– Классный станок, – одобрил я. – Что просишь?

– Твоей заботы.

– А в процентах?

Она переменила позу, и посмотрела сверху-вниз.

– Фи, – она выражала презрение к процентам, и ко мне заодно.

– Мы не сойдемся, – я говорил сухо. – Мне нужна актриса, а не проститутка, и даже не фотомодель. Кривляки без надобности.

– Я буду стараться, – она аккуратно переступила мои ноги, сошла с кровати, завернулась в кимоно, присела рядом. – «Fifty-fifty». Тебя устроит?

– Нет.

– Это почему?

– С проститутками дел не имею. Хочешь зарабатывать телом, флаг тебе в руки и скатертью дорожка, нам не по пути. Приятно было пообщаться.

– Не понимаю, – она хмурила бровки, ждала пояснений.

Так ей все и расскажи.

– Давай по душам, откровенно. Сколько ты зарабатываешь? Без рекламы.

– Сто пятьдесят.

– На ставке, значит. Это плохо, нет стимулов для роста.

– Почему? Премиальные до 30 процентов.

Мне стало смешно. Я сдержал улыбку.

– Еще скажи, клиенты на чай дают.

– Дают.

– Молодец, качественно работаешь, – я разговаривал, сам не понимая зачем. Детский сад какой-то. Мне нужна матерая девочка, хищница. Ремеслу обучить можно, а вот характер, как и мозги, либо есть, либо их нет. – Допустим. А сколько обслужить можешь?

– За смену? От настроения зависит.

– Назови предел.

– Мужиков двадцать запросто делаю! Двадцать пять могу.

– На общак пускали, – я посмотрел на нее с жалостью… и расстроился. Сломанная психика, обидно. Совсем юная девушка. Вот звери, нравы бандитского мира. За чьи-то долги отдувалась. Так и быть, денег дам побольше, старалась все-таки. Она заметила мое разочарование.

– Почему «на общак», – заявила она бодро. – Половина клиентов мальчишки и пенсионеры. Я с ними не церемонюсь. Чик-чик, и готово! И вообще с мужиками проще. А вот с бабами морока.

Моя челюсть упала, чуть сигарету не проглотил. Во избежание пожара не стал докуривать, и сердито ткнул бронзовую голову Мефистофеля, словно хотел окурком выткнуть ему глаз.

– Ты лесбиянка.

– Ты что? Нет, конечно, – для убедительности она помотала головой. – Бабы дешевки, ненавижу. Впрочем, вы тоже хороши.

– Ага, – я не стал возражать. – И что делать?

Вообще-то я себя спросил. Это не детский сад, это сумасшедший дом. Ее и деньги могут не устроить. Вдруг свадьбу затребует или нотариуса?

– Хочу уволиться, – делилась она служебными секретами. – Надоело все. И заявление уже написала, не отпускают. Просят до осени поработать.

Голова пошла кругом, захотелось лечь понадежней, я проверил подушку. Вроде на месте.

– А кто не отпускает. Барин, что ли?

– Барин, – она безмятежно кивнула, словно речь шла о сущей безделице. – Директор наш. Сейчас, говорит, пора отпусков. А ты откуда знаешь, как его зовут? – она надула щеки и обеими ладонями хлопнула по ним с двух сторон, словно шарик лопнула. – Он толстый.

– Ты где работаешь, детка? – спросил я зловещим голосом.

– В парикмахерской, – ответила она растерянно.

– В парикмахерской, значит, – я наливался гневом, как атомная бомба на полигоне. – Двадцать мужиков за смену делаешь!

– Вообще-то я дамский мастер, а что?

Мы смотрели друг на друга со взаимным недоумением.

– Что же ты, ворона, мне тут мульки крутишь, – внутри меня булькало и клокотало, того и смотри, лава пойдет с выбросами огня и пепла. – Так ты не Пума!?

– Нет, – она хлопала ресничками. – А кто это?

Это был удар ниже пояса. Самолюбие профессионала, обманутое самым беспощадным образом, провалилось под кровать, проломило пару этажей и скорчилось среди посетителей гастронома от стыда и позора. Рушились все мечты, взлелеянные в связи с этой идиоткой.

– Зачем ты выдала себя за Пуму? – простонал я, сдерживая бешенство.

– Пошутила, – пролепетала она. – Тебе хорошо было со мной, правда?..

Сейчас она меня любимым назовет, и я ее убью. Задушу в кровати. Идиотка, слабоумная. Ее губки дрожали от страха, на ресничках повисли слезинки. Мои зубы заскрипели, как ржавые петли на воротах ада. Ум зашел за разум.

– Пошла отсюда! – прошипел я, зажмурившись, чтобы не видеть безобразия. – Глухая!?

– Ты сказал, тебе актриса нужна, – сказала она грубым тоном.

Глаза открылись. Она стояла на фоне светлой шторы, все еще в кимоно.

– Сдерни, девочка! Оденься, и сумочку не забудь, чтобы не возвращаться. Или я выброшу шмотки с балкона, будешь в гастрономе одеваться. Уснула?

И тут! На меня обрушился отборный мат, да еще голосом старого пропойцы. Повторить невозможно, джаз. Буйство красок, пиршество смысловых импровизаций. Глаза закрылись от удовольствия, я млел и наслаждался. До меня только тут и дошло, что ни в какой парикмахерской она никогда не работала. Это была Пума, настоящая! Просил актрису, и она показала способности. Наконец, у нее перехватило дыхание, умолкла. Снова открыв глаза, я наблюдал чудо перевоплощения. Сорванное кимоно яркой кометой мелькнуло в воздухе. Разъяренная фурия стояла предо мной в естественном своем облачении, она уже сделала шаг и подняла когти, собираясь прыгнуть на кровать. Предо мной стояла хищная самка, человеческая тварь в первобытной красе. Я не стал ждать.

– Пума!! – свалившись с кровати, я встал на колени и поднял руки. – Прости дурака!

Слезы умиления бежали по моим небритым щекам, но мне не было стыдно. Наконец-то я встретил женщину, о которой мечтал долгие годы скитаний по душам пустотелых женщин. Мечты сбываются внезапно! Надо только дождаться.

Первая премьера. Я нагрянул в тот самый момент, когда незадачливый клиент, доведенный Пумой до отчаяния, пытался ее изнасиловать. Этого торгаша она качала целую неделю. Он забросил семью и безумствовал, осыпая подарками царицу своего сердца, покорял и не мог покорить. Она была лукава, заставляла целовать свои ножки, отвергая более существенные притязания. Изнемогая от страсти, он решил проявить характер и повел себя настойчиво. Чувствуя растущую агрессию, Пума показала острый язычок и невзначай приподняла подол, засветив трусики. Клиент взревел как носорог, теряя остатки благоразумия, и набросился на возлюбленную, срывая одежды. Крик несчастной заметался по квартире, вызывая парализующий эффект. Прохожие застыли с авоськами, трамваи заверещали, паника всегда заразительна, автомобилисты ударили по тормозам, сотрудники ГАИ схватились за кобуры. Замешательство было недолгим, движение постепенно восстановилось, а вот в квартиру зашел прокурор соседней области. Старший брат приехал повидать сестричку, соскучился. И как назло, она все уши ему прожужжала про героического братца, задержавшего однажды целую банду головорезов. Я зашел и застыл, пораженный картиной насилия.

Несчастная сестра сидела на кровати, прижимая к груди остатки бюстгальтера, ее хрупкие плечи содрогались от рыданий, на невинном личике застыла гримаса боли и обиды, по полу разбросаны предметы дамского туалета. Насильник, мерзкий толстяк с расцарапанным до крови лицом, стоял посреди комнаты, спешно застегивая брюки. Со лба струился пот, ему было страшно. Поруганная честь сестры взывала к отмщению! Я двинулся на него, вращая белками. Увидев дикие глаза прокурора, толстяк пал ниц к стопам возлюбленной, умоляя немедленно выйти замуж. Я выдерживал паузу, с шумом раздувая ноздри. Кто знает этих женщин, вдруг любовь? Не следует карать с плеча. Пума тоненько всхлипнула:

– Он женат! – и залилась рыданиями. Немезида в моем лице сняла трубку с телефона:

– Милиция? Срочный вызов.

Толстяк униженно запричитал.

– Я… мы с вами. Договоримся. Я готов возместить ущерб! Пожалуйста.

Моя рука положила трубку. Он пустил слезу, просил не губить детей, помянул тещу и больную жену, брат и сестра выжидающе молчали.

– Если соблаговолите принять в дар…

Да что он мямлит? В нетерпении я топнул ногой, закачалась люстра.

– 5 тысяч, – заключил толстяк упавшим голосом.

– Что?!

– 10 тысяч! – горячо заверил толстяк и посмотрел на Пуму, боясь продешевить.