Да… но тут как раз стоит пояснить про Аденоида, почему такое имя забавное. Это кликуха, само собой. По-настоящему-то фамилия у него – Алипов, Костя Алипов, друг моего детства, живший в одной из пятиэтажек, на Орбели, и одноклассник по сто пятой английской школе, из которой он, впрочем, свалил куда-то после восьмого, чтобы двадцать лет спустя вынырнуть вновь на поверхность житейского моря, обзаведшись пивным животом и став большим человеком в мире консалтинга. Первое мне, понятно, до фонаря, а вот вторым обстоятельством я нет-нет да и пользуюсь… к собственной выгоде… Что? Кликуха откуда? Оттуда же… В сущности, обычный такой зигзаг детской ассоциативности: Алипов – Полипов – Аденоид, чего там. Хотя взрослых порой и удивляло…
Так вот, значит, этот Аденоид… но видите, я все время пытаюсь перескочить куда-то – а вы меня и не останавливаете почему-то… словно бы околдованные, не знаю… вот не надо, не надо так, стоит быть внимательнее, право!..
Стало быть, к черту сейчас Аденоида – вернемся в то милое утро. Кофе допит, а в голове по-прежнему – чистый паштет. Такой паштет от карликноса, нерукотворный. Одно хорошо – еще недавно искрившая во всю мощь батарейка волнения выдохлась, растратив заряд, и лишь шипит теперь еле-слышно.
Ну ладно, к чему мы пришли-то в итоге? А ни к чему не пришли: по-прежнему тошно и не понять – почему тошно. Но вот тошно же, факт!
В прежние времена я при сходных настроениях вынимал себя нá люди – и чем поспешнее, тем оно лучше складывалось. Встраивался в чью-то чужую игру, пропитывался не своими заботами и всяческим мусором фальшивых смыслов – и как-то все отступало… Особенно, если выпадет примазаться к удаче – тоже чужой, понятно, но, как всякая удача, по природе своей заразительной: и вот уже кажется, что впереди – уйма всякого светлого и манящего. Новые дивные дивы, как писал стихотворец Бродский.
В общем, ничего не оставалось, как, сделав рожу пряником, напрашиваться на общение (боже, как ненавижу я это слово!) с кем-либо, кто готов для оного снизойти великодушно.
Но это – потом, сейчас же – утро рабочего дня, когда гостей не ждут и в гости не напрашиваются. Да и не звонят без нужды… Я отложил в сторону телефон, адресную книгу которого уже было начал ковырять, и, швырнув пустую чашку в раковину, потащился обратно в спальню. Все же надо принять душ, чего там – бегущая по телу вода… нет ничего приятнее, чтобы убить время…
Три следующих недели были прожиты мною словно бы в нескольких параллельных пространствах. Одним из них было – пространство работы. Вело оно себя, в общем, так, как подобает ему себя вести: в целом, предсказуемо и достаточно смирно. Я даже слегка увлекся – как это нередко со мной случается при попадании в новый, чужой корпоративный ад, где мельтешат в центрифуге каждодневных страстей всякие интересные человечки.
В прочее же время я парил над реальностью, аки тать нощной: дважды отчаянно надирался в баре давно вышедшей из моды текилой – не до рвоты, конечно, но с гарантированным завтрашним омерзением. Причем, один раз едва не словил в бубен – когда пытался что-то абстрактное объяснить случайной барышне. Ее кавалер (это я уже задним числом осознал) принялся было наматывать на кулак салфетку, но вдруг сообразил (вот умничка какая!), что для успокоения столь явно перебравшего мужика достаточно лишь взять его за плечи и вежливо усадить на стул – и в этом месте мне следовало бы восхититься нынешним смягчением нравов против лет моей молодости – но вот недосуг отчего-то…
Значит, обошлось без фонаря под глазом – да и вообще без сильных потрясений (опричь упомянутых выше). Даже, в общем-то, странно, коли вдуматься.
Впрочем, жажда нечаянного общения никуда не девалась во все это время. Не раз я принимался терзать телефонную книгу, порой набирал какие-то номера и даже пробовал заводить разговоры со знакомцами средней отдаленности – из тех, о ком не слышишь годами, но при этом можешь позвонить и без особо страшного повода. Все, однако, было тщетно – завязавшиеся разговоры либо угасали вскоре сами собой, не породив последствий, либо напротив – обретали тягостную, мучительную колею, которую я и сам вожделел покинуть при первой возможности. Когда подобное происходит дважды или трижды – вы едва замечаете собственную досаду. Когда пять раз – испытываете неприятное удивление. Если же все повторяется вновь и вновь – поневоле вселяется убеждение в собственной ущербности, этакое чувство изгоя, и вот уже на пороге стоит родная его сестра – агрессивная злость.
Короче, за все время мне лишь раз удалось выговориться – ведь именно этого я жаждал, не правда ли? – выговориться, разумеется, в женское ухо, не в мужское же! Выговориться, получив то, что хотел, но не то, что ожидал получить. Но обо всем по порядку…
Значит, была еще такая Ксения, вот. Познакомились где-то за год до того, не помню точно. Или, может, за полтора… Мишка Майзлес приехал из своей Америки на побывку – и собирал в каком-то кабаке всех разом, чтоб время не тратить. Вот там она и оказалась, причем, как выяснилось, с Мишкой до того не была знакома вовсе – кто-то из баб привел ее с собой зачем-то, не знаю. Что? Ну в общем, да, – та же схема, что и потом с Кариной: уходили оттуда вместе, по пути разговорились, все такое. Затем дружно решили, что не допили, и потащились ко мне догоняться. Дома добавили, конечно, но не так чтобы сильно, больше для форсу. Вроде как собиралась остаться, но в какой-то момент вдруг ясно дала понять, что хочет домой и попросила проводить – благо жила недалеко, в начале Карбышева. Ну, что ж, проводить так проводить. По дороге узнал детали биографии: работает в кукольном театре, художником что ли, или костюмером. Хотя, какие еще костюмеры в кукольном театре? Ладно. Сама из Кустаная или вроде того, но в Питере уже давно, вышла сюда замуж, сыну восемнадцать. Стало быть, замужем, во как! Короче, ловить тут нечего – перевернем страницу и двинемся дальше…
Вроде бы все так, ловить нечего – но одна вещь меня при этом взаправду задела: то, как эта женщина слушала мои побасенки. Наверняка, вам знакомо подобное: собеседник изображает вроде бы напряженное внимание, – тогда как на самом деле слушает вовсе не вас… вернее, вас, но не ваши слова, отнюдь… а их музыку, как бы или что… ну, то есть, человек думает о вас что-то свое в это время, какие-то фантазии, я не знаю, предположения – думает и ждет, когда вы как-то их подтвердите. Или, может, опровергнете. Словами или даже просто интонацией. Но виду не показывает, нет, демонстрируя собранность – дескать, да, я здесь, здесь, не думайте плохого, вовсю вот участвую в беседе! И даже реплики вставляет иногда, не то чтобы совсем невпопад…
На том бы все и кончилось. Но меня та встреча все же несколько озадачила – именно что вот этим отсутствием внятного финала. Как бы неправильной заключительной нотой, не попавшей в тональность. То есть, выходит, меня не отвергли, но и не поощрили к дальнейшему. Внимательно выслушали, но ничего не ответили… Дней пять потом я мучился, в самом деле не зная, как поступить – и в итоге решил, что никак поступать не стану – оставив, однако, за собой право следующего выстрела, коли представится на то подходящий случай.
И вот случай вроде бы представился – не без труда отыскав в телефоне нужный номер – там все у меня записаны, преимущественно, по фамилиям, каковую я у Ксении едва припомнил, точнее, сперва вычислил, исключая заведомо неподходящие варианты, а уже потом нащупал в себе некий отзвук шального воспоминания – так вот, отыскав и набрав его, я услышал в ответ слегка удивленный, но все же настроенный на продолжение коммуникации голос. Во всяком случае, меня узнали, и сам факт утреннего звонка после годовой паузы не был сочтен заведомо невежливым. Уже неплохо.
Не помню, что я наплел в дебюте, но в общем договорились встретиться в тот же день. На Петроградке, после ее работы. Где именно? Да все равно. Могу к метро подойти. Я в три освобождаюсь, у нас утренник. Да, хорошо, у метро. Или рядом. Там дальше такой памятник в сквере. Это Попов. Что? Ну, Попов, памятник Попову. Тот, который радио. А! Ну хорошо, давай там. У памятника этому радио. Так когда точно? Ну в три пятнадцать, годится? Ну я, может, опоздаю минут на десять, но да, хорошо.
