Ворошилов, приказав продолжать допрос, снова углубился в бумаги.
— Будем говорить короче, генерал, нам некогда впустую тратить время на разговоры, все уже достаточно ясно, — резко вмешался Зявкин. — Вот наш ультиматум, да, я подчеркиваю, именно ультиматум: вы организовали эту «народную армию», вы ее и распускайте. Иначе у вас все руки будут в крови, и тогда настоящий русский народ вас не пощадит. Пишите немедленно приказ командирам своих отрядов о роспуске частей. Вызывайте таких, как полковник Назаров, лично, и здесь отдадите им свой приказ. Если вы будете упорствовать, это приведет к напрасным жертвам, и вы окажетесь основным виновником всех этих жертв. Решайте, князь.
Ухтомский опустил голову. Долго молчал, потом поднялся и решительно заявил:
— Вызовите ко мне адъютанта Бахарева, я продиктую ему приказ, и пусть отвезет его сам в отряды, если надо, — с вашим представителем.
— Вот так лучше, — весело заметил Буденный. — У моих конногвардейцев совесть будет чиста, не надо рубить головы одураченным вами людям.
Когда Бахарев в сопровождении конвойного появился в кабинете, Ухтомский торжественно встал.
— Обстоятельства, Борис Александрович, в данном случае сильнее нас, — он обвел глазами комнату, словно на стенах могли быть написаны нужные ему слова. — Вы молоды, впереди у вас вся жизнь... Сохранить и ее, и сотни других жизней, может быть, самое разумное. Только что я разговаривал с командармом Буденным. Он прав — наше сопротивление бесполезно.
Борис стоял, опустив руки по швам, бледный от бессонной ночи. Уже несколько часов, во время допроса Ухтомского, он помогал Зявкину в завершении операции.
— Итак, — продолжал Ухтомский, — отправляйтесь сейчас к полковнику Назарову и передайте ему мой приказ: немедленно явиться в Ростов ко мне. Разумеется, о моем аресте ни слова. Так будет лучше и для вас... и для всех, — он махнул рукой и сел на стул.
«А он разумный старик, хоть и князь», — подумал Борис и четко ответил:
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Сидевший за столом Николаев обратился к Борису:
— Мы дадим вам лошадей. Вас будет сопровождать наш сотрудник, — он обернулся к двери, — позовите товарища Тишковского.
В кабинет вошел высокий, крепкого сложения казак. Борис, невольно любуясь, оглядел его. Так вот он, этот чекист Тишковский, который смело проникал во многие банды, умея ловко перевоплощаться то в блестящего офицера, то в священника. Черная смоляная борода, загорелое лицо степняка. Синие атаманского сукна шаровары с красными лампасами забраны в толстые домотканые шерстяные чулки, поверх которых надеты короткие мягкие сапоги.
Тишковский повернулся к Бахареву, и тот увидел, что в правом ухе у бородача сверкает серебряная серьга-полумесяц с крестиком.
Напутствия были недолгими — и уже через полчаса Бахарев и Тишковский отправились в отряд Назарова.
По дороге Тишковский, который уже и раньше бывал у полковника Назарова, рассказал Борису все, что удалось ему выяснить относительно человека, к которому они ехали. «Да, задача будет не из легких», — подумал Бахарев.
Всадники остановились на хуторе Курган, где была передовая застава назаровского войска. Через нарочного вызвали полковника, и вскоре тот приехал в пролетке, запряженной парой лошадей.
Перед Борисом стоял невысокий плотный человек с бритой головой. На одутловатом его лице, бесформенном и расплывчатом, поблескивали, словно вспышки дальней ружейной перестрелки, маленькие злые глаза.
— Это что, — спросил он, выслушав Бахарева, — обязательно мне прибыть, может, Ремизов съездиет? — Он обернулся и глянул на стоящего рядом прапорщика.
Борис обратил внимание на слово «съездиет»: и как это могли здесь принять его за полковника?! Щелкнув каблуками, адъютант князя Ухтомского вежливо сказал:
— Никак нет, ваше высокоблагородие, генерал приказал быть вам лично. — И, понизив голос, добавил: — Предстоит чрезвычайно важное совещание. Без начальника округа этот вопрос не может быть решен.
— Да у меня и тут дела!
— Оставьте их прапорщику, генерал приказал, чтобы никаких самостоятельных выступлений не предпринималось. Итак, в путь, полковник! — Бахарев четко повернулся и пошел к пролетке, следом Тишковский. Словно завороженный, пошел за ними и Назаров. Впоследствии, вспоминая эту минуту, он никак не мог объяснить себе, какая сила толкнула его тогда в пролетку.
— Ведь чуял, не надо ехать, — стукнув кулаком по столу, сказал он через несколько часов, когда уже сидел в кабинете Николаева, — ведь словно сила какая толкнула!
— С князем потолковать захотелось, — сказал Зявкин. — Это мы понимаем. Итак, значит, честь имеем с полковником Назаровым? Разговор у нас будет короткий: сейчас вы напишете приказ: отряду сдать оружие, рядовым казакам разъехаться по домам, пройти в исполкомах регистрацию и мирно работать. Офицерам явиться с повинной в следственную комиссию; кто не участвовал в убийствах коммунистов и советских работников, будет амнистирован. Ясно?
— Чего ясней, а если я такой приказ не напишу?
— Тогда пеняйте на себя! — жестко ответил Федор.
— Расстреляете?
— Да нет, похуже будет!
— Что ж это похуже? — еле слышно выдохнул арестованный и судорожно глотнул.
— А вот что, — Зявкин встал из-за стола и, обойдя его, подошел вплотную: — Свезем мы тебя обратно в Елизаветинскую и объявим перед народом, кто ты есть такой, сколько ты человек продал и сколько сейчас обманом довел до отчаянного положения, что им ни домой и вообще никуда не податься! Пусть они тебя своим судом судят! — Голос Зявкина звучал ровно, спокойно.
— А кто ж я такой? — с глазами, полными ужаса, спросил арестованный.
— Рассказать? — Зявкин взял со стола синюю папку с бумагами. — Авантюрист и предатель трудового народа, городовой четвертой части города Царицына Назар Моисеев, вот кто ты. В полковниках захотелось побывать! Как убил на берегу Маныча раненого войскового атамана Назарова, рассказать? Как документы присвоил, тоже рассказать? Слов нет, внешность с Назаровым схожа, только грамоты не хватает. Ну тут Ремизов помогал бумаги писать. Скольким людям голову заморочил, от дома отбил, сыграл на казачестве, ну теперь отыгрывайся...
— Ладно, — сказал арестованный, — дайте бумагу, ваша взяла!
Посланцы в Елизаветинскую, отбывшие с приказом полковника Назарова, не вернулись. Вместо них на следующее утро у подъезда ДонЧК осадили взмыленных коней пятеро казаков-делегатов.
Они привезли в ответ на приказ:
«Уполномоченному Советской власти на Юго-Востоке России.
Мы, сыны Тихого Дона, притесняемые Соввластью, ознакомившись с приказом наших старших руководителей — князя Ухтомского и полковника Назарова, в коем мы призываемся к ликвидации нашего дела и добровольной сдаче оружия, за что нам Соввластью гарантируется полная неприкосновенность и гражданские права.
Мы, с своей стороны, заявляем вам, что до тех пор мы не можем окончательно решить интересующие нас — обе стороны — вопросы, пока не будут доставлены к нам князь Ухтомский и полковник Назаров, во всяком случае, последний обязательно.
Срок доставки Назарова и Ухтомского назначаем к 12 часам в воскресенье. Присланных вами граждан мы по недоверию задерживаем до прибытия Назарова и Ухтомского, дабы точно удостовериться в правдивости их приказа и не был ли он писан под пыткой или угрозой расстрела.
Наших представителей верните сегодня к вечеру.
Комитет для переговоров с Советской властью.
Подписи».
Чекисты собрались на срочное совещание.
— Ясное дело, — сказал Зявкин, — офицеры воду мутят. Половина из карателей, этим нечего терять.
Со своего места грузно поднялся Тишковский.
— Вы вот что, товарищи, учтите, ведь каждый казак с малых лет усвоил: сам погибай — товарища выручай. Традиция! Им, может быть, и не нужен этот самый Назаров, но амбиция казачья. Тут надо тонко подойти.
