстрельной стене. Прям Сталинский взгляд – аж холодок по коже. – Можешь отказаться. Тогда мы с Валей от души посмеемся.

Неужели и второй мой секрет раскрыт? Как она догадалась? Я же вроде шифруюсь неплохо. Все так очевидно?

Сердце – в пятки, душа – в небо. Раз, два, три, четыре, пять… Вдох-выдох.

Ладно, хотя бы мозги на месте. Моя черепушка выдержит. Позора надо избежать любой ценой. Перед Ксюней и ее братом не так стремно, как перед Валей. Была не была.

И я соглашаюсь на сделку.

После третьего урока я бегу в столовую со всех ног, чтобы занять очередь. Время обеда – полшколы стягивается поесть. В этот раз мне везет. Кабинет литературы на первом этаже, неподалеку. Я быстро прибегаю и становлюсь всего лишь пятой. Даже беспокоюсь, успеют ли подтянуться Анжелика, Валентин и другие, а то придется пропускать.

Но очередь ползет медленно. Три первые девчонки долго думают, что выбрать из комплексных обедов. И у меня появляется время пораскинуть мозгами.

В Ликином списке целых тридцать вопросов. Она дала мне всего месяц.

Господи, зачем ей знать, какой у него размер обуви? Серьезно? Она ему кроссовки собралась дарить в качестве подката?

Ладно, допустим, это я смогу раздобыть. Но как узнать, кто его первая любовь? Была ли она вообще?

Ксюня тоже может о таком не знать. Откровенничать со мной кто-то из них вряд ли будет.

Однако больше всего добивают последние вопросы, которые Коростылева задала о себе любимой: знает ли ее Бархатов, что о ней думает.

Как об этом всем спросить невзначай? Она совсем поехавшая?

Вздохнув тяжело, я пробегаюсь по вопросам снова. Лика прислала их гугловским файлом. Видимо, прямо туда мне и вписывать ответы.

Взбрендило же ей…

Неужели такой, как она вообще нужно добиваться парня? Мне казалось, стоит ей лишь подмигнуть, и любой к ней сам подскочит, сразу с букетом и валентинкой.

Бархатов, видите ли, ее намеков не понимает. Он слепой разве? Красоту-то мог бы и разглядеть. Он меня уже бесит, потому что приходится из-за его невнимательности теперь что-то выдумывать, как-то действовать, сближаться с Ксюней против своей воли и ее.

Аркгх!

Хочется перебить здесь посуду и повыкидывать салаты из пиал. Как вспомню, что Анжелика меня видела с отвалившимся силиконом, так сразу краснею по самое темечко. Не думала, что выражение «сгорать от стыда» настолько буквальное. Я прям чувствую эти ожоги изнутри и снаружи. И мне даже поделиться не с кем.

Еще солнце из огромных окон столовой меня дожаривает. Оно легко отсвечивает от всех металлических поверхностей: витрины, столов, стульев, которыми помещение заполнено. И от глянцевых стен, выкрашенных в небесно-голубой. И даже от стекол картинок с натюрмортами. И все эти лучи бьют в меня.