Защитник, наоборот, перечислял заслуги и государственные награды подозреваемого. Оказывается, у него была благодарность президента, премия правительства за вклад в развитие благотворительности, президентский грант, грант мэра Москвы. А еще у него были поручители, среди которых оказалось двенадцать народных артистов и четыре чемпиона мира по разным видам спорта – хоккею, шахматам, скелетону и фигурному катанию.

Судья Потапова не смогла бы повторить имена поручителей. Она начинала свою юридическую карьеру с должности секретаря суда, от секретаря главным образом требовали порядка, и Потапова запомнила: главное – порядок. И если порядок такой, чтобы все по очереди говорили, то судья и предоставляла возможность всем по очереди говорить.

Наконец пришел черед подозреваемого. Брешко-Брешковский встал и бархатным голосом начал:

– Ваша честь, произошло недоразумение.

Судья почти не слушала его слов, слушала только, как звучит голос. В музыке этого голоса для Потаповой лишь время от времени завязывались смысловые узелки – многолетняя работа… заслуги, оцененные обществом и государством… нелепая клевета… законное разбирательство… сотрудничество со следствием… Потапова сидела склонив голову набок, изображала внимание, и это был порядок. Судья почти дремала до того момента, когда порядок был вдруг нарушен.

– Пропустите, пропустите меня!

Ее честь подняла глаза и увидела, что в зал врывается шахидка. Кем еще может быть женщина в белом платье до пола, белом пальто, белом хиджабе и белых перчатках? Шахидка, конечно. Молодая женщина. Она кричала: «Пропустите меня!» В руках у нее было что-то похожее на батарею, на аккумулятор, на бомбу. Судебный пристав пытался было остановить ее, но почему-то не посмел прикоснуться к ее белым одеждам. Она прошагала прямо к судейской кафедре. Брешко-Брешковский только крикнул ей коротко: «Эльвира!» Но она не смотрела на Брешко-Брешковского. Она смотрела на Максима Печекладова, и тот еле заметно кивнул.

Три шага до судьи, два шага, шаг. Женщина подняла над головой эту свою батарею, и судья Потапова зажмурилась. Кафедра была высокая. Женщине в белом пришлось встать на цыпочки, чтобы бросить свою батарею перед судьей. Раздался – нет, не взрыв – просто грохот. Судья Потапова открыла глаза и увидела рассыпанные перед нею на столе мобильные телефоны. Телефоны были девичьи. С брелоками, с картинками, с блестками. И особенно один из телефонов обратил на себя внимание Потаповой – перламутровый, с желтым покемоном Пикачу на обложке, точно такой, какой судья Потапова пару месяцев назад подарила дочери на день рождения.

– Что происходит? – Потапова очнулась.

Очнулись и судебные приставы. Подскочили к женщине в белом и принялись выводить из зала. Тут она обернулась к Брешко-Брешковскому и, не сдерживая слез, закричала:

– У двенадцати погибших девушек пропали телефоны. Я нашла их. Я нашла их вот у этой змеи в тайном сейфе. Вы дрянь! Вы дрянь! Я вам верила. А вы дрянь!

Брешко-Брешковский, прерванный на полуслове, стоял с раскрытым ртом, а потом закрыл рот и сел. Максим Печекладов, надевая нитяные перчатки, двинулся к судье:

– Ваша честь, простите, позвольте объяснить. Это свидетельница по делу. Я не вызывал. Но она работала у подозреваемого помощницей. Мне кажется, была влюблена в него. Я не вызывал, но она, видите, нашла в сейфе у шефа вещественные доказательства. Позвольте, я заберу. Это вещественные доказательства.

И принялся быстро собирать со стола судьи рассыпанные веером телефоны и складывать их в полиэтиленовый контейнер для вещественных доказательств. А судья Потапова смотрела на перламутровый телефон с желтым покемоном Пикачу и не могла вымолвить ни слова.

– Позвольте! – адвокат Кольчевский тоже встал. – Это давление на суд, провокация. Неизвестная женщина принесла неизвестно откуда кучу телефонов. Что это доказывает?

– Тишина в зале суда, – прошептала судья Потапова.

– Ничего, ничего, – закивал Максим Печекладов, погружая в контейнер для вещдоков телефон с покемоном. – Просто девушка разнервничалась. Была влюблена в шефа, понимаете. Эти вещдоки сейчас ни к чему, простите. Мы их приобщим, посмотрим, какие там пальчики.

С этими словами Максим Печекладов подмигнул. Очень коротко. Едва заметно. Но адвокат Кольчевский был уверен, что этот увалень-следователь ему подмигнул.

Судья объявила перерыв. После перерыва спросила, желает ли Брешко-Брешковский продолжать свою речь, но тот не желал. Что-то еще говорил адвокат. Что-то еще говорил следователь. Но судья не слушала, она думала про перламутровый телефон с Пикачу до той самой поры, как удалилась в совещательную комнату, чтобы вынести решение.

В совещательной комнате нельзя было ни с кем совещаться, судья осталась совершенно одна. Она не стала писать никакого решения, оно было написано заранее, еще утром, надо было только распечатать его. Судья села на стул и разрыдалась, утирая слезы и сопли рукавом мантии. Сидела и рыдала по всей своей жизни.

Что мечтала стать актрисой, но поступила на юридический, потому что, когда девочке было лет четырнадцать, мама нашла ее интимный дневник, прочла, обозвала блядью и продолжала звать только блядью: «Где ты была, блядь?» – до тех пор, пока дочь не заявила, что собирается стать судьей.

Что была бедна, не смогла поступить на дневное отделение, а поступила на вечернее и устроилась работать секретарем суда. Что выбивалась из сил, что на учебу не было времени, ничему толком не выучилась и, если адвокаты Падва или Резник упоминали в своих речах Кони или Плевако, не могла вспомнить, кто эти люди.

Что не любила мужа, избегала с ним интимной близости, а когда избежать не удавалось, муж прижимал ее плечи к кровати, нависал сверху и говорил: «Попалась, злодейка!» Как будто она совершила преступление и получает теперь справедливое возмездие.

Что любила только дочь. Что дочь родилась с фенилкетонурией, и тринадцать лет приходилось готовить сразу два завтрака, два обеда и два ужина – для мужа и для себя с дочерью.

Что подарила дочке на день рождения перламутровый телефон с желтым покемоном Пикачу на обложке, и такой же перламутровый телефон с желтым Пикачу какая-то такая же мать подарила какой-то такой же дочке, а этот сладкоголосый гад сладким голосом уговорил девочку спрыгнуть с крыши.

Судья Потапова знала, что ей влетит. Понимала, что у этой сладкоголосой сволочи могущественные покровители. Осознавала, что сначала на нее наорет председатель суда, а вечером дома наорет и, может быть, даже ударит муж. Потому что виновны, сука, все, но надо же понимать, кого и когда сажаешь, дура. Она понимала. Но она открыла файл в компьютере, стерла слова «домашний арест», вписала «содержание под стражей» и нажала кнопку «печатать».

Глава 24

27 декабря, пятница. Уже стемнело, но было все еще светло, как днем, из-за московской иллюминации. Елисей с Аглаей зашли в «Старбакс» выпить по чашке шоколада, потому что Аглаю потряхивало от перенесенного напряжения. За одним из столиков сидели и мирно беседовали адвокат Кольчевский и следователь Печекладов. Елисей подошел и пожал Печекладову руку. Аглая быстро взглянула на Кольчевского и сразу отвела глаза. Кольчевский встал:

– Милая барышня, не смотрите на меня волком. Право слово, я очень сожалею, что в этом процессе моим клиентом являетесь не вы, а господин Брешко-Брешковский. Но таковы условия игры, – Кольчевский поднес ладонь ко рту, склонился к Аглае и произнес гнусаво-заговорщически: – На самом деле по-человечески я целиком и полностью на вашей стороне. Но это тс-с-с-с… – распрямил плечи и засмеялся. – Вы видали, как блестяще сегодня коллега переиграл меня! Я вот предлагаю ему бросить к черту Следственный комитет и податься в присяжные поверенные.

– В кого? – переспросила Аглая.

– Так раньше называли адвокатов. У них были такие бляхи, – Кольчевский сложил пальцы в кружок величиной с небольшое блюдце. – На них было написано «присяжный поверенный». У меня есть огромная коллекция судебных атрибутов XIX века. Вот эти бляхи, молотки, мантии… Буду рад показать вам, если заглянете в гости…