— Или ему этот пистолет подкинули. Чтобы его подставить, а вас всех выгородить, — говорит Ма.

Я едва не поперхнулся.

— Миссис Доннелли, уверяю вас, ничего такого не было. Мы не подставляли вашего мужа.

Молчание. Кто-то тихо-тихо шебуршится в углу угольной ямы. Совсем темно, но я знаю, что это мышь. Пусть она лучше ко мне не приближается, а то я так заору — стены рухнут.

— Ну, чего там ни говори про моего мужа, дураком его не назовешь. Если бы он нашел пистолет на улице, он не потащил бы его домой.

— Мы разберемся. Даю вам честное слово, что мы докопаемся до правды, — заверяет он.

Шуршание, приглушенное движение. Мое счастье, что сейчас не зима, потому что его пальто Ма оставила бы именно здесь.

— И, разумеется, — голос его звучит тише, сквозь стену у меня за головой, — мы будем вас всячески поддерживать. Ни о чем не тревожьтесь. Невеселая ситуация, Джози. Но ты не одна.

Хрясь! Мышеловка захлопнулась. Мышь мертва.

21

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ШКОЛЕ

Я всю ночь не спал. Ни секундочки. Будто веки намазали клеем и приклеили к бровям.

Пробовал потискать своего дружка. То и дело проверял, не проснулся ли Пэдди. Он, правда, в таких случаях не стесняется — наяривает так, что одеяло ходит ходуном. Тискал, как все мальчишки, руками — таких называют «дрочила». Тискал лет сто, ждал, что что-нибудь произойдет, но только кожу натер. Этого достаточно для полового созревания? У меня сегодня наконец-то сломается голос? Если не сломается, я просто буду молчать, пока этого не произойдет. А не произойдет — прикинусь глухонемым, пока не попаду в Америку.

Не хочу я в Святогаба. Пэдди мне рассказал, как там на самом деле гнусно. Люди считают, что монстры из филимов ужасов — выдумка. Ничего подобного. Они живут в Ардойне. Пэдди сказал, что Святогаба — самая безбашенная школа во всей Ирландии. Все ардойнские мальчишки хотят туда попасть, чтобы вместе делать всякие гадости. Шлюхован, понятно, будет там главарем. И наверняка всем про меня расскажет. Из-за него меня будут ненавидеть. Вся школа будет меня ненавидеть. Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь скажу такое, но — спасибо, господи, что у меня есть Пэдди!

Господи, можно я сейчас усну, а когда проснусь, окажется, что все это было сном?

После того, что ты сделал, Бог уже никогда не будет тебе помогать.

— Микки, вставай, сынок, в школу пора. — Ма трясет меня за ногу.

Я бросаю на нее взгляд человека, обреченного на смерть — мамулечка, мне страшно до усеру, пожалуйста, не отправляй меня в Святогаба! Она не реагирует.

— Пэдди, давай. Поднимайся! — повышает голос Ма. Выползаю из кровати.

— Вот твоя новая форма, — говорит мама Пэдди, вешая ее на шкаф: черный блейзер, вокруг которого обернут габовский галстук.

— Мама, я не хочу в школу! — кричу я.

— Я, между прочим, пытаюсь поспать! — орет Пэдди.

— Рот закрой и вставай, скотина ленивая, — пора в школу одеваться!

— Заткнись, женщина, — говорит мой брат.

— Встал, я сказала! — Ма пинает его по ноге.

Пэдди подскакивает. Ма кивком велит ему выйти, и сама выходит. Видно, хочет с ним поговорить, чтоб он там за мною приглядывал.

Входит Мэгги.

— Ух, какая ты взрослая стала! — говорю я.

Какая же она милая в форме Святого Креста. Она будет в классе П-4. Очень волнуется, ждет, когда мама отведет ее на уроки — туда ведь надо переться мимо протовского участка в конце Алайанс-Авеню.

Пэдди возвращается, начинает одеваться.

— Ты что, не мылся? — спрашивает его Ма.

— Я вообще сегодня не обязан идти ни в какую школу, — гундит он. — Из-за папы.

— Какой смысл тебе тут болтаться? — говорит она. — И потом, ты что, решил, что я с луны в речку свалилась? Я прекрасно знаю, что тебе только дай повод.

— А вот и нет.

Он хмурится, но тут же выходит, потому что хочет скрыть, что покраснел.

— Идем, Микки, твои вещи у меня в комнате. — Поворачивается ко мне Ма и выпихивает меня на лестничную площадку.

Я совсем не хочу заходить в их спальню. Берусь за ручку двери — и впервые мне в голову приходит мысль о нем. Вот он лежит, вырубившись, на кровати, а я оставляю его отпечатки на пистолете, из которого убили брита.

Ма тоже нажимает на ручку — дверь мы открываем вместе.

На кровати разложен черный блейзер. Рядом с ним — белейшая рубашка на свете. Блестящие черные башмаки стоят на коробке. Все новехонькое, с иголочки.

— Мамуля… — Я смотрю на нее.

Она улыбается так, будто нынче Рождество. Глаза на мокром месте. Мелкая Мэгги протискивается в дверь и встает с ней рядом, Моль — с другой стороны. Пэдди перевешивается через плечо.

Вот почему она ходила к Минни. Но это зря. Она теперь в долгах по самые уши.

— Бери блейзер, — говорит Ма.

— Галстук неправильный, Ма, — замечаю я, вытягивая галстук из нагрудного кармана.

Не хочу я быть единственным в другом галстуке. Они сразу на меня бросятся. Гляжу на значок на кармане. Гимназия Святого Малахии.

— Мамуля. — Ошарашенный, поднимаю глаза.

Все они так и сияют, даже Пэдди.

— Мамуля?

Мама плачет.

— Надевай, сынок.

Моль щиплет меня за одну щеку, целует в другую.

— Хоть один у нас в семействе с мозгами. — И выходит.

— Иди вниз и ешь завтрак, Мэгги, — говорит Ма, подталкивая ее к двери.

— Но как, мамуля? — спрашиваю я. Она крутит кольцо. А когда прекращает, я все вижу. Кольца нет. Ма трет кожу на том месте, где оно было раньше. — Мамуленька…

Текут слезы.

— Чего, без соплей обойтись нельзя? — Пэдди выходит с презрительной миной на лице.

— Мамуля, я… я сделал одну очень плохую вещь, — говорю я, обнимая ее, пряча лицо у нее на груди.

Она гладит меня по волосам.

— Чшшш.

— Нет, мамуля, я должен тебе рассказать.

— Я все знаю, — говорит она.

Я смотрю ей в лицо.

— Я все знаю про Киллера, сынок.

Я сглатываю.

— Киллер…

— Ты себя не терзай, сынок, там же бомба была, ты ни в чем не виноват, — говорит она.

— Нет, мамуля, я не про…

— Только пообещай, что никогда больше не сунешься в такие места, Микки. Не заставляй маму волноваться. А то я не выдержу. — Опускает глаза в пол. — Я не могу так больше.

— Я… — Больно щиплю себя за ногу, кусаю губу. Я больше никогда не заставлю ее волноваться. Никогда в жизни. — Я тебе обещаю, мамочка!

Ма смотрит на меня, кладет руки на плечи.

— Ну вот, теперь ты большой мальчик. Так что хватит рассказывать на каждом шагу всякие небылицы и вести себя, как придурок.

— Да, мамочка, я уже большой. — Я киваю. — И я теперь всегда буду хорошим. Вот увидишь. Ты будешь мною гордиться. Когда-нибудь я стану президентом Ирландии.

Хрясь!

— Ай, мамуль! За что!

— Хватит всякую хрень нести, Микки! Я тебе что сказала!

— Ладно, понял! — отвечаю.

Я буду очень, очень сильно стараться стать кем-нибудь другим.

— Ну а теперь давай, одевайся живо, а то на автобус опоздаешь, — говорит она. — На два, чтоб их, автобуса.

Я смотрю, как она уходит вниз.

Надеваю блейзер, глажу значок. Я буду учиться в Святом Малахии. Я сажусь на кровать, вдыхаю запах нового блейзера, трусь лицом о шершавую ткань.

— Да, — говорю я стюардессе. — Мне, пожалуйста, кока-колу. Большое спасибо. Да, я один.

Проверяю, застегнут ли ремень безопасности. В маленьком самолетном окошке видны белые облака — они расступаются, открывая Пещерную гору и знаменитый вид на Нос Наполеона. Наполеон оживает, поворачивает ко мне голову.

— Умница ты, Микки. Всего в конце концов добился.

Наполеон мне подмигивает.

— Кто ж подмигивает в воскресенье, Наполеон! — возмущаюсь я и с улыбкой подмигиваю тоже.

— Я уже привык путешествовать один, — говорю я, когда стюардесса приносит мне кока-колу со льдом — из стакана торчит маленький зонтик. — Я вообще одиночка. — Смеюсь. — Ну а на самом деле я из Белфаста, и вы, американцы, такие хорошие, что прислали денег для несчастных детей Заварухи вроде меня чтобы мы могли съездить к вам в гости. Вы очень добрые. Нет, не всем, только детям бойцов ИРА, у которых папы сидят в тюрьме. Такая была ужасная трагедия, но… мы, вы ж понимаете, совсем ничего про это не знали.