— Вы, — он кашляет, пока я пытаюсь рассмотреть все вокруг, — вам что-то конкретное хочется пить?

Боже, что за тупой вопрос. Отвратительный писк раздается где-то справа над моей головой, но я не могу выгнуться так. Поджав губы, щурюсь, рассматривая белое убранство помещения. Госпиталь. Это определенно палата. Голова трещит, а горло снова саднит.

— Воды, — перевожу взгляд на седого мужчину в очках, что удерживает пальцами диктофон, — доктор Альберт Госман?

— О, вы даже узнали меня, Сима, — он улыбается, косясь на диктофон, — Женя, принесите воды!

Торопливые каблучки цокают к выходу и останавливаются недалеко от входа. Слух улавливает шум воды. Кулер.

— Он сдох? — доктор дергается и хмурится.

Протянув руку к пищащей штуке, нажимает какие-то кнопки, и раздается гудение. Из щели выползает бумага с цифрами. Судя по тому, что ко мне подсоединена куча проводов, это мои показатели. Но все это мало меня сейчас волнует. Я жива, сердце бьется ровно, сама слышу это. Так же, как и чувствую ненависть, с каждым ударом она расползается по телу все сильнее.

— Он сдох, доктор? — повторяю свой вопрос, внимательно глядя на лицо Альберта.

Доктор хмурится. Устало вздохнув, проводит пальцами по лбу, разглаживая морщины. Его лицо какое-то осунувшееся, а под глазами залегли темные круги. А еще веко доктора дернулось, когда он взглянул на распечатку.

— Сима, — морщинистые пальцы сжимают мои, — вам сейчас нужно думать о себе. Поправляйтесь, полковник сам вам все расскажет.

Пытаюсь перечить, но “шустрые каблучки” наклоняются вперед, осторожно прислоняя пластиковый стаканчик к моим губам. Сообразительная девочка. Приоткрыв рот, чувствую, как спасительная влага проникает внутрь, успокаивая и наконец заглушая жажду. Не заметила даже, как осушила стакан полностью. Женя делает два шага назад и внимательно всматривается. Взгляд у них с доктором одинаковый. Нахмурившись, я сжимаю пальцы доктора.

— Что со мной?

Глаза Альберта бегают. Он переглядывается с медсестрой, думая, что я не замечу? Конечно, Сима напортачила и сильно. Но это не делает меня дегенератом. Кадык доктора дернулся, а пальцы потянусь к вороту рубашки, растягивая его.

— Сима, вы живы — это главное.

Вновь прислушиваюсь к своему сердцебиению. Точно, не показалось. Удар за ударом. Да и на этом чертовом экране, к которому повернуться стоило всех моих сил, светится показатель пульса. Значит, «жива» во всех смыслах.

— Свет, — нахожу в себе силы держать пальцы на ладони доктора, — почему он ранит меня?

— Вам показалось, — слишком поспешно говорит доктор, — просто уборщица не закрыла утром жалюзи и вы весь день пролежали на солнце, вот и все.

— Поэтому у меня слезла кожа? — киваю на покрасневшую левую руку.

— Сейчас правда лучше отдыхать, я расскажу после, — вновь кидая взгляд на медсестру, говорит доктор, а я сжимаю пальцы сильнее.

— Нет. Сейчас.

Доктор дергается, а я удивляюсь, как еще не выпустила его пальцы. Каблучки несутся к выходу, и я понимаю, что через пару минут меня вновь усыпят.

— Доктор, если вы заботитесь о том, как я отреагирую, то не переживайте — я помню все, что он делал со мной, — сглотнув слюну, быстро говорю я, ловя на себе бегающий взгляд Альберта, — хуже уже не будет. Просто хочу знать, как я осталась жива.

— Концентрат 47, — наклонившись вперед, шепчет он.

— Должен был убить меня и его.

— Обращение, — доктор обернулся и тут же нагнулся еще ниже, — оно началось раньше, чем концентрат отравил вас полностью. 47-я вступила в реакцию с кровью вампира. В итоге раны, смертельные, — он кивнул на туго перевязанный живот, — затянулись. Но у вас нет жажды, показатели близки к норме, только неприятная реакция на свет.

Облизнув губы, я прислушалась к приближающимся шагам.

— Реакция на 47-ю?

Доктор судорожно сглотнул слюну. Я дернула его руку, призывая поторопиться.

— Она в вас, — одними губами прошептал он, — ваша кровь теперь — яд для вампира.

— Он понял, что отравлен не сразу, — прошептала я, — поэтому, — поперхнулась, чувствуя, как воспоминания тугим комком встают в горле, затапливая все жжением в груди.

— Да, — кивнул доктор, — поэтому в бешенстве пытался разорвать вас.

Пытал. Долго и с садистким удовольствием выпуская кровь. Сыворотка не убила его сразу. Слишком стар и слишком силен. Все слишком. Пытал, пока не надоело играть. Пока я не перестала кричать и дергаться. Он должен был сдохнуть от выпитой крови. Должен был. Видимо, понял, что слабеет, и с пустым пузырьком догадался о причинах. Решил закончить. Не думаю, что он был в бешенстве. Просто ему было интересно поиграть. Сломать жизнь в буквальном смысле.

Пополам.

Не смог. Слишком ослаб.

Хруст собственных костей и влажный звук разрывающейся плоти оглушил меня, и я дернулась, заходясь в агонии снова. Пока спасительный укол не отправил сознание в бездну.

— Он сдох? — проваливаясь в темноту снова шептала я. — Сдох?

Кто-то решил устроить соревнование за титул «самый громкий сосед года». Сейчас в нем участвовали легионер, выращенный баб Клавой, ветеран разорванных перепонок и символ понедельников, петух Петя, газонокосилка, Васин трактор и стук по мотивам «Rammstein» в дверь. Этот квартет записать и отправить Тилю, равнодушным не останется. Со стоном открыв глаза, я медленно села на кровати, осматриваясь.

— Сейчас, я не одета! — кричу, поднимаясь на ноги.

Голова раскалывалась. Судя по всему, вчерашний вечер закончился воскресшим спустя месяц приступом. Откуда только он взялся? Порывшись в памяти, поняла, что последнее, что помню, как сползаю на пол. Судя по тому, что очнулась я на кровати с лежащим рядом ПМом и валяющимся шприцом с пустой ампулой, все же добралась до лекарства. Прислушалась. В доме не было ни звука. Черт. Ушел. От разочарования я поморщилась, прихрамывая к двери. На холодильнике валялась записка. Не читая, швырнула бумажку в карман. Еще не хватало саму себя выдать.

Удобнее перехватив ПМ, завела руку за спину. Ладонь немного вспотела, но скорее от жары, чем от волнения. На пороге кто-то нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Легкая поступь, каблук. Гнилые доски не скрипели. Вздохнув с облегчением, сунула ПМ в карман и распахнула дверь.

— Мать, ну ты даешь, — сжимая подругу в объятиях, я поморщилась от ударившего в глаза солнца, — шесть утра.

— Это не мешает кому-то заниматься участком, — поправив идеально гладкий «конский хвост» цвета ванильного зефира, Дашка шагнула внутрь.

— Да они все на тебя поглазеть вылезли, — усмехнувшись, указала рукой на единственную комнату, — проходи.

Не успела сделать и шага, как доски за дверью заскрипели и новый стук заставил меня закатить глаза. О, эту походку я точно знаю. Тем более, что трактор заглох минуту назад. Послав Даше взгляд «вот видишь», я вновь распахнула дверь, глядя на раскрасневшееся Васькино лицо.

— Эт, Кузнечик, — глаза тракториста косились так, что, подозреваю, в следующий раз придется везти его к офтальмологу, — тебе там вродь как крыльцо поправить над было? Так я это, я давай.

— Вечером, Вась, хорошо? У меня голова болит, — похлопав парня по плечу, ухватилась за нахмурившийся взгляд, — что?

— Так это, — он огляделся и тут же наклонился ниже, — давай опохмел принесу. Самогонка — во!

— Да не пила я! — заорала, выталкивая остолбеневшего Ваську дальше. — Просто болит голова.

Захлопнув дверь, сжала виски, растирая и разгоняя словно собравшуюся в них кровь.

— Я ж это, — шуршал Васька за дверью, — того. По-доброму, по-соседски.

— Да иди ты домой!

Тяжелый Дашкин вздох больно коснулся того места, где у меня, должно быть, умерла совесть. Обещала не пить. Еще первый раз, когда моя блонди все это безобразие увидела. Года так два назад. Но я же и не пью. Чуть подзадержалась с исполнением, ну и что. Тогда она смотрела на меня так же. Скрестив руки на груди пальчиками, перебирая кончики хвоста, что заканчивался как раз в районе накачанного предплечья. Дашку все называли «модель», и по-другому редко кто обращался. Было за что. Длинные стройные ноги, пухлые губы и блестящие белые волосы. Зеленые глаза девушки делали ее похожей на лисичку. Вот ими сейчас она меня и прожигала.