Мои шпионы также сообщили мне, что вы едва спаслись от тщательно нацеленной иракской пули буквально за день до Вашей катастрофы и что Вас спасла только счастливая пара брюк! Очевидно, что Господь все еще улыбается Вам! Я надеюсь, что, несмотря на ваши неудачи, Вы остаетесь в хорошем настроении и что прилагаемое «лекарство» может помочь Вам немного поднять его …

Я знаю, Вы будете отчаянно стремиться как можно скорее воссоединиться со своими товарищами по взводу Следопытов, но пока я надеюсь, что Вы сможете немного отдохнуть со своей семьей. Искренне ваш, Чарльз»

Я вскрыл посылку. «Лекарством», о котором говорил принц Чарльз, была бутылка марочного виски «Лафройг» из его личных погребов. Мой папа сказал мне, что мы сохраним эту бутылку навсегда. Он купил мне такой же винтажный «Лафройг», и мы выпили его вместе, чтобы поднять тост за мое возвращение домой.

Через несколько дней по почте пришло синее письмо. Оно было от Трикки. Он не спросил, как у меня дела. Вместо этого он немного рассказал о том, чем занимались остальные парни из Следопытов, а затем спросил о двух моих прекрасных сестрах. Дерзкий ублюдок!

После того, как меня отправили с театра военных действий, парням сказали, что я ОСР, но что я буду жить. На том этапе я созрел для того, чтобы стать объектом шуточек. Именно тогда они пустили слух, что, когда я был зажат под Пинки, все, что они могли слышать, как я кричал: «Только не личико! Только не личико!». О, как я их люблю. Ублюдки.

Эпилог

Я провел много месяцев на излечении в Великобритании, в течение которых мои родители ухаживали за моим здоровьем. Со временем многие из моих травм зажили естественным путем — сломанные ребра, повреждения легких. Дренаж грудной клетки сработал хорошо, и вскоре мешок наполнился этой противной красно-желтой жидкостью, когда мои легкие опорожнились. Во время выздоровления я вспомнил, что, когда я лежал в кувейтском госпитале, меня навестил армейский товарищ. Он сказал мне, что в Великобритании есть друг семьи, который является специалистом по лечению травм рук и плеч. Он сказал, что свяжется со своей девушкой, и она устроит знакомство между мной и этим медицинским специалистом.

Моя мать взялась за это дело и записалась на прием. Специалист, профессор Рольф Берч, был хирургом-травматологом и консультантом, и моя мать отвела меня к нему на прием с моей правой рукой на перевязи. У меня был серьезно поврежден нерв в руке, и меня предупредили, что она, возможно, никогда полностью не восстановит подвижность или чувствительность.

У профессора Берча оказались растрепанные седые волосы и длинная белая трость для ходьбы. Он действительно был похож на сумасшедшего профессора. Осмотрев меня, он сказал мне, что я буду находиться под его личным присмотром в течение нескольких месяцев, пока он будет лечить мою руку. Он сказал мне, что надеется, что у нас все снова заработает, но из-за повреждения нерва никогда не было никаких гарантий.

Перед уходом я спросил его, когда я смогу снова начать заниматься гимнастикой, даже если это будет просто несколько приседаний. Он посмотрел на меня так, как будто думал, что я спятил. Я все еще был на морфии, и, наверное, я был довольно под кайфом, но в то же время я был смертельно серьезен. Я отчаянно хотел вернуться к Следопытам и не собирался позволять своей поврежденной руке мешать мне.

Профессор сказал мне, что «сейчас лучше всего просто отдохнуть». По большей части я проигнорировал его совет. Я ввел свой собственный режим тренировок, частично основанный на щадящих упражнениях, которые мы выполняем в Следопытах после завершения надлежащей тренировки. В течение недель и месяцев я снова набирал силу и физическую форму, и я начал ощущать, что к моей руке возвращается какая-то чувствительность. Но после периодов, когда я немного прогрессировал, а затем регрессировал, стало ясно, что мне нужна серьезная операция на плече. Из-за неразберихи в Национальной службе здравоохранения я ждал операции восемнадцать месяцев, и к тому времени потерял терпение.

Я продал свою машину и на вырученные деньги оплатил операцию в частном порядке. Примерно через шесть месяцев я присоединился к Следопытам. Это был настоящий триумф разума над материей, но мне удалось полностью восстановить способность пользоваться правой рукой. Я чувствовал себя достаточно здоровым физически и морально, чтобы вернуться в подразделение в качестве полноправного оператора, но я был ограничен выполнением служебных обязанностей до тех пор, пока Министерство обороны не назначит меня таковым. В конце концов, я вернулся в Следопыты в качестве полнофункционального оператора и снова занял свой пост в качестве заместителя командира.

Когда я получил письмо от Министерства обороны в тот день, когда вернулся домой из госпиталя, включение в армейский список больных и раненых, список Игрек, было самым жестоким ударом, который только можно себе представить. Это была автоматическая почтовая рассылка, сгенерированная компьютером. Хотя я могу оценить логику, стоящую за его отправкой, МО проявило при этом примерно такую же деликатность, как атакующий слон.

В письме говорилось, что, если я полностью не восстановлюсь в течение восемнадцати месяцев, армия оставляет за собой право уволить меня из вооруженных сил. Они даже не пожелали мне скорейшего выздоровления. Мило. Я был раненым на войне солдатом, всего за день до этого выписавшимся из госпиталя. Я взглянул на имя бюрократа, который это подписал, и запомнил его. Я решил встретиться с ним в темном переулке как-нибудь в ближайшем будущем и поквитаться. Это все еще в моем списке дел.

Только письмо и бутылка виски, которые я получил от принца Чарльза, отчасти компенсировали такое бесчувственное и дрянное обращение. Это личное письмо от принца Чарльза, подписанное от руки, плюс бутылка односолодового виски многое сделали для моего морального состояния, когда я был так тяжело ранен. Это заставило меня задуматься, что, возможно, армия, в конце концов, была разумной, гуманной силой, в которой можно было служить.

Одной из самых больших загадок, связанных с нашей миссией на аэродром Калат-Сикар, было то, почему для нашего патруля не было воздуха, когда мы в крайнем случае обратились за ним. В тот момент, когда мы попросили об этом, мы понятия не имели, чем занимаются остальные британские войска. Насколько мы знали, солдаты могли сражаться за свои жизни по всему южному Ираку, и они могли монополизировать военно-воздушные силы.

На самом деле это было не так. Если не считать нашего подразделения Следопытов, очень немногие британские войска, если таковые вообще были, в то время сталкивались с серьезными боевыми действиями. Оглядываясь назад и поговорив с компетентными людьми в вооруженных силах Великобритании, я полагаю, что авиацию можно было где-то найти, или изменить приоритеты в связи со стратегическими задачами.

Это могло быть сделано, потому что мы обнаружили крупную скрытую иракскую группировку, которую необходимо было уничтожить, и это могло бы стать средством спасения наших жизней. Также фактом является то, что у американцев была в распоряжении масса авиации для прикрытия Насирии, и они доказали, как быстро это можно было сделать, как только мы передали им координаты иракских позиций.

Однако любая спасательная группа, посланная, чтобы попытаться вытащить наш патруль, почти наверняка попала бы под шквал огня, учитывая концентрацию иракских сил, оснащенных крупнокалиберными пулеметами, по всему маршруту к северу от Насирии. Этот отряд, скорее всего, состоял бы из двух «Чинуков», несущих десантников, с боевыми вертолетами в качестве поддержки, и отправка их туда вполне могла привести к риску того, что их собьют.

Это может объяснить, почему Джон, командир Следопытов, чувствовал, что он не в состоянии послать какой-либо спасательный отряд. Однако это не объясняет, почему в то время, когда мы просили об этом, не было обеспечено прикрытие с воздуха, чтобы нанести авиаудары по обнаруженным нами позициям противника.