– Погодите, – осадил его Кортни. – Не надо торопиться с выводами. Да, все плохо, но не смертельно. Не исключаю, что мы выкрутимся.

– Вы о чем вообще? – осведомился Бен. – Говорите нормальным языком, без этих адвокатских штучек!

– У нас по-прежнему есть контракт с «Сафари», – объяснил Кортни, – а это два миллиона баксов в год.

– Ну а миоцен? Что с миоценом?

– С миоценом ничего, Бен. Зато у нас есть Мастодония.

– Только не Мастодония! – возопила Райла. – В Мастодонию я никого не пущу, иначе ее загадят, а она наша, моя и Эйзы, и только наша!

– Чешира больше нет. То есть никто не откроет новых дорог, – безжалостно объяснил Кортни. – Придется отдать поселенцам Мастодонию, или потеряем все подчистую. – Он повернулся ко мне. – Уверены, что он исчез навсегда?

– Уверен.

– И новых дорог не будет?

– Нет. – Я помотал головой. – Новых дорог не будет.

– Точно?

– Абсолютно, – подтвердил я. – Зачем мне врать? Думаете, это шутка? Нет, это не шутка. И еще: в Мастодонии не должно быть никаких переселенцев. На днях я говорил про недостаточный временной разрыв. Во времена Мастодонии уже существует человек, в Испании люди охотятся на мастодонтов, а во Франции обрабатывают кремень.

– Ты что, спятил?! – возмутился Бен. – Хочешь потерять то немногое, что у нас есть?

– Да! – крикнул я. – Лучше уж все потерять! К черту ваши два миллиона в год! К черту правительство! К черту мятежников!

– А нас? – вкрадчиво спросил Кортни. – Нас тоже к черту?

– Да, – ответил я, – и вас к черту. Отправьте этот сброд в Мастодонию – и уничтожите все, что у нас есть. Все, что есть у человечества.

– Ты же знаешь, что он прав, Кортни, – еле слышно произнесла Райла. – Мы оба по-своему правы – и я, и Эйза. Мастодония принадлежит нам двоим, и больше никому. Сейчас она чистая, незапятнанная, непорочная, и мы не допустим, чтобы ее затоптали и замусорили. Кроме того…

Дальше я слушать не стал. Развернулся и побрел к двери, потом по коридору, толком не понимая, куда иду, потом во двор, потом к воротам, где сказал охраннику «пропустите» и тот пропустил меня.

Сумерки сгустились: вот-вот наступит ночь. Я видел лишь темные силуэты деревьев вдоль дороги, ведущей в Уиллоу-Бенд. На обширной парковке Бена было пусто, и я направился к ней. Сам не знал, куда иду, да и плевать мне было, куда идти.

Просто идти куда-то, да и все.

Что бы мы с Райлой ни делали, что бы ни говорили, нам не победить: на нас будут давить все сильнее, и в итоге у фирмы «Время и компания» не останется вариантов, кроме как впустить эти орды в Мастодонию. Что неприятнее всего, давить на нас будут не только чужие люди, но и Кортни с Беном.

Я дошел до середины парковки, а потом развернулся, и вот она, ограда, сетчатое марево в лучах прожекторов. До тех пор я видел ее снаружи лишь однажды, когда приехал из Европы, но в тот день мне хватило других впечатлений – толпы людей, битком набитая стоянка, лотки с хот-догами, продавцы воздушных шариков – и ограду я, считай, не заметил.

Теперь же я разглядел эту конструкцию во всей ее нелепости, во всей ее чужеродности, разглядел хорошенько и вспомнил, как все было, когда здесь не было ограды, и на меня обрушилось одиночество заблудшего человека, у которого нет больше дома – не только фермы, но и Мастодонии, потому что я знал, что Мастодонии не станет, это лишь вопрос времени, и не вырастет на холме каменный дом со многими дымоходами, чью планировку мы с Райлой обсуждали из ночи в ночь.

Райла, думал я, пусть ты вконец обнаглела, пусть ты хочешь разбогатеть, но совсем недавно тебе пришлось выбирать между Мастодонией и двумя миллионами баксов в год – и ты не задумываясь выбрала Мастодонию.

Выходит, вся эта сучья поза – сплошной обман, говорил я воображаемой Райле, но в критический момент ты сбросила эту маску и сделала тот же выбор, что сделала бы девчонка, в которую я влюбился на раскопках, девчонка с физиономией, опаленной безжалостным солнцем, вечно чумазая, потому что натирала зудящий, обгорелый, облезший нос пальцами, перемазанными в ближневосточной земле.

Миоцен, думал я, почему же мы не открыли дорогу в миоцен, почему я не попросил Чешира открыть эту дорогу пару дней назад, чтобы она ждала своего часа? Будь у нас дорога в миоцен, мы сохранили бы Мастодонию – с Чеширом или без, а теперь он больше не улыбается мне с дерева, теперь ему известно, кто он и кем станет, и от него не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Прощай, старый друг, подумал я, доброй тебе удачи, и не выразить словами, как мне тебя не хватает… И в тот же миг мне показалось, что мы снова вместе, слились воедино, как сливались уже не раз, когда он показывал мне то, что видел, и учил меня тому, что знал.

Учил тому, что знал?..

Учил вещам, о которых не говорил ни слова, даже если я не до конца понимал их и не способен был осмыслить то, что он мне показывал.

Например, уравнения, с помощью которых он открывал дороги во времени.

Я задумался, и уравнения всплыли в памяти – в том же виде, в котором их показывал Чешир, – и, глядя на них его глазами, я понял, что они безупречны, и сообразил, как ими пользоваться.

Миоцен отстоит от нас на двадцать пять миллионов лет, подумал я, подставил в безупречные уравнения нужные переменные, сделал необходимые подсчеты и, похоже, сумел открыть дорогу в миоцен.

Тут я понял, что больше не смотрю на мир глазами Чешира, а уравнения… уравнения… что же они значили?.. Но уравнения сгинули, утратили форму, я позабыл, как ими пользоваться, хотя, наверное, и не знал никогда. Я снова был один, скудоумный человечишка, который осмелился вообразить, что открыл дорогу во времени – машинально, с помощью знаний, переданных от сознания к сознанию, дарованных человечишке звездным божеством.

Оказалось, я весь дрожу. Чтобы унять дрожь, я сгорбился и обхватил себя руками, приговаривая: дурак ты, дурак, накрутил себя до нервного срыва. Соберись, болван, дурь-то свою не показывай!

И все же… ну а вдруг?..

Давай, вперед, злился я, сделай пару шагов, ступи на эту идиотскую дорогу и убедись, что она существует лишь в твоем воображении!

Так я и сделал.

В миоцене было ясно. Солнце клонилось к закату, буйные травы волновались на северном ветру. В четверти мили от меня высился холм. У его подножия пасся нескладный титанотерий. Он поднял морду с нелепым рогом на носу – этот рог прямо-таки бросался в глаза, – взглянул на меня и издал предупредительный рев.

Я осторожно развернулся, сделал пару шагов и возвратился в свое время. Разулся и поставил ботинки там, где открылась дорога в прошлое. В одних носках прогулялся по парковке и собрал охапку пронумерованных столбиков, размечавших карманы для автомобилей. На обратном пути подхватил камень размером с кулак и вбил им столбики, чтобы обозначить вход в миоцен, после чего сел на землю и принялся обуваться. Оказалось, что я до смерти устал.

Прислушался к себе в поисках ликования, но ликования не было, лишь покой, благодарность и осознание, что теперь все будет в порядке – ведь я все-таки сумел открыть дорогу в миоцен. Нет, не самостоятельно. И не в нынешней своей ипостаси. Но стоило мне слиться с Чеширом…

Обувался я долго. Пальцы были как чужие. Наконец встал и направился к воротам.

У меня появилось срочное дело.

Надо сказать Райле, что Мастодония наша, – и чем скорее, тем лучше.

Лоун-Пайн, Миннесота

Джордж, парикмахер, яростно щелкнул ножницами.

– Послушай, Фрэнк, – обратился он к человеку, сидевшему в кресле, – я не понимаю, что с тобой происходит. Я читал твою статью про этих защитников природы, о том, что они собираются устроить в резервации. Но тебя это, похоже, не слишком волнует, а?

– На самом деле не слишком, – спокойно ответил Фрэнк Нортон. – Это не так уж и страшно. Если кому-то не хочется платить за лицензию в резервации, он может ловить рыбу в другом месте, только и всего.