— Я не за этим пришла.

— Подожди здесь, я принесу.

— Ладно.

Она убрала сковороду и, шагнув ко мне, наклонилась ближе и прошептала на ухо:

— Представляешь, он ворует мои вещи.

Я заморгала:

— Что?

— Я знаю, что он спрятал мой фен и лиловые воскресные туфли. И переставил всю мебель. Хочет свести меня с ума, — прошипела она.

— Подожди, ты что, серьезно?

Но бабушка уже вышла из кухни и направилась в свою комнату в задней части дома, чтобы переодеться.

Гостиная выглядела как обычно. Все вроде бы стояло на своих местах, ничего не пропало: ни английские чашки из серванта, ни фарфоровые статуэтки с журнального столика, ни королевский штандарт Ямайки со стены. Но я все равно села рядом с дедушкой; полиэтилен смялся подо мной. Некоторое время я ничего не говорила — так всегда бывало, когда мы с дедом встречались. Мы сидели рядом, и если были перед телевизором, дедушка молча вручал мне пульт, давая возможность самой выбрать канал, переключив с вестерна на какой-нибудь ситком, но я обычно дожидалась, пока он досмотрит фильм. Даже теперь, чем дольше я сидела рядом с ним, тем спокойнее мне становилось. Спокойнее и проще. Наконец, прочистив горло, я взяла пульт и выключила телевизор.

— Короче, бабушка считает, что ты крадешь ее вещи. — С дедом можно было не выбирать выражения. — Не деньги или ценности, а всякие шмотки.

Он медленно и тяжело пожал плечами. Дедушка, высокий и худой, но тяжелый на подъем, был полной противоположностью бабушки, маленькой и громогласной, крепкой и по сложению, и по характеру, однако стремительной. Казалось, она способна находиться одновременно в нескольких местах, а дедушка будто вовсе никогда не двигался.

— Просто скажи мне, — продолжала я, — ты ведь не стал бы такого делать, правда? Прятать ее фен или переставлять мебель…

Ответ я уже знала, но мне хотелось, чтобы дед причмокнул с досадой и отмахнулся: мол, недосуг ему устраивать такие жестокие розыгрыши. Вместо этого он повернул ко мне голову и поднял брови.

Я слезла на пол и опустилась на корточки. Диван был чуть сдвинут назад: на том месте, где раньше стояли ножки, виднелись вмятины. Я подошла к одному из кресел — оно переместилось слегка вправо. Сервант — немного вперед.

Почти ничего не изменилось. Дед передвинул мебель так, чтобы гостиная выглядела одновременно точно такой же и совершенно другой; чтобы этого не заметил никто, кроме бабушки, знавшей точное расположение всего своего имущества. Я встала, руки у меня тряслись.

— Больше заняться нечем? Тебе не кажется, что ты староват для таких проделок?

— Нет.

— Тебе скоро шестьдесят лет.

— И что?

— Господи боже… — Дед зыркнул на меня уголком глаза, и я осеклась. — Поставь мебель на место, — велела я. — И отдай все, что спрятал. — Дедушка не ответил, и я подошла ближе: — Ты слышишь меня?

— А ты сказала ей, чтобы начинала готовить?

— Да ты издеваешься.

Он взял пульт и снова включил «Грязного Гарри». — Ты спятил, — решила я. — У вас обоих не все дома. — Сама ты спятила, — заявил он.

Я покачала головой:

— Дедушка, ты не прав.

— Все так, как есть. — Акцент стал проявляться сильнее: дед начинал злиться. — Что ты вообще понимаешь?

В глубине дома открылась дверь. Бабушка неторопливо прошла по кухне, не глядя в сторону гостиной. Она сняла бигуди, уложила волосы красивыми локонами и переоделась в узорчатое бирюзово-белое платье. Выйдя в прихожую, она снова позвала меня.

— Что еще, бабушка?

Она кивнула на шкаф у входа. В нем висело не меньше двадцати курток и пальто разного фасона и цвета — черные, зеленые, темно-синие. Внизу на двухъярусной подставке для обуви выстроились ряды туфель и ботинок, а на полке над вешалкой лежали головные платки и шарфы.

— Бирюзовая шаль пропала. Он специально прячет мои лучшие вещи: хочет, чтобы я выходила на улицу как чучело. Но я не могу плохо выглядеть, мне надо показать, что я в полном порядке!

— Это же твои вещи. Просто потребуй вернуть их. Бабушка пропустила мои слова мимо ушей.

— Тебе еще нравится тот сладкий лимонад?

Я вздохнула.

— Конечно.

— Я сейчас вернусь.

Бабушка вышла из дома, решительно хлопнув дверью, после чего снова воцарилась полная тишина. Я не двинулась с места и только повернула голову в сторону гостиной. Часы показывали четверть второго. С моего прихода минуло всего полчаса. В груди у меня зародился и тут же угас стон.

— Вижу, ты упрямо гнешь свою линию, — сказала я деду.

— Да что ты понимаешь, пташка, — откликнулся он, включая звук телевизора.

— Ничего, — едва слышно произнесла я. — Поверь мне: абсолютно ничего.

Иногда по вечерам, когда маме не сиделось дома от скуки или расстройства, мы ездили кататься на машине. Порой мама выезжала на Янг-стрит, мчалась в сторону Фронт-стрит и направлялась вдоль озера Онтарио к окраинам города. В другие дни мы огибали пригороды и гнали к черту на кулички, врубая на пустых дорогах музыку на полную громкость. В тот вечер мы двинулись по Шепард-авеню и по Янг-стрит, зигзагами петляя по улицам и переулкам, сворачивая в тупики. Дальние жилые кварталы я любила меньше всего, но мама как раз обычно стремилась именно туда. Мы проезжали таунхаусы во французском стиле и высотки, отделанные синим стеклом, а когда возвращались домой, мама надолго затихала: картины, увиденные по дороге, переполняли ее и чуть ли не душили. Ночью я просыпалась от ее всхлипов во сне.

Мне не хотелось повторений таких ночей.

Я пожаловалась, что голодна, и мама подъехала к окошку выдачи «Тако белл». Купив поесть, она остановилась на парковке, не заглушая двигатель, чтобы за едой слушать радио.

— Будь у меня работа, я могла бы иногда приглашать тебя на ужин, — обронила я.

Мама перестала разворачивать тортилью.

— Думаешь, я нуждаюсь в том, чтобы меня кормили?

— Да нет, просто угостить, — уточнила я. — В смысле, если я пойду работать…

— Лучше через несколько лет, когда построишь карьеру, купи мне дом, — перебила меня мама.

Разговор всегда возвращался к школе, к образованию, к будущему.

Мама начала есть, но уголки рта у нее оставались опущенными. Кусочки курицы и капли сметаны падали ей на колени, и бумажный пакет свалился под ноги, на замусоренный всяческой упаковкой пол. Мама выключила радио. Но такая тишина меня не успокаивала.

— Я сегодня видела бабушку, — сообщила я, пробуя буррито.

— Ты ездила к ней? — Мама прикусила губы изнутри, словно старалась сдержать гнев и прочие эмоции. — И как там?

— Напряженно. Тихо. Они с дедушкой не разговаривают.

Мама пожала плечами:

— Ну ясно.

— Нет, мама, они друг над другом издеваются.

Она поинтересовалась, что я имею в виду, и я рассказала обо всем, что видела. Мама медленно кивнула, пытаясь вытолкнуть языком кусочек салата, застрявший между коренными зубами.

— Я смотрю, со времен моей юности они изменили тактику.

— Они больше не орут.

— Думаю, им просто надоело орать.

— И ты не волнуешься?

— С чего бы?

— Ну не знаю. А вдруг они пришибут один другого или типа того?

Мама хмыкнула и снова откусила тако.

— Можешь не бояться. Они слишком ненавидят друг друга, чтобы убивать.

Мы смотрели телевизор, когда мне позвонила менеджер Крисси из музыкального магазина. Включился автоответчик, и она оставила сообщение, приглашая меня на групповое собеседование. Я не повернулась к маме, а продолжала сосредоточенно смотреть в экран, где маленькая черноволосая девочка рекламировала виноградный сок.

Я мечтала, чтобы Крисси заткнулась. А она щебетала бодрым голосом и в конце каждого предложения повышала интонацию, чего мама терпеть не могла. Назвав телефон и адрес магазина, Крисси наконец положила трубку. Я с облегчением вздохнула, но все же не решалась встретиться с мамой глазами.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — спросила мама.