Я не обратила на него внимания и, пригнув голову, чтобы защитить лицо от колючего снега, старалась ступать точно по глубоким следам тех, кто пробирался здесь через сугробы до меня. На снегу валялась маленькая черная перчатка, и я от души понадеялась, что ее обронила Рошель, или Джордан, или другая девочка из нашей компании. И пусть рука у нее побелеет, посинеет и отмерзнет насмерть. Хоть бы они все окоченели, а глаза у них слиплись от сосулек. Хоть бы шевелюра у них окончательно намокла, встала дыбом и превратилась в сплошной колтун, свалялась так, что они начнут рыдать, когда матери перед сном попытаются продраться через нее расческой. Вот только меня не будет рядом, чтобы выслушивать их жалобное нытье про то, как они орали, умоляя прекратить эту пытку. Меня не будет рядом, чтобы выслушивать любое их нытье, — никогда и ни за что на свете.

— Эй!

Мне на плечо легла ладонь, и я резко обернулась. Темная фигура отступила. Это был Крис.

— Извини, но я звал, а ты не оборачивалась. Холод собачий, и не видно ни хрена.

— Чего тебе?

— Давай я тебя подвезу. Я сегодня на машине брата.

— Нет. — Я двинулась дальше.

Крис пошел рядом, прокладывая путь по снежной целине.

— Ну чего ты? Я же просто хотел тебя подвезти.

Мы приближались, как мне казалось, к тротуару, и я остановилась, пытаясь понять, куда идти дальше. Дом Рошель был не очень далеко — на Хоупвелл-авеню. Если я потащусь за девчонками, они решат, что я готова терпеть любые издевательства, а если нет, запишут в неженки — а в такой компании и в таком районе хуже и быть не может.

— Послушай, — сказал Крис. — Девон поступил мерзко, я знаю.

— Если знаешь, то, может, и другим расскажешь?

Он запнулся, потом вздохнул, молча признавая мою правоту: парни не доносят друг на друга, даже если друзья совершили подлый поступок — особенно если они совершили подлый поступок.

— Подруги тебя подставили, Девон над тобой прикололся. Разреши мне отвезти тебя домой. Я ничего тебе не сделаю. Моя машина прямо тут. — Он указал на засыпанную снегом старую «хонду», стоящую на парковке у закусочной.

Ветер выл, насквозь продувая куртку.

— Да плевать.

По пути к машине мы молчали, а когда залезли внутрь, он включил обогреватель на полную мощность и врубил радио — салон заполнился битом Фифти Сента. Я стала согревать руки, дыша на них и потирая ладони. Логично было бы поехать к Рошель — этого подруги и ждали, — но меня разъедало сомнение; с одной стороны, я докажу, что способна выдержать унижение, но, с другой стороны, они могут решить, будто теперь вообще никаких границ не существует и можно творить любую дичь.

Крис начал медленно сдавать назад и предупредил, что ему нужно положить руку на спинку моего сиденья, иначе он ничего не увидит. Только когда мы выехали на дорогу, мне пришло в голову: а заметил ли кто-нибудь, как я сажусь к нему в машину? Сумел бы хоть один человек разглядеть меня сквозь вьюгу?

— Куда тебя отвезти?

От тепла окна запотели, и я проследила взглядом за стекающей по стеклу каплей влаги. Мне вспомнилась бабушка. Когда я была маленькой и вздрагивала от треска половиц или скрипа кресла, она бормотала: «Даппи^[9] чует твой страх». Услышав непонятную фразу в первый раз, я спросила, что это значит, но бабушка только посоветовала тренировать волю, чтобы не стать мишенью для злых духов, чтобы призракам и плохим людям неповадно было связываться со мной и они оставили меня в покое.

— Кара, — сказал Крис, — куда ты хочешь поехать?

Я выпрямилась на сиденье и снова подышала на руки.

— Отвези меня назад в школу, — попросила я.

До и после

Днем в четверг мистер Эспозито велел нам с Анитой отправляться в столовую.

— Почему мы? — начала упираться Анита.

— Вы ведь обе участвуете сегодня в круге доверия? Так вот, он пройдет в столовой. Оставьте учебники в шкафчиках.

Когда мы вышли в коридор, Анита раздраженно распахнула дверцу своего шкафчика и, забросив туда вещи, гневно захлопнула ее. Я услышала, как она бормочет себе под нос:

— Зачем при всех говорить о таких личных делах?

Я чуть слышно заметила:

— Ребята все равно бы увидели, как мы уходим.

Анита повернулась ко мне:

— Тебя не спрашивают!

Ничего не ответив, я закрыла свой шкафчик и пошла по коридору. Анита всегда заводилась с полоборота, а я не хотела ругаться с ней, пока мистер Эспозито мог нас слышать. Но возможная ссора больше не пугала меня, как раньше. Я уже две недели не разговаривала ни с Анитой, ни с остальными подругами, после того как они бросили меня в «Новом Орлеане». И каждый день с тех пор я внутренне готовилась к конфликту.

Однако Анита была права насчет круга доверия. Если бы мы, как я изначально рассчитывала, отправились туда всей компанией — я, она, Рошель и Джордан, — другие ребята знали бы, что мы лишь отбываем повинность, что пришли мы не по своей воле и не собираемся ничего обсуждать всерьез. Но теперь все выглядело так, словно мы с Анитой жаждем поделиться какими-то проблемами. Проблемами, которые можно обернуть против нас, использовать как оружие.

Впервые мы услышали о круге доверия накануне того дня, когда из-за метели нас распустили по домам, — хотя мадам Риццоли чуть не забыла рассказать нам о нем. После утреннего приветствия по школьному радио мы сели за парты и молча открыли тетради. В тишине было слышно, как в соседнем классе мистер Эспозито рассказывает о групповых встречах седьмому классу, подчеркивая значение этого мероприятия, и мадам со стоном вздохнула. Она достала из огромной папки лист сиреневой бумаги и показала его классу. На нем вычурным шрифтом было напечатано: «Беседа лечит душу». Я сложила руки на груди. Листок напомнил мне буклетики, которые вечно раздают на станции метро «Сент-Джордж» или около универмага «Итон», — как говорила мама, таким образом секты завлекают в свои сети слабоумных. Мадам Риццоли подержала листок несколько секунд и, бросив его на стол, объяснила суть нововведения по-английски, после чего быстро заговорила по-французски, словно стремясь поскорее выплюнуть слова изо рта:

— Aucun de vous n’etes obliger d’assister cela, mais c’est encouragee. C’est un espace sur pour chacun d’entre vous de parler^[10].

Тогда мы с Рошель еще сидели рядом в четвертом ряду, и она подтолкнула меня локтем:

— Не понимаю, что она там тараторит.

Анита и Аишани, сидевшие позади нас, наклонились вперед, чтобы услышать мой перевод. Я старалась говорить как можно тише: меня уже наказывали за болтовню, и мадам Риццоли грозилась в следующий раз позвонить моей маме.

— Мы не обязаны идти, если не хотим, — прошептала я, — но учителям идея кажется хорошей.

— Тоже мне хорошая идея: признаваться толпе незнакомцев в своих проблемах. Вот идиоты.

— Для твоих проблем, Анита, и целой толпы не хватит.

— Очень смешно, Аишани. А какая там столица Тринидада?

Рошель фыркнула от смеха, и я толкнула ее в бок, прошипев:

— Тише ты.

— Кара! — Голос мадам Риццоли вынудил меня посмотреть на доску. — Останешься после уроков!

— Но, мадам, я же…

Я сообразила, что говорю по-английски, а это, в дополнение к предыдущему наказанию, автоматически лишало меня большой перемены. Пришлось замолчать, чтобы не навлечь на себя новые неприятности, хотя Анита и Аишани у меня за спиной хихикали и постоянно тыкали меня под лопатку, подбивая развернуться и рявкнуть на них, — а уж тогда мне и вовсе было бы несдобровать.

В тот день в половине четвертого еще пятеро наказанных учеников притащились в кабинет мадам Риццоли. Семиклассница Мануэла Лао и ее подруга Кристина сели рядом и принялись шептаться о круге доверия и о том, что его посещение автоматически дает освобождение от уроков на всю вторую половину четверга. Тогда-то мне в голову и пришла мысль: если рассказать девчонкам о возможности официального прогула, я заработаю как минимум неделю неприкосновенности — хотя бы ненадолго стану недосягаемой для насмешек подруг. И не потому, что меня считают слишком слабой для их подколов, а заслуженно. Может, тогда меня бы не бросили на следующий день в кафешке.