Я никогда в жизни не испытывала оргазма с мужчинами, предпочитая самоудовлетворение, — а тут мне было так сладко, и эта сладость в какой-то момент стала разбрызгиваться внутри, проникать в мозг, оставляя горячие липкие капли на внутренних стенках тела, стекая вниз. Выплескиваясь толчками через дырочку внизу — голубовато-белыми разводами оседающие на основании его крепкого члена. Путаясь в темных волосках. Я вздрагивала и кричала, а он держал меня, не останавливаясь ни на секунду, только сбивающимся дыханием выдавая собственное удовольствие.
Мы быстро поняли, что нам хорошо вместе и что глупо в связи с этим расставаться надолго. После месяца регулярных, ежедневных даже, встреч я собрала свои вещички — два флакончика лака, красный и белый, двое шелковых трусиков, тоже красные и белые, книжку про Мэрилин Монро и черного плюшевого поросенка — и переехала к нему. В небольшую, но очень уютную квартиру в самом центре. Из окна виднелись шпили высотки, а внизу бесконечно шумело Садовое кольцо.
Оно шумело и шумело, немного затихая по ночам, и под этот шум я слушала стук его пальцев по клавишам компьютерной клавиатуры — он много писал для всяких журналов. Иногда, когда я очень просила, он мог рассказать что-то о себе — сдержанно, не вдаваясь в подробности. Я узнавала их сама, собирала по крупицам. И через полгода знала про него все — или почти все. Все, что я знала, нравилось мне ужасно — это был путь наверх, путь, пройденный человеком талантливым, сильным — но пройденный легко и с усмешкой. Он занимался самыми разными вещами — и за что бы ни брался, все получалось.
Нет, он не торговал сникерсами, не разводил кроликов на личной ферме, не руководил лесопилкой — иногда подчеркивая со смехом, что подобный бизнес не для него. Он всегда предпочитал дело папке, забитой планами, пыльной и потертой. Многие из моих знакомых такую имели — в моральном смысле, конечно, — таща ее через всю жизнь, думая, что вот сейчас за поворотом появятся пляжи Майами и личный особняк, приветливо распахнувший двери. А его все не было и не было, и они старели, дряхлели, папка все сильнее трескалась, но планы из нее не падали — владельцы всегда их бережно поддерживали. И тащились вперед, не желая признаваться себе, что когда-нибудь тихо и скромно умрут, оставив истлевшие трупики на серой и пыльной дороге нереализованности.
Он же иногда устраивал спортивные соревнования, иногда писал книжки, иногда делал что-то еще. Теперь у него было достаточно денег, чтобы довольствоваться тем, что имеешь, и не напрягаться особо, ездить раз в год отдыхать в Испанию, выпивать по воскресеньям бутылочку кьянти и выкуривать ежедневно три толстые гаванские сигары.
Как-то раз я спросила его — из желания услышать комплимент больше, чем из любопытства: «У тебя была красивая жена?»
Я много раз задавала мужчинам этот вопрос — и знала наиболее частые варианты ответа. «Паскудная тварь — не хочу о ней говорить». «Ничего, но ты лучше» — самый популярный и самый лицемерный. «Нет, страхолюдина. Женился по молодости, идиот был». Мужчины не очень-то любили обсуждать своих половин — а мне всегда было ужасно интересно. Может быть, потому, что я хотела всегда, чтобы те, с кем я общалась, вспоминали меня с теплом и с горькой тоской, чтобы они качали головами и произносили со вздохом: «О, я больше никогда не встречал такой женщины. Она сводила меня с ума — я до сих пор помню ее смех и пахнущие клубникой губы…» Ну или какую-нибудь еще ахинею в этом роде.
А когда я слышала истинные воспоминания, мне становилось грустно. Потому что на моих глазах милейшие женщины превращались в злобных зеленоволосых кикимор, погоняющих метлами своих мужей, хохочущих сатанински. Мир разделялся на две половины — загнанные и затравленные представители сильного пола с безумными глазами, выставляющие вперед ладони, пытающиеся отодвинуть от себя вселенское зло, — и орда непромытых нечесаных баб, наступающих, дышащих чесноком, визгливо поющих что-то…
Я спросила его и ожидала услышать что-то вроде: «Нет, но мне с ней было уютно…» Потому что его нельзя было причислить к армии гонимых мужей — слишком сильный характер, слишком жесткий взгляд. И он задумался на минуту, словно вспоминая, воспроизводя что-то в памяти, как на экране компьютера, ожидая, как из отдельных точек сложится лицо, окрасится, приобретет живость. Подмигнет. Улыбнется. Потрет лоб. Прикурит.
— Да, она была очень красивая, — так он сказал, а я онемела на секунду, думая, что ослышалась. А потом внутри у меня запылал костер. Разожженный мной самой из хвороста слабой ревности, поленьев интереса, бумажек любопытства. Политый бензином возбуждения — я вдруг явственно увидела его руку на чьей-то ляжке, чьи-то губы, обхватившие колечком его член. Копну волос — болтающуюся, елозящую по подушке. Поднятую вверх гладкую загорелую ногу с ярко-красным педикюром.
— Тебе было с ней приятно? — Вопрос идиотский, но он точно отражал то, что я хочу узнать.
— В постели? Нет. Поначалу нормально — до свадьбы еще. Потом… Она фригидная была. Абсолютно холодная.
Я даже не поняла. Просто потому, что это бредом показалось — мне с ним было очень хорошо, и я не знала, как женщина может ничего не чувствовать с таким мужчиной. С ним даже по улице приятно было ходить — солидный, импозантный, уверенный. Я часто ловила взгляды женщин, направленные на него, и улыбалась гордо — потому что сейчас я шла с ним рядом. А уж в постели…
— Холодная?
— Ну да. Ей не нравилось это все — она стеснялась, зажималась. Не могла расслабиться. Сама, кажется, страдала — но ничего поделать не могла. Да и не хотела, по-моему…
— И… — я кокетливо улыбнулась, и все внизу сжалось конвульсивно, — и тогда ты брал ее силой?
— Господь с тобой. Она бы не вынесла этого. Обиделась бы — это бы трагедия целая была. Вообразила бы себя жертвой насилия. А тут уж без помощи психиатра не обойтись.
Я даже расстроилась немного. Я ожидала красочного рассказа про белые шелковые шарфы, наручники, ошейники — способные из любой рутины сделать захватывающее приключение. Слезы боли и счастья, благодарность за понимание в огромных темных глазах. А получалось, что шарфик покоился аккуратно на полочке в коридоре, ошейники и хлысты — в секс-шопе, невостребованные, а муж и жена лежали рядышком, в пижамах, отвернувшись друг от друга, делая вид, что крепко спят. И ожидая чего-то, что могло бы пробить невидимые кирпичи Великой Китайской стены, пролегшей между ними в постели…
— Я тебе не верю.
— Нет смысла тебя обманывать. Приятнее было бы рассказать о темпераментной жаркой мулатке — с которой мы расстались, потому что на горизонте появилась белокожая шведка.
Он усмехался, печатая, не особо следя за разговором, занимаясь больше работой. Я смотрела на раскачивающуюся на его шее толстую золотую цепочку с крестиком — красивым, необычной формы. Двигаясь, он отбрасывал блики — втыкающиеся безболезненно мне в ладонь.
— А почему вы расстались? Из-за этого — из-за секса? Или ты ее вообще не любил? — Я напрягалась, но думала, что знаю ответ. И опять ошиблась.
— Нет, я ее очень любил. И она меня любила… Да и вообще вроде все нормально было в тот период. Мы с ней только годовщину свадьбы отметили — шесть лет.
Я и не знала, что это такая долгая история любви. Я смотрела на него во все глаза, боясь пропустить малейшее движение бровей, губ. Пытаясь понять, насколько он спокоен. Его опытные пальцы, быстро бегающие по буковкам, не сбились ни разу — он равнодушно перемалывал прошлое в мясорубке памяти, делая из него спрессованную твердую котлету. Спрессованную из его же эмоций, чувств и мыслей — вкуса которых он теперь уже не помнил.
— И что же?
— А ничего. Глупость какая-то. Озарение. Ее даже дома не было — она отдыхала на юге. И все, главное, нормально — припадки идиотизма давно не повторялись, такая ласковая была, заботливая. Звонила мне накануне. А тут я сидел, выпил немного и вдруг думаю: «Надо мне развестись. Просто надо, и все». Понял в какой-то момент, что дальше нет ничего. Тупик. Пустота.
