А ведь она явно пришла из-за кого-то из них.

– Задремала, всю ночь тут возилась, – бросаю холодно. – Что случилось?

Девчонка тоже трясёт головой, возвращая ясность разума. И смотрит теперь с опаской. На меня тут почти все так смотрят. Потому что чаще веду себя с ними как равнодушная сука. Для их же блага. Чтобы случайно не устроить всеобщую оргию или что похуже. Но кого волнуют мои мотивы? Даже меня не волнуют. Как робот делаю что должна, не позволяя отпускать себя ни с кем. Почти ни с кем…

– Там… Он…

Мне хочется снова выругаться. Ловлю себя на том, что я сегодня сама не своя. Предчувствие. Нехорошее предчувствие мучает. Но мне нельзя поддаваться. А ей не нужно уточнять. Так тут говорят только про одного из подопытных. Считают его едва ли не психом. Единственным здесь, кого нельзя успокоить препаратами. Его обходят стороной. Боятся до дрожи. Просто они не знают того, что уже знает он… И ему не препараты нужны.

Цокая высокими шпильками, иду по коридорам к его клетке. Стоит войти только в их отсек, как шум стихает. Они все смотрят на меня. На короткое мгновение ловлю дежавю: прохладное помещение лаборатории, горящие взгляды, несколько десятков полузверей, желающих разделить меня, и тот, кто не позволил… Место, где стояла метка, снова начинает ныть. Но тут же отмахиваюсь.

Этого больше не повторится.

Эти мальчики гораздо послушнее. А я научилась себя контролировать и помогать им. Некоторые выходят отсюда, вовсе забывая ужасы жизни в клетке, возвращаясь к обычной жизни. Только немногие здесь знают, что позови я их – вернутся тотчас. Поэтому тут мне нечего бояться. Сильнее моего разве что приказ главы прайда (я до сих пор не могу поверить, что он позволяет мне оставаться тут и не стремится уничтожить или посадить на цепь, зная правду – так ко мне относятся впервые, вроде на равных, но при этом защищая. За это ни я, ни своенравная самка внутри меня никогда не перестанем быть благодарными).

Сейчас же подхожу к его палате, оглядываю внимательно, подмечая стёсанные о прутья и стены костяшки, приоткрытый рот с клыками. И он тут же бросается к решётке, жадно приникая к ней. Рычит. Только мне не страшно. Протягиваю вперёд руку и глажу его щеке, шее. Он ловит каждый мой взгляд и дышит тяжело. Редкий экземпляр…

– Ну и зачем ты меня звал? – спрашиваю, продолжая гладить.

Трётся щекой о мою руку. Ручной совсем. Таким его вряд ли кто ещё видит. Остальным запрещено заходить сюда, когда тут я, только если специально не зову. Потому что нельзя знать нашу тайну. Слышу, что сзади кто-то скулит. Они все хотят, чтобы я их гладила… Но я никогда этого не делаю. Никогда.

У них ещё есть шанс на нормальную жизнь. Поэтому стараюсь реже к ним приближаться. У этого шансов уже нет… А ведь он симпатичный, сильный и огромный, как все ирбисы, только молодой совсем. Лет на пять младше меня, может меньше или больше – не разберёшь, пока в полутрансформации. Только его оттуда, кажется, уже не вытащить. Остаток дней проведёт в этом аду…

Он садится на пол, пытаясь просунуть лицо между прутьями, чтобы быть ещё ближе. И я устало сажусь с этой стороны, опираясь на решётку. Он порыкивает, стараясь ткнуться носом мне в шею.

– Прекрати, – даю команду, и он едва не отшатывается. Но продолжает внимательно смотреть. Тут же морщится, слыша рык из самого дальнего угла. Знает, что я сейчас уйду. Всегда ухожу. И ненавидит расставаться.

Вздыхаю.

Почему-то мне тоже не хочется от него уходить сейчас. Ну кому не понравится, когда на тебя смотрит с обожанием самый сильный самец? Поэтому его и выбрала… Чтобы остальные знали своё место. Ну и ещё, чтобы отвести внимание тех, кто наверняка за мной следит, от того, кто на самом деле важен. Жаль, что пришлось использовать именно его. Хотя пока он не выглядит очень огорчённым моим вниманием.

– Не нервничай, и так всех запугал. Сиди тихо, – позволяю себе немного его повоспитывать и всё же встаю с пола.

Он в ответ недовольно скалится, приподнимая верхнюю губу. Ревнует. Вообще ко всем ревнует. Даже к медсёстрам. Стоит учуять на мне чужой запах – начинает бесноваться. И что вот с ним делать? Я ведь не давала повода считать, что я – его. Кроме поглаживаний от меня он ничего больше не получает. Но кажется и того ему достаточно, чтобы сделать вывод, что больше никто меня трогать не должен. А уж если чует, что я провела с кем-то ночь… В прошлый раз пришлось его запереть в местном «карцере» для буйных, чтобы никого (и себя в том числе) не покалечил.

– Я вернусь к тебе позже, если будешь себя хорошо вести, – иду на уступки, давая обещание.

Мне не хочется его мучить. И это не моя вина, что он так привязался. Просто провожу с ним больше времени, а остальные сотрудники его как огня боятся, вот и привык. С другими подопытными часто разговаривают – это обязательное условие для медперсонала. Так мы сохраняем хотя бы какой-то элемент социализации и смотрим, как они реагируют, как понимают речь. Этот же общается только со мной. Без слов, конечно. Но всё понимает.

И только услышав о моём скором возвращении, отходит от решётки, понурившись, всем видом показывая, что будет ждать. Очень будет.

Жаль, что именно ему я не могу помочь. Потому что именно ему очень хочу… Но сейчас иду в дальний угол, где меня тоже ждут. Только там мне не надо стоять за решёткой. Дверь сразу открываю пультом и тут же оказываюсь в крепких объятиях.

– Ну тише-тише, – треплю ласково по голове своего любимого полузверя, позволяя себе избавиться от маски полнейшего безразличия, которую ношу обычно, и становясь самой собой без страха кому-то навредить.

Мы далеко от остальных. Стены каменные. Клетка в самом углу коридора. Тут можно.

Он тащит меня к кровати, усаживает, а сам садится на пол и кладёт голову на колени, начиная нетерпеливо ёрзать. Просит, чтобы гладила. Всегда так делал, сколько его помню. С детства. Он очень похож на того, от кого я только пришла. Их внешняя схожесть тоже является причиной, по которой тот был выбран «жертвой». Подставной уткой для моих врагов.

Но сейчас я глажу его голову, перебирая волосы ласково, иногда обнимая. Его глаза прикрываются, пушистые светлые ресницы дрожат. И хотя он давно уже выглядит как взрослый мужчина, я всё равно вижу перед собой совсем мальчика, который ждёт моей ласки, любви.

Тихонько шепчу ему всякие милые прозвища, которые он привык от меня слышать. И лишь спустя полчаса останавливаюсь.

– Пора, мой хороший, – извиняюсь.

Он мотает головой.

– Пора, – повторяю, – мне нужно придумать, как тебя вытащить. Иначе кто меня так будет гладить, м?

Он с готовностью вскакивает и прижимает меня к себе так, что косточки трещат. Вырос мой мальчик. Но сейчас не может дать того, что мне нужно. Что давал раньше. Потому что собой-то толком не управляет, не то что своим даром…

– Не скучай, у тебя и так самые лучшие условия здесь. Если и дальше продолжишь себя контролировать, то может смогу забрать тебя домой.

Он смотрит вопросительно.

– Разрешат. Мне всё разрешат. Будем жить как раньше. Помнишь?

Мотает головой. Мало что он помнит. Препараты, которыми его накачали эти гады, разрушили часть его памяти так, что он меня-то не сразу узнал. Зато сейчас вот смотрит насмешливо немного.

– И к нему пойду, – отвечаю с вызовом. – Он мне… знаешь… нравится…

Огромные ладони со звериными когтями ложатся на мои щёки, приподнимая голову. Только я не боюсь. Знаю, что это не ревность. И отвечаю на вопросительный рык:

– Я не понимаю. Если бы ты мог говорить, то мы бы всё обсудили. Ты всегда давал хорошие советы. А сейчас я запуталась… У меня плохое предчувствие. Мне кажется… Меня найдут…

Его руки сжимаются, давят на черепную коробку, приходится сбросить их и снова его обнять успокаивая.

– Не волнуйся. За тобой есть кому присмотреть. Может, мне просто кажется. От нервов. Сплю мало… Если я ошибаюсь, то заберу тебя отсюда. Если я права, то лучше никому не знать, что ты здесь. И тогда… он – хорошее прикрытие. Все знают, что он ко мне привязан, и что я к нему хожу чаще других. Никто не подумает на тебя… Не бойся, – улыбаюсь устало, поглаживая его по щеке. Как совсем недавно гладила другого.