— В сумасшедшем доме еще не то бывает, — хладнокровно объявил он.

В принципе все это было довольно несложно. Мы прошли с нивелиром по замкнутому кольцу. Если, допустим, на первой половине пути мы шли все время под гору, то на второй обязательно должны были подниматься в гору, так как пришли на ту же точку, с которой начали. Значит, что?.. Значит, суммы всех плюсов и всех минусов должны сойтись, иначе получается не кольцо, а спираль. Так я понимал свою работу, и считать было весело и нетрудно: ведь это очень приятно — делать то, что хорошо понимаешь.

Переписав все показания в чистый журнал, я приказал Левке подсчитать превышение с плюсом, а сам стал считать минуты, как это делал позавчера Крис. Я кончил первым. Получилось у меня минус 11673. Я встал, обошел стол и снисходительно заглянул через Левкино плечо.

— Ну, что там у тебя? — спросил я. — Ошибка в две-три единицы не имеет большого значения. Участок большой, раскидаем.

— Порядок! — сказал Левка. — У меня плюс сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна. А у тебя?

И он поднял на меня свои чистосердечные глаза.

— Сколько, сколько? — переспросил я хриплым шепотом.

— Сорок одна… — сразу испугавшись, ответил Левка. — Сейчас я проверю…

— Да, уж ты, пожалуйста, проверь, — похолодев от ужаса, проговорил я. — А то тут, понимаешь, небольшая, понимаешь ли, разница…

Я покосился на Криса и сел. Крис отложил в сторону нивелир и стал с интересом прислушиваться.

— Сорок одна тысяча шестьсот девяносто одна со знаком минус, — четко отрапортовал Левка.

Наступила тишина. Я бессмысленно листал журнал, как будто такая гигантская ошибка могла заваляться между страницами.

Крис легко, как гимнаст, поднялся. Потянулся всем своим тренированным телом, сел за стол.

— Ну, а у тебя? — деловито спросил он.

Я молча протянул ему журнал. Крис взглянул, нахмурился от напряжения, потом лицо его озарилось.

— Что, мальчики? — спросил он, глядя на нас по очереди, и широко улыбнулся. На секунду у меня появилась надежда, что он нашел ошибку в подсчетах и все можно исправить. — Тридцать тысяч потеряли?

Мы подавленно молчали.

— А допустимая разница сколько? — неуверенно спросил я, но Крис даже не слышал моего вопроса.

— Утратили тридцать тысяч! — И Крис, захохотав, взбрыкнул в воздухе ногами и повалился вместе со стулом навзничь.

Мы с Левкой молча наблюдали, как он грохнулся на мешки спиной и перекатился через голову. Гибко вывернулся, как кошка, и с хохотом растянулся на мешках.

— Роскошная ошибочка! — оскалившись, смеялся Крис. Ему даже не приходило в голову, что видеть такое откровенное злорадство может быть противно. Он наслаждался своей победой, потягиваясь от удовольствия на постели, как огромное животное.

— Постой, — вполголоса сказал мне Левка. — А может быть, так и надо?

Я махнул рукой и углубился в подсчеты.

— О-хо-хо! — смеялся Крис. — Ну конечно, так и надо! Так и должно быть у таких пеногонов, как вы! Вы первыми в мире нашли клочок земли, где есть только понижение, а повышения никакого. Ну что ж, постройте здесь город, где все улицы идут под гору, а в гору — ни одна. Нет, тридцать тысяч — это размах. Терять так уж терять, а то что там — какие-то жалкие десятки или единицы!

— Знаешь, Крис, — простодушно сказал ему Левка, — а ведь ты подлец.

Крис перестал смеяться.

— Сыроежка ты блатная после этого, — проговорил он равнодушно и отвернулся к стене.

— Нашел! — неожиданно крикнул я.

Левка радостно встрепенулся и подскочил ко мне:

— Где? Покажи!

Крис не оборачивался.

— Вот она! — И, водя пальцем по строчкам, я показал Левке на ошибку.

— Ну, этого мало… — разочарованно протянул Левка. — Я думал, что по крайней мере тысяча…

Крис долго молчал, наконец не выдержал, обернулся.

— Сколько нашли? — бесстрастным тоном спросил он.

— А что это тебя так волнует? — огрызнулся я.

И тут наступила такая тишина, что у меня зазвенело в ушах. Крис поднялся и сел на мешках, положив на колени нивелир. Глаза у него были необыкновенно светлы. Это был взгляд пирата, настоящего пирата. На меня еще в жизни так не смотрели: только с экрана кино.

— Вот что, ребята, — тихо сказал Крис. — Делать вам здесь больше нечего. Собирайте потихоньку свои вещички — и к завтрашнему вечеру чтоб духу вашего здесь не было… Указания ясны?

Мы молчали. Я положил на стол бесполезный теперь журнал и посмотрел на Левку. Он был бледен как полотно. Потом я взглянул на Криса — капитан был непривычно серьезен.

— Вот так, — продолжал Крис. — Я вижу, вы очень хотите чистенькими уехать. Пожалуйста, я вам мешать не буду. Прибор разбили — на себя возьму, и не потому, что добрый, а потому, что действительно виноват: доверять его вам не следовало. Я не подошел вам в капитаны, а вы меня как матросы не устраиваете. Давайте и расстанемся по-человечески, без лишних сцен. Об одном вас прошу: не дожидайтесь, пока я сам заговорю с Петровичем. Лично мне это будет неприятно, хотя самодеятельность ваша успела мне порядком надоесть. Вопросы будут?

Вопросов не было. Мы с Левкой сидели и растерянно озирались, маленькие, ушастые, нашкодившие щенки. Тяжелое молчание длилось, наверное, не больше минуты. Но мне показалось, что прошел час. Крис с интересом нас рассматривал.

— Значит, гонишь нас? — медленно спросил я.

— Значит, гоню, — твердо ответил Крис. Он снова лег и отвернулся от нас, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

А мы с Левкой сидели за столом и смотрели друг на друга. Меня трясло от сознания полной своей беспомощности: хотелось вскочить, закричать что-нибудь страшное, сорвать со стены свой новый костюм и топтать, топтать его ногами. Но это было бы в равной мере нелепо, как и то, что мы делали: подавленно, пристыженно молчали. Левка встал, заходил по комнате, старательно обходя вытянутые ноги Криса, я бесцельно следил за ним, думая лишь об одном: только бы он не споткнулся, только бы он не споткнулся… Стосвечовая лампа низко качалась над столом. В комнате было темновато и уютно. А на полу у дверей лежал не Крис, нет, лежал какой-то незнакомый страшный человек.

Теперь-то я понял, как ошибался, когда думал, что Крис не может ударить. Он мог ударить, еще как мог, и не делал это лишь потому, что до сих пор это было нерентабельно.

Мне стало вдруг холодно от мысли, что время, когда на наши дела смотрят с улыбкой, прошло навсегда. Теперь никто уже не усмехнется, не покачает головой. Просто взглянут удивленно и отвернутся, как Крис.

Так думал я, а Левка ходил по комнате, как взрослый, и о чем он думал — я не знаю.

— Ну, вот что, Крис, — сказал наконец Левка. — Ты нас здорово проучил… Просто здорово… Но мы и сами кое-чему научились.

Крис не шелохнулся. Он внимательно изучал узоры на стене. Серый стриженый его затылок, казалось, насмехался над нами.

— Ты умеешь обижать, — тихо сказал Левка, стоя над ним, — у тебя это здорово получается… Ну что ж, это твое право, ты сильнее нас и, наверное, умнее. Единственное, чего мы тебе не позволим, — это оставить все так, как есть. Ты все переделаешь, Крис. Извини, но по-другому никак не складывается. Так уж мы, наверное, воспитаны. Верно, Алька?

Я машинально кивнул.

Единственное, что меня поражало, — это то, что Крис позволял ему говорить. Не повернулся, не взглянул холодно и удивленно, не заставил замолчать одним взглядом.

— Интересно, — сказал Крис, уставившись в стену, — как у вас это получится: заставить меня сделать то, чего я не хочу. Надеюсь, вам не пришло в голову…

— Нет, не пришло, — перебил его Левка. — Все равно нам никто не поверил бы… Просто никуда мы отсюда не уедем. Ты не сделаешь — мы сами сделаем так, как надо. Если хочешь, в свободное от работы время…

Крис медленно приподнялся, нехорошо улыбаясь.

— Да вы знаете, какую я вам жизнь создам?

— Знаем, — сказал Левка. — Можешь унижать нас сколько хочешь… Но свое дело мы сделаем.