27 декабря русские войска неожиданно появились недалеко от шведского лагеря, в котором в тот день праздновалось Рождество Христово. По пути они так и не были обнаружены противником, который тоже оплошал с несением дозорной службы. Было ли это случайным совпадением, или удачной военной хитростью петровского фельдмаршала, история умалчивает. О том в его обильной переписке и в «Гистории Свейской войны» ничего не говорится.

На следующий день Шлиппенбах на всякий случай выслал в сторону российской границы разведывательный отряд, который у урочища Выбовка неожиданно наткнулся на русский авангард. Шведы были окружены и разбиты. Теперь Шереметев уже не пошел дальше «тайным образом», не медлил в действиях, а спешил, чтобы Шлиппенбах не собрался с еще большими силами, не подтянул к себе крепостные гарнизоны из округи.

Когда иррегулярная конница «лихо» вышла на берега реки Ан, то была замечена шведским сторожевым постом. На мызе Эрестфер встревожились: русские зашли далеко, но силы их были неизвестны. Подполковник Ливен с двумя ротами пехоты и одной пушкой спешно вышел к речной переправе. Его атаковали конной лавой под свист тучи оперенных стрел, и триста эстляндских стрелков Ливена пали на месте.

В шведском лагере забили тревогу. Генерал граф Шлиппенбах, не теряя самообладания, выслал к реке еще больший отряд с 6 пушками, но тот смог только оттеснить конную разведку русских. Тогда королевскому генералу пришлось спешно выстраивать свой корпус в боевой порядок большого числом людей каре перед мызой Эрестфер на достаточно удобном для полевого боя месте, и стали поджидать противника.

Сражение у Эрестфера началось с того, что шведскую кавалерию, выстроившуюся для боя, атаковали русские драгуны. Шведы удачно открыли пушечный огонь картечью и воодушевленные отступлением передовых драгунских эскадронов русских пошли в контратаку. Построение, задуманное Шлиппенбахом, было сломано, фланги каре оказались открыты.

И тут неожиданно на поле боя на санях появилось 16 орудийных расчетов: то была военная хитрость Шереметева. Пушки сразу же открыли огонь. Затем на поле боя вышли шеренги русской пехоты, которые ружейными залпами заставили шведскую кавалерию повернуть назад. При отступлении конные шведы расстроили ряды своих пехотных батальонов, и они оказались трудно управляемыми. Ситуация на поле боя менялась быстро, и Шлиппенбах в отличие от Шереметева растерял нити командования своим корпусом. Это стало для шведов началом Эрестферской катастрофы.

По сигналу русского командующего вперед пошли драгунские полки Кропотова, Зыбина и Гулицы. А с флангов по огромному наступающему шведскому каре ударила иррегулярная конница. Тысячи конников влетели в каре, прорвав его строй, и там началась резня. Сильный фланговый удар и стал переломом в Эрестферском деле.

Ожесточенное сражение при Эрестфере длилось пять часов и завершилось уже в темноте. Первыми бросили поле боя конные шведы, оставив без прикрытия пехоту. Генерал-майор граф фон Шлиппенбах, который с небольшим числом людей смог ускакать по дороге на Ревель, потерял до трех тысяч человек убитыми, 366 – пленными, 16 знамен, всю артиллерию и обоз. То есть корпус королевской армии в тот день потерял, не считая раненых и дезертиров, почти половину своего состава.

Потери победителей как атакующей стороны составили около одной тысячи человек убитыми и ранеными. Они были для ожесточенного 5-часового сражения несовместимы с уроном проигравших шведов.

Остатки разбитого и рассыпавшегося шведского корпуса укрылись за крепостными стенами Дерпта (бывший Юрьев, ныне Тарту, Эстония). Туда беглецы тянулись из заснеженных лесов одиночками и толпами: было утрачено много личного оружия. От преследования бежавших шведов боярин-воевода Б.П. Шереметев разумно отказался: глубокие снега и обледенелые дороги грозили лошадям большими бедами. Да и взятые огромные трофеи заметно обременяли войска.

Шереметев не стал преследовать бежавших во все стороны шведов и не пошел марш-бросками на Дерптскую крепость. Хотя момент был и для того, и для другого удобный. В письме в Москву об одержанной победе Борис Петрович в таких словах объяснял государю Петру I свое поведение после одержанной победы:

«Нельзя было итить, всемерно все лошади встали, а пуще снеги глубокие и после теплыни от морозов понастило; где лошадь увязнет, не выдеретца; ноги у лошадей ободрали до мяса».

Такое объяснение, думается, тронуло Петра I: именем своей любимой лошади Лизет он в будущем назовет один из парусников Балтийского флота. Сам Борис Петрович был известен как большой любитель лошадей, понимавший всю их значимость для любой армии той эпохи. Они были незаменимыми спутниками военных людей: и верховыми, и артиллерийскими, и обозными. Лошади носили на себе всадников, везли орудия всех калибров и зарядные ящики, всевозможные обозные повозки и… кареты. Кроме того, они кормили собой войска, когда были уже не пригодны к воинской службе.

Войско Шереметева возвратилось в Псков 4 января 1702 года, куда ранее «добежали» легкоконные вестники. Его встречали колокольным звоном, молебным пением, пальбой из крепостных пушек и старинных пищалей и «мелкого ружья».

Переоценить моральное значение Эрестферской победы в самом начале Северной войны было трудно. Нарвское поражение в сознании россиян после Эрестфера начало уходить в прошлое: пришла первая большая победа. Тем самым был развеян миф о непобедимости «свеев». Несказанно обрадованный известием о славной виктории царь Петр I восторженно писал:

«Мы дошли до того, что шведов побеждать можем; пока сражались двое против одного, но скоро начнем побеждать их и равным числом…»

«Слава Богу! Мы можем, наконец, бить шведов!..»

В Москве, как в древнем Пскове, на радостях звонили колокола кремлевских храмов, монастырей и уличных церквей. В кремлевском Успенском соборе провели торжественное молебствие. Палили из 100 (!) пушек, а вечером был праздничный фейерверк. От имени царя-батюшки простой люд угощали вином, пивом и медом. Привезенные Шереметевым-младшим в столицу трофейные знамена и штандарты вывесили на башнях Московского Кремля для всеобщего обозрения. Огромный город ликовал не один день.

В столице, помимо ставших традиционными салютов, пиров и угощений, царские власти устроили для люда любого звания нечто вроде общедоступного театра. Первопрестольная Москва такого театрализованного представления в своей многовековой истории еще не знала. Человек из Посольского приказа Желябужский писал о нем в таких словах:

«А на Москве, на Красной площади для такой радости сделаны государевы деревянные хоромы и сени для банкета; а против тех хором на той же Красной площади сделаны разные потехи; и ныне стоят».

За эту такую нужную победу генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев был награжден недавно учрежденным орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Награду ему в Псков привез из Москвы царский посланец, петровский фаворит Александр Данилович Меншиков, тоже в будущем генерал-фельдмаршал. В походном журнале полководца Петра Великого сохранилось описание этой орденской награды:

«…Знак золотой с алмазы, внизу того знака крест кавалерский Святого апостола Андрея с цепью золотою, ценой в 2000 рублей».

Царских пожалований удостоились, пожалуй, все участники Эрестферского дела. Разные награды получили все шереметевские офицеры. Всем солдатам выдано было наградных по серебряному рублю с профилем государя. Такие рубли впервые были отчеканены на Московском монетном дворе вместо прежних денег. Трофейные шведские знамена еще долго висели на Спасской башне Кремля в знак признательности Борису Петровичу Шереметеву. Таково было царское пожелание.

…Кампания 1702 года для русского оружия началась и закончилась большими успехами. В июне русские лодочные отряды разбили шведские флотилии, состоявшие из гораздо больших судов с пушечным вооружением, на Чудском и Ладожском озерах. Их остатки бежали по реке Нарове и больше не возвращались. В августе будущий генерал-адмирал русского флота Федор Матвеевич Апраксин на реке Ижоре разгромил корпус генерал-майора барона Адама Кронгиорта.