Треск в эфире.

Далекие, едва различимые крики сослуживцев, запертых в ущелье под шквальным огнем из тяжелых станковых пулеметов.

Голоса.

Когда он просыпается у себя в автобусе по ночам, то часто слышит голоса. Ему кажется, что его зовут убитые праведники. Они просят о помощи, но чем он может помочь им?

И ему ничего не остается, как встать с кровати, подойти к рукомойнику и умыть лицо теплой, приторно пахнущей пластиком водой.

Она едет в машине. Мимо проносятся светящиеся буквы рекламы.

А ведь когда-то все было именно так: она заполняла специальный формуляр, куда вносила свою фамилию, имя и отчество, затем следовало название книги, автор и самое главное – шифр, состоявший из непонятной непосвященному комбинации цифр и букв.

Казалось, что внутренне она сопротивлялась предстоящему чтению букв-букв.

В машине тепло.

В комнате тепло.

В белой больничной палате тепло.

А в «Икарусе» даже жарко.

Особенно летом.

Горячий ветер гонит с городища песчаную метель, трубно гудит в платинового отлива ковыле, пригибая его к самой земле, поднимает с обложенных досками могил высохшие цветы и выцветшие ленты, платки.

Согласно местному обычаю, женщины привязывают к могильным оградам свои платки в знак того, что никогда не забудут покойного и будут хранить ему верность до последних своих дней.

Дни сменяют друг друга, пересыпаясь песком из одного тигля в другой.

Я воображаю себя покорителем орнамента. Всех этих листьев папоротника, посохов с навершиями в виде дикириев и трикириев, павлиньих хвостов, бунчуков, зрячих ладоней, верблюдов вниз головой и их погонщиков, оранжевых цветов, арабской вязи, плетенных из бересты наперсных крестов, рыб вверх плавниками и рыб с глазами, рипид, украшенных золотом, курдючных овец, символов святости, сияющих на солнце, как велосипедные спицы, да балканских украшений в виде восьмиконечных рождественских звездиц.

И это уже потом искусные мастера перенесут все описанные выше фигуры на разверстку ткацкого станка, будут денно и нощно священнодействовать с бесконечной длины шерстяными нитями, колдовать, как колдуны, над красителями, чтобы впоследствии безбольно продать свой ковер-власяницу в магазине «Ядран», что находится в Теплом Стане.

Сюда от метро «Юго-Западная» ходят троллейбусы и маршрутки.

На остановке собирается толпа, гудит, как пчелиный улей, все толкаются локтями, смеются, кашляют, вдыхают морозный воздух, топчутся на месте.

У собаки есть локти.

Тропарево.

Церковь Архистратига Михаила в Тропареве.

Рядом место, указанное праведным Нафанаилом для строительства водосвятной часовни, где небо ртутью шевелится в глубине невыносимо пахнущего прелой древесиной колодца.

Архистратиг Михаил облачен в украшенную бармами кольчугу, доходящие до локтей кожаные краги с металлическими шипами и высокие, шитые серебряной нитью войлочные сапоги. Голова его обнажена, и лишь длинные волосы его подобраны красной лентой.

Всадники приноравливаются к седлам, встают на стременах, пытаются заглянуть за горизонт, прикладывая для той надобности ладони к глазам наподобие козырька.

Она читает: «Он повелел посадить их на коней, на вьючные седла, спиной к голове коня, чтобы смотрели они на запад, в уготованный для них огонь, одежду же их повелел надеть задом наперед, а на головы им повелел надеть заостренные берестяные шлемы, будто бесовские, бунчуки же на шлемах были из мочала, венцы – из соломы вперемешку с сеном, на шлеме была надпись чернилами: „Вот сатанинское войско“. И приказал их водить по городу и всем встречным приказал плевать на них и говорить громко: „Это враги Божии!“ После же повелел сжечь шлемы, бывшие у них на го ловах. Так поступал он, чтобы устрашить нечестивых, чтобы всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха».

Он исполнялся ужаса и страха.

Ему казалось, что из каждой подворотни, из каждого разрушенного бомбежкой дома его выцеливает снайпер, неспешно делает поправку на визире, со знанием дела задерживает дыхание и плавно нажимает на спусковой крючок.

«Пуф!»

Из нарисованного на груди зеленкой креста тут же с фистульным звуком вырывается горячий воздух.

И еще раз – «Пуф!»

Он падает и лежит неподвижно какое-то время.

Светлое время суток.

Темное время суток.

Полностью согревшись в машине, она засыпает.

Шум в эфире и едва различимые далекие голоса, музыка и отдаленно напоминающие разрывы авиационных бомб помехи волнообразно вплывают в ее сознание в качестве абсолютно немыслимых в здравом рассудке макабрических видений. Вот они:

Девочка с лицом старухи.

Нетрезвый беззубый мужик без рук.

Глухой продавец самсы.

Беременная женщина с иссиня-черными синяками под глазами.

Улыбающийся старик с зататуированной лысиной.

Толстый мальчик, закрывающий лицо ладонями.

Да и лица шофера тоже не разглядеть.

Он напевает себе что-то под нос, раскачивает головой в разные стороны, даже посмеивается, потому что у него хорошее настроение.

Вообще-то, когда я получил от деда в подарок журнал с американским астронавтом на обложке, я уже выздоравливал и у меня действительно было хорошее настроение.

Весеннее настроение. Мартовское солнце заглядывало в комнату, наполняя ее каким-то особенным теплом, а еще высвечивало под потолком матового стекла гэдээровскую люстру в виде гигантской тарелки для фруктов. НЛО.

Болячки отсыхают и отваливаются, оставляя после себя небольшие, едва различимые углубления.

Уже спустя годы, когда я совершал путешествия по Северу, то довольно часто встречал такие углубления, доверху наполненные черной, нефтяного отлива болотной водой.

Эти путешествия, хотя точнее было бы их назвать хождениями, заслуживают особого рассказа, повествования ли об окрестностях Вологды, Великого Устюга, Мезени, Онеги и Медвежьегорска.

Однажды именно здесь, недалеко от Пертоминска, я впервые увидел всадников, которые ехали по болоту, строго сообразуясь с расставленными вехами.

Всадники Апокалипсиса ехали в полном и сосредоточенном молчании.

Впрочем, мне показалось, что они заметили меня, но никоим образом этого не обнаружили, разве что на их лицах отобразились в высшей степени безразличные усмешки, вызванные искренним непониманием того, как в этой дикой заболоченной местности, именуемой Чижкомох, вообще мог появиться живой человек. Уж не видение ли он, не призрак ли?

Мысленно я ответил им: «Конечно же нет!»

Другое дело, что мои слова так и остались неуслышанными, потому что всадники не умели различать мысли на расстоянии, почитая всякую мысль за блажь, а расстояние за вымысел.

Вот разве что один из всадников, почему-то одетый в телогрейку с золотыми армейскими пуговицами, узнав, куда я иду, только и повел плечами: «Не ходи туда, там опять раба Божия убили».

Умение различать харизмы злых демонов и добропобедных ангелов – даруется каждому по сердечному усердию его.

Она читает: «Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселия».

Она выходит из машины на пронизывающий ветер и чувствует, что не может дышать. Она дрожит всем телом, задыхается, судорожно открывает рот, а из глаз ее катятся слезы, которые, впрочем, тут же и замерзают на щеках.

Щеки, как известно, могут быть разными – лежащими на плечах, к примеру, венозными и оттого пунцовыми, как хорошо проваренная свекла, впалыми, досконально прочерчивающими линию верхней челюсти, а также нависающими этакими уступами, а еще щеки могут быть абсолютно гладко выбритыми, лоснящимися, источающими приятный аромат дорогих духов, изрядно знающими прикосновение губ, фланели, бархата, хлопкового носового платка или высокого мехового воротника, защищающего от порывов пронизывающего декабрьского ветра.