– Армия не допустит беспорядков! – возразил Эмилий Лет, понимавший, что император сильно сгущает краски.

– А что, если армия сама и станет их центром, ты не подумал, префект? Ты говоришь, что тебе тяжело сдерживать преторианцев, а легко ли будет Септимию Северу или Песценнию Нигеру или другим сдерживать легионы, если они взбунтуются? Крепкий денарий – здоровая экономика. Завтра я выступлю с этим предложением в сенате. Через месяц или два новые налоги, поступившие в казну, позволят мне отплатить преторианцам за их преданность и терпение. Я и тебя не обижу, префект. Ведь не откажешься ты от виллы в Байях?

– Щедрость августа безгранична! – притворно улыбнулся Эмилий Лет и поклонился, чтобы скрыть досаду на лице.

Скупость Пертинакса была ему известна. Он не сорил деньгами, когда был консулом или легатом в провинциях, а став императором, не изменил своих привычек. Если бы не страх быть убитым Коммодом, Эмилий Лет ни за что бы не поставил на Пертинакса. Но Пертинакс являлся единственным в окружении Коммода, которого бы приняли и сенат, и армия, и народ. Конечно, в казне уже есть деньги и на реформу денария, и на многочисленные государственные нужды и на выплату преторианцам. Сколько налогов поступает в Рим со всей необъятной империи! Но Пертинакс просто не хочет их тратить.

Что ж, на этот раз префект претория уйдет к своим подчиненным только с голыми обещаниями. И совершенно точно не будет никого увещевать, просто передаст слова императора подождать два месяца. И пусть будет то, что будет. Согласятся преторианцы ждать – хорошо, нет – тоже неплохо. Пусть Пертинакс знает, что трон под ним держится только верностью гвардии.

Оставшись один, император в сильном раздражении стал ходить между колонн базилики. Не только поведение Эмилия Лета возмущало его, но и собственная беспомощность. Человек умный, честный, рассудительный, Пертинакс с трудом переносил тупость, корысть и хамство вокруг себя. И если страх перед Коммодом заставлял его поступиться своими принципами, молча совсем соглашаться, то сейчас, когда он стал императором, сносить все это от человека, стоящего далеко внизу, по сравнению с ним, Пертинакс не хотел. Он специально вспоминал, как жестко обошелся с восставшими легионерами, будучи наместником в Британии, чтобы придать себе твердость духа и наказать Эмилия Лета. Но ничего не выходило. Разум вновь возобладал над чувствами. Одно дело – действовать как наместник провинции, и совсем другое – как император, не чудовище, как Коммод, а мудрый отец отечества, как Марк Аврелий. Закончилась эпоха казней, должно наступить время справедливости и благоденствия. Необходимо не наказывать префекта претория, которому он, Пертинакс, действительно всем обязан, а раз за разом постараться убеждать в своей правоте, и пусть сейчас Эмилий Лет возмущен задержкой выплат, но разве доброе отношение к нему, несмотря на его дерзость, не окажет воздействия?

И вроде бы Пертинакс немного успокоился. Поразмыслив над поведением префекта, разгуливавшего во дворце, словно у себя дома, решил, что, видимо, он сам виноват, раз дал возможность охраняющим его преторианцам, пускать префекта претория без доклада. Действительно, необходимо ужесточить дисциплину среди охраны и рабов.

Почувствовав голод, император собрался уйти в триклиний дворца, но вошедший раб доложил, что Марция Аврелия Цейония Деметрия просит августа ее принять. Пертинакс немного растерялся. Бывшая любовница Коммода, главная участница заговора против безумного императора, появилась сейчас совсем некстати. В отличие от Эмилия Лета ей не нужны были деньги от Пертинакса. Она хотела другого. И если выплаты преторианцам рано или поздно все равно произойдут, то желание Марции невозможно исполнить. И тем не менее Пертинакс не мог ее отослать. Если Эмилию Лету он был обязан поддержкой преторианцев, то Марции – самой возможностью занять трон да и просто жить. Именно Марция дала отраву своему любовнику.

Пертинакс устало сел на трон в нише базилики и стал ждать гостью.

Марция вошла решительным шагом, развязывая тесемки плаща с мехом и скидывая назад капюшон.

– Мой император! – воскликнула она, и ее нежный голос болью отозвался в сердце Пертинакса.

Марция подошла к трону и низко поклонилась. Под наполовину снятым плащом Пертинакс увидел полные груди девушки, туго выпирающие из-под нескольких надетых друг на друга туник.

– Рад тебя видеть, Марция! – отозвался Пертинакс, но лицо его по-прежнему выражало усталость.

– Я очень замерзла, сегодня так холодно! – произнесла девушка, с надеждой глядя на императора своими большими голубыми глазами.

– Не стоило выходить из дома, Марция. Ради чего ты решила морозить свои красивые ножки?

– Чтобы увидеть тебя, август!

– Мы виделись четыре дня назад, и если ты пришла напомнить мне о прошлом разговоре, то не стоило.

– Но мы его не закончили! – возразила Марция, поеживаясь.

Пертинакс сошел с трона и укутал Марцию в ее плащ. Он подхватил ее на руки и усадил на трон.

– Здесь ветер не дует по ногам, – сказал он. – Подогни их под себя – и сразу согреешься.

Марция очаровательно улыбнулась.

– Я думала, ты позовешь меня в триклиний или перистиль, август. Во внутренних покоях дворца всегда жарко натоплено. Но мне и здесь хорошо! Я прямо как императрица.

Пертинакс улыбнулся в ответ, но улыбка получилась вымученной.

– Это все, что я могу для тебя сделать, Марция, – промолвил Пертинакс, стараясь не глядеть в манящее сладострастием лицо девушки, опять нарочно распахнувшей плащ, чтобы император видел ее томно колышущиеся при дыхании груди.

– Ты странный, Публий… – произнесла она, гладя рукой бороду императора.

– Я твой август, Марция, Публием называет меня моя жена. Тебе следует быть почтительней.

Марция резко отдернула руку, словно укололась.

– Возвращайся на Вектилианскую виллу, если ты мне понадобишься, я обязательно дам тебе знать.

– А я не хочу туда возвращаться! – воскликнула Марция. – Мне все время кажется, что я вижу там Коммода, и не его труп, а живого, ухмыляющегося, задумавшего меня убить!

– Это твоя фантазия. Ты еще под впечатлением последних декабрьских дней. Но ведь его уже нет. Ничто и никто не угрожает тебе. Если хочешь, я дам тебе дополнительную охрану. Пусть преторианцы всюду следуют за тобой.

– Нет уж, спасибо, август. Такое сопровождение еще сильнее будет напоминать мне о Коммоде.

– Тогда я просто не знаю, чем тебе помочь.

– Твой управляющий дворцом Эклект вчера сделал мне предложение выйти за него замуж.

Стрела была пущена ловко – неожиданно, с близкого расстояния и точно поразила бы цель, если бы император не надел непробиваемый панцирь невозмутимости.

– Эклект не теряет времени даром. Ты согласилась? Его можно поздравить?

– Я обещала подумать! – с надеждой глядя на Пертинакса, произнесла Марция, и голос ее задрожал.

– Зачем думать? Соглашайся. Я устал от притворств, Марция. Пока на этом троне сидел Коммод я только и делал, что врал и изворачивался. Но теперь я могу жить так, как следует. Я стар. Мне шестьдесят шесть лет. Я многое видел и разбираюсь в жизни. Не надо изображать влюбленность, Марция. Возможно, будь я другим человеком, я пошел бы тебе навстречу, но я таков, какой есть. Старика можно любить только за его богатство или власть, и никак иначе. Я знаю тебя, знаю, что тебе надо, и меня не обманешь. Мы сделали друг для друга все, что могли. Ты избавилась от Коммода, и его смерть дала возможность всем нам жить дальше. Я, ты, Эклект, Эмилий Лет связаны навсегда, но только смертью Коммода, более ничем. Надеюсь, мы не вернемся к подобным разговорам. Если ты хочешь жить здесь, во дворце, а я вижу, ты именно этого хочешь, потому что к другому и не привыкла, тогда принимай предложение Эклекта. Возможно, постель дворцового управляющего не такая притягательная, как императорская, зато ты в ней будешь спать живой и невредимой. Ведь именно это самая простая причина – остаться в живых, и подвигла нас на переворот, а уже потом интересы римского народа.