Я лежал, невольно вглядываясь в темноту противоположной стены, и ждал, когда подействуют лекарства, но ноющая боль по-прежнему не уходила и не давала заснуть. Уже порядком измученный этой пыткой, я временами начинал проваливаться в какую-то полудрёму, но очередной спазм опять выталкивал из неё. Сколько времени это продолжалось и сколько мне оставалось терпеть до утра – сказать было трудно – разглядеть что-то на циферблате часов было невозможно, а зажигать фонарик я не хотел, чтобы не ломать сон другим.
Но вот над рекой медленно всплыла из-за гор огромная яркая луна, и её холодный свет, вливаясь в избушку через небольшое оконце над лежанкой, рассеял тьму в нашем пристанище, наполнив замкнутое пространство передо мной едва ощутимым голубым мерцанием. Я подтянул руку с часами к самым глазам и хоть не сразу, но разглядел обе стрелки, слегка перевалившие за цифру 12. Выходит, ночь только-только начиналась. Я вздохнул, повернулся на бок, подтянул к самой груди колени, зажимая ноющий желудок, и смежил веки, в очередной раз сделав попытку победить сном надоевшую боль. И опять ничего не вышло – резкий спазм заставил меня дёрнуться и открыть глаза.
Почти в этот же момент дверь нашей избушки вдруг неслышно распахнулась, и на её пороге, заставив меня онеметь и застыть от неожиданности, появился какой-то неведомый старец. Его светлое длиннополое одеяние и рассыпанные по плечам длинные волнистые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком, отливали бело-голубым лунным светом. На фоне мерцающей благородной седины изрезанное морщинами лицо старца с узкими прорезями азиатских глаз казалось неестественно тёмным, каким-то густо-коричневым, но при этом оно не пугало, а излучало какую-то мудрость и доброту, постепенно меня успокаивающую. Дождавшись, пока я приду в себя, он спросил то ли на русском, то ли на каком-то другом языке, который я прекрасно понимал:
– Болит?
– Болит, – выдохнул я и инстинктивно сел, распахнув и отбросив с плеч не застёгнутый спальник: нехорошо было разговаривать лёжа со столь почтенным человеком.
А потом я и вовсе попытался встать с лежанки, но он остановил меня жестом, показав, чтоб не двигался. И тут я заметил, что в правой руке старец держит небольшой овальный камушек цвета его лица, в отверстие которого продета тонкая кожаная тесёмка. «Да это же куриный бог! – мелькнуло в мозгу. – Громовой камень!..» Поймав мой взгляд, старец чуть кивнул головой, будто подтверждая догадку, шагнул ближе и, протянув ко мне руки со своим амулетом, надел его на мою шею, слегка коснувшись волос и кожи лёгкими прохладными пальцами. При этом куриный бог оказался точно над местом чуть затаившейся боли.
– Ложись на спину и возьми оберег в правую руку, – негромко, но отчётливо произнёс старец и, дождавшись, когда я выполню команду, добавил: – Теперь положи его на середину живота и начинай тихонько водить по кругу. По солнцу води. И чуть-чуть расширяй круги. Сам поймёшь, насколько… Только не быстро…
Я слегка прижал потеплевший, будто бы оживший камушек к телу и начал двигать его по часовой стрелке, с каждым оборотом ощущая, как в глубине живота, прямо под скользящим оберегом, по какой-то таинственной спирали растворялась и исчезала боль. А старец, немного подождав и словно убедившись, что я всё делаю правильно, вдруг неслышно шагнул спиной к двери и буквально растаял в воздухе. Я даже не успел сказать ему «спасибо», но почему-то воспринял это мгновенное исчезновение как что-то вполне естественное. И продолжал, уже засыпая, всё медленнее и медленнее двигать камень по животу…
Когда я проснулся, в окошко уже светила не луна, а далеко не первые лучи утреннего солнца. В избушке я был один – парни, судя по всему, давно уже развели костёр и готовили завтрак. Конечно же, первым делом я провёл ладонью по груди, пытаясь ухватить тесёмку куриного бога или сам камешек, но рука оказалась пустой. От талисмана таинственного старца не осталось и следа… Вот тебе и на! А может, он мне только привиделся?! Приснился?! Ещё раз попытавшись восстановить всё ночное происшествие в деталях, я только сейчас задался вопросом: почему же никто из ребят никак не отреагировал на открывшуюся дверь и на таинственного ночного визитёра, на наш с ним разговор? Крепко спали?.. Или всё-таки приснилось… Но желудок-то больше не болит… Привиделось?..
В смятении я вышел на улицу, подошёл к костру, поздоровался, поглядел внимательно на всех ребят и ничего особенного не почувствовал. Они почти в голос спросили только о том, о чём и должны были спросить, – как я себя чувствую? Услышав в ответ, что всё в порядке, Костя довольно произнёс:
– Ну, я же тебе говорил, что мои таблетки помогут!..
– Видимо, помогли, спасибо, – согласился я, решив промолчать о чудесном исцелении, чтобы не вызывать иронии друзей по подводу «писательских фантазий».
Да и сам я всё больше и больше убеждался, что явление ночного целителя было просто сном.
Примостившись на переднее сидение лодки рядом с Василием, я вспомнил, что вчера из-за своей болезни так и не сумел поговорить с ним о легендах горы Калягин. И вот теперь решил восполнить этот пробел. Подождав, пока мы отчалим и выйдем на широкий фарватер, где «капитана» можно будет немного отвлечь, я начал его потихоньку обо всём расспрашивать. В конце концов мы дошли и до главных индигирских шаманов.
– Одним из самым больших ойунов в здешних краях был старец Опо, по-вашему Афоня, Афанасий, – начал рассказывать мой собеседник. – А вообще-то его звали… – Василий заговорщически понизил голос. – … Хоньикан-Мэндуни его звали… Всуе это имя произносить нельзя, но тебе же не для любопытства надо – для дела…
– Для дела, – подтвердил я. – А как это имя на русский переводится?
– «Хоньикан» можно перевести как «человек огромной силы», но при этом добрый и справедливый. А слово «мэндуни» означает «серебристый». Говорят, так его окрестили в народе за длинные седые волосы, – негромко и уважительно повёл рассказ Василий, словно боясь обеспокоить духов далёких предков. – Мой прадед Иннокентий его знал, в молодости видел. Говорил, старец Опо великим шаманом был. Белым шаманом – никому никогда зла не делал, а помогал многим – от пожаров лесных спасал, от голода, от болезней разных. После него таких великих ойунов уже не было… Знаешь, кто у него шаманским зверем был? – Василий сторожко огляделся в одну сторону, потом в другую, словно опасаясь, не слышат ли далёкие затаившиеся духи наш разговор.
– Кто? – Не выдержал я паузы.
– Кями!.. Мамонт, по-вашему. Представляешь, какая шаманская сила у старика была! Да и человеческая тоже. Как прадед сказывал, Опо больше ста лет прожил. Весь седой был, как снег в полнолуние…
При последних словах у меня перед глазами буквально полыхнул образ ночного гостя, по спине пробежал озноб, но я как можно спокойнее спросил у Василия:
– А в каком месте на Индигирке жил этот Опо?
– Да вот здесь рядом, говорят, и жил по большей части. В устье речки, где мы были. Избушка его ещё лет тридцать назад развалилась от старости. На её месте рыбаки новую построили, в которой мы сегодня ночевали. А сам он вверх по распадку метрах в двухстах лежит…
Я застыл, как от удара грома, а Василий продолжал:
– Только я сам ни разу там не был, у могилы-то. Нельзя нам, по вере нашей, таких людей после смерти беспокоить. Грех…
Наконец, придя в себя и не сдержавшись, я произнёс с укором:
– Что же ты утром-то мне об этом не сказал?
– Побоялся… Шаманы – они и после смерти очень чутко спят – всё слышат, всё видят… Вдруг бы ты к нему пошёл, а я бы потом виноват был, если бы ему не понравилось… – И, сделав очередную паузу, Василий еле слышно, с извинительными интонациями начал негромко что-то бормотать на своём языке, видимо, на всякий случай, попросить прощения у великого ойуна.
А я про себя подумал: конечно бы, пошёл! Пошёл бы, чтобы низко поклониться и сказать слова благодарности великому серебристому старцу Хоньикану-Мэндуни – моему доброму ночному целителю.
